Неверный шаг, единый просчёт

      Всё это он слышал множество раз. В различных по условиям и положению обстоятельствах, но единых по одному — исполнению. Шумно, пусть и неторопливо. Опасно, пусть и чрезвычайно осмотрительно. Когда ночь неукротимо вгрызалась в самые сумерки, очерняя их своей темнотой, Сумрак частицами рассеянного света наделял своё тело их свойствами, становился проводником в желании сберечь им жизнь до зари. Он — воплощение сумерек, их неповторимое произведение; ночь же для него только крепкое оружие в руках умелого врага, им у него отбитое и обращённое против. Он чувствовал ещё её глубокий, болезненный укус, однако не позволил лишить мастерства. Напротив: внушил ей иллюзорную уверенность, воспользоваться которой планировал позже. Шумно и неторопливо.       — Ты чего расселся, идиот? Твоя дружба не настолько мне дорога, чтобы я из-за неё удобрением для травки становился! — визгливо воскликнул подбежавший, размахивая короткими руками.       — Не знал, что она тебе всё же дорога, — хмыкнул Сумрак и сменил точку наводки. Быстро мелькнуло размытой полосой ярко освещённое помещение — в обзор попал серый щиток с множеством переключателей.       — Устойчивое выражение и не более того. — Один выстрел. Свет померк. — Ну и? А выбираться как? Или наша железная леди обучила тебя ориентировке в темноте на случай внезапной слепоты?       — Жаль, что на случай внезапной глухоты ничего не было.       Сумрак поднялся медленно, с осторожностью сложил снайперскую винтовку и движением тягучим, но привычным и уверенным повесил за спину. Так, словно не утекло в реку вечности всех тех годов, отделивших его от войны. Будто не было вовсе никакого конца, а сражение в полной своей мере распростёрлось сейчас. Ведь вот же: то же ружье, тот же неизменный пламень риска, сжигающий и поддерживающий его силу разом, как горелка — воздушный шар.       — А, да ты шутишь! Хорошее настроение? Я слышал, оно посещает некоторых перед смертью: внезапное спокойствие там, полное принятие судьбы, дзен…       Та же «товарищеская рука», без чьей помощи он бы обошёлся скорей.       Они заняли машину быстрее, чем группировка перестала копошиться во тьме. За жужжанием двигателя на улицу высыпало множество недоумевающих лиц, за свистом покрышек на повороте от них же, окончательно определившихся, последовала столь же определённая пальба. Из стремительно открытого окна мгновенно выступил пистолет. Он блеснул от света прикреплённых к стенам прожекторов. Ни на расчёты, ни на осмотр времени у него уже не было. Не было и страха. Сумрак готовился ещё там, с оптическим прицелом у глаза, и теперь в арсенале одни только секунды занимали ограниченное, но такое почётное место. Неверного шага, неверного движения — единого просчёта достаточно было для обрушения того, что кровью остальных агентов так кропотливо развёртывалось. Их усилий он не обесценит, потому ошибки не допустит.       Взрыв раздался тут же, и Сумрак выдохнул с облегчением: успел опередить. И лишить свою совесть лишних жертв.

***

      На подобных мероприятиях присутствовал он далеко не впервые. Та же напыщенность, то же безграничное высокомерие, без коих, вероятно, не держалась на лице у присутствовавших там представительность. Этим их породнив, она разъединяла их разом, как один магнитный полюс неизменно отталкивал другой, совершенно единый по свойствам. Но потоками струящийся алкоголь не дал Ллойду обмануть себя: уже совсем скоро почти каждый из стоящих здесь обронит весь свой кропотливо выстроенный когда-то апломб, стоит только прикоснуться к давно желаемому, так сладко зовущему. Пока же приходилось ждать. Высокопарный танец требовал точных движений, иначе торжественный их образ рисковал рухнуть раньше.       Он почувствовал, как его локтя коснулась несмело чужая рука. Привычная, заставившая Ллойда обойтись как можно скорей, пока не иссякло ещё действие произнесённого тихо среди заунывного плача скрипок вопроса: «Не хочешь потанцевать?»       И Ллойд согласился. Сглотнул, кажется, слишком шумно, когда та прильнула к нему своим телом, но оправился быстро и повёл неторопливо подальше от всех остальных. Не им предназначался танец, не им его эмоции должны были достаться.       — На самом деле, я не умею танцевать… Не знаю, что на меня нашло, — произнесла она и взглянула на Ллойда, после чего тотчас отвела глаза.       А нашло, по всей видимости, то вино, сладким запахом распространившееся возле.       — Тогда я научу, — ответил он и вернул к себе её взгляд, так непростительно нарушив нормы танцевального этикета. — Только если ты разрешишь, разумеется, — поправился смущённо Ллойд.       — Хорошо, — улыбнулась она. — Спасибо, Ллойд.       Он выводил шаг за шагом, воистину боясь неверного движения не меньше неё, того единого просчёта, что словно способен был уничтожить самого Ллойда без раздумий и жалости. Да и мог ли иначе? Только так возможно было избежать ошибки. А всякая ошибка — пусть даже совсем незначительная — способна, несомненно, привести к тому, что исправить Ллойд уже будет не в состоянии.       — Что-то случилось? Ты выглядишь рассеянным.       — Прости, устал после работы. Сегодня… — Его голос был прерван хихиканьем.       — Извини. У тебя просто… испачкано немного. Тут, — Йор достала носовой платок и смахнула с его подбородка тёмную пыль, — всё. Это… сажа?       —О, — отозвался он значительно и нахмурился, ибо предвидел очередную необходимость во лжи, — да, мы… э-э… трубы чистили… мастера опаздывали, а нам нужно было… — Где именно в больнице требовалась срочно труба, придумать он уже не смог и внутренне врезал себе от души: может, так хоть пробудит уснувшую почему-то рациональность.       — Ох, понятно…       Случай напомнил ему снова: не мог он отдаться мгновению, подвергнуть опасности их обоих лишь потому, что потерялся вдруг в вихре своей слабости и избавился от неизменно сопровождавшего его напряжения. Но он мгновения не испортит, не обесценит собственных усилий и ошибки потому не допустит.       Музыка кончилась, и Сумрак выдохнул с облегчением: сумел не напортачить. И лишить свою память неловких воспоминаний. ***       Всё это он делал множество раз. В различных по условию и исполнению обстоятельствах, но единых по одному — исполнению. Шумно, пусть и неторопливо. Осмотрительно, но уже не опасно. Дом уберегал его от нападения ночи, не принуждал быть воплощением или пристанищем чужих сил. Никакое оружие не было боле направлено против, не был болезнен укус. И уверенность её не иллюзорна, не внушена им самим.       Отнюдь не товарищеская рука скользнула по намокшей спине, принадлежавшей теперь ни шпиону, ни даже пресловутому Ллойду. Дрожащее его тело принадлежало тому, чьё настоящее имя утрачено уже очень давно. Тому, обронил свои слёзы навсегда над обломками рухнувшего детства. Тому, кто забыл и сам, кем являлся когда-то на деле.       Однако он слишком привык исполнять роли, вести действия по заученным, им же составляемым сценариям. И раз сейчас одна единственная роль уместно накладывалась поверх шумных вздохов и касаний, скользящих неторопливо по освещённым рассеянным светом ярких сумерек фигурам, тот примет её без раздумий: так легче, так контролируемей сердцебиение. Супруг — имя не новой, но вызывающей порой смятение роли. Именно супружеский долг он исполнит без ошибок, не обесценит тех усилий, что так кропотливо для него развёртывались всей семьёй, обретённой среди прежних руин, капли в которых наконец дали плод.       Без ошибок, но вновь под чужим именем. Ведь своё он в действительности просто… забыл.       Неверных шагов, неверных движений и малейших просчётов он теперь не боялся. Уже не боялся.       Устало лежавшие погрузились в лаковую росу зари, и супруг вздохнул с тяжестью: не смог освободиться. И лишить свою душу этих незыблемых мук.