Чувства²

      Он познакомился с Чуей четыре года назад. Осень, школьная линейка перед началом второго семестра и красивый рыжий мальчик с волосами по плечи из параллели, на которого Осаму раньше не обращал внимания. Дул лёгкий и немного прохладный ветерок, а первые опавшие листья кружились где-то под ботинками. Солнце путалось в волосах учащихся и светило так ярко, что поднятие взгляда хотя бы на миллиметр было равносильно смерти. Однако рыжие локоны манили, цепляли и не отпускали взор несчастного ученика средней школы (хотя, судя по выражению лица этого самого учащегося, солнце его волновало в последнюю очередь). Наблюдая столь прекрасную картину, Осаму даже не заметил, как линейка закончилась, а мальчик из параллели медленно стал удаляться в сторону здания школы, чтобы прослушать расписание на первое время. И, по-хорошему, Дадзаю тоже следовало бы пойти в свой кабинет вместе с одноклассниками, так как он каждый год забывает, куда идти, но он побежал, похлопал рыжего мальчика по плечу, заставляя обернуться, и спросил его имя. Затем завязал разговор о чём-то таком бессмысленном, что сейчас он даже не вспомнит, однако это сработало. Они проболтали весь классный час и даже немного дольше, а после обменялись номерами, чтобы погулять вместе. Так зародилась их дружба.       А дальше было больше. Они гуляли почти каждый день, катались на роликах, играли с младшей сестрой Чуи (Кёка младше брата всего на два года, поэтому с ней было вполне себе весело), а Коё, узнав, что мама Осаму вообще не следит за тем, чем питается её ребёнок, начала делать и Дадзаю бенто в школу, передавая его через Чую. Им было хорошо вместе. И тогда всё начало меняться.       Знаете, в таком возрасте часто возникает первая влюблённость в кого-то. Чистая, нежная, детская. Несуразная дружба, которая, вроде бы, уже немного и не дружба совсем. И, как стоило догадаться, именно она постучалась в дверь к Осаму. К Осаму, в семье которого «такая» влюблённость абсолютно не приветствовалась. Мать его бы убила за одну только мысль об этом, но, к счастью, узнать такие подробности жизни своего сына она никак не могла. Не экстрасенс же. Поэтому Осаму продолжал засматриваться на рыжие локоны и голубые глаза, а вечером писать в блокноте волнительные строки. Ему хотелось поделиться этим чувством с кем-то, хотелось рассказать о том, что он не знал, как себя вести с Чуей и стоит ли вообще уведомлять предмет воздыхания обо всём, что происходит у него в голове. Но рассказать это матери было бы равносильно тому, чтобы добровольно зайти в клетку к голодному хищнику. Поэтому Осаму молчал и прятал свой дневник в самом надёжном месте его комнаты, которое только у него было: за картиной. Других вариантов не было, ведь весь его уголок — это стол, два ящика и кровать на железных ножках.

***

— Осаму, смотри, ящерка! — кричал Чуя своему другу. — Реально ящерица! — удивлялся тот, мгновенно подбегая к Накахаре. — Какая красивая! — Вы с ней прям на одно лицо, — усмехался Дадзай, нагло рассматривая прядь чужих волос, — оба рыжие и мелкие. — Ага, очень смешно. Долго придумывал? — наигранно хмурился Чуя, — тогда ты на одно лицо с… Не знаю, фонарным столбом. Оба высокие и тупые. Прозвище «фонарного столба» после использовалось довольно редко, потому что было слишком длинным. Зато «ящерка» прицепилась к Накахаре, как репей.

***

В последний день более-менее спокойного детства Осаму в его дневнике появилась следующая надпись: «Сегодня мы с ящеркой ходили кататься на велосипедах. Было очень весело! Правда, потом он навернулся с велика прямо на асфальт, разбив себе всё, что только можно. И кому сдались эти наколенники? Пришлось тащиться за пластырем в ближайшую аптеку, пока он не занёс себе какой-нибудь заразы в ранку. Гордо заявляю, что лично приклеивал его Чуе на коленку. Я, наверное, конченный урод, раз радуюсь, что мне пришлось это делать. Типа, это же плохо, что он упал. Но мне нравится мысль о том, что я могу немного о нём позаботиться. Звучит сопливо, но ладно. Мать, кажется, начинает что-то подозревать. Она, конечно, вообще почти дома не появляется из-за работы, но я пару раз возвращался с прогулки тогда, когда она уже была дома. И она постоянно меня спрашивает, где я пропадаю и что это за контакт в моём телефоне с именем «Ящерка». И я уже сотню раз объяснял, что это мой друг из параллели, но она не верит. Наверное, я слишком странно себя веду. Я не хочу, чтобы она узнала об этом. Я не знаю, что тогда будет. Мне всё равно, если она как-нибудь накажет меня, побьёт, например. Но я не хочу, чтобы это как-то сказалось на Чуе или Коё-сан. Вдруг мать вообще расскажет обо всём, что происходит, в школе и… Думать не хочу даже, что она может сделать. Задрала уже со своим «Я лучше знаю, что тебе нужно, Дадзай. Трать время только на учёбу, Дадзай. Зачем тебе нужно это общение? Всего лишь пустая трата времени.». Дадзай, Дадзай, Дадзай. И никогда Осаму. Хотя, честно говоря, мне было бы противно услышать своё имя из её уст. Я даже не помню, когда конкретно она перестала его использовать. Лет с четырёх, наверное. Я завидую Чуе, что у него такая хорошая мама. Тётя Коё такая добрая, такая классная, такая понимающая. И он хотя бы знает, кто его отец, хотя тот их бросил. А моя переспала с кем-то и даже имени не помнит. Крутая история, ма, спасибо. Блин, я просто не понимаю, почему ей так нужно, чтобы я был полностью от неё зависим? Вспомнить только, какие скандалы она закатывает каждый раз, когда я получаю хоть что-то ниэе максимального балла. Да, в школе не такая уж сложная программа пока что, но и я не гений, который никогда не ошибается. Я человек и мне обидно, когда мне не дают и шанса на небольшой промах. Мне иногда кажется, что чёртов робот — вот её мечта, а не сын. Зачем я ей нужен, если она всегда говорит, что я только всё порчу, порчу, порчу и мешаю ей? Спасибо хоть, что на улицу выходить разрешает. А то бы сдох тут уже со скуки. Не хочу о ней думать. Противно даже. После окончания школы сразу перееду. Не знаю, куда именно, но точно подальше от неё. Никогда больше не подниму трубку, когда она будет звонить. Хотя... Она мне никогда и не звонит просто так. Никогда не спрашивает о том, как прошёл мой день и остальном. Да она даже не вспомнит, если я пропаду. Заведёт себе ещё ребёнка и будет издеваться над ним. Честно говоря, я просто в шоке от того, что у меня в комнате ещё не повесили камеру. Я не хочу жить в этой квартире. Не хочу жить с ней. Я хотел бы жить у тёти Коё, Кёки и Ящерки. Я думал, что это нормально, что ко мне мать так относится. А потом я встретил его и… Теперь я знаю, каково это, когда ты кому-то нужен. Он всегда пишет мне и мы болтаем обо всём на свете. А тётя Коё всегда спрашивает о том, как прошёл мой день и не ругает, когда я что-то делаю не так. Пару месяцев назад, когда я пришёл к Чуе в гости во второй раз, я случайно разбил кружку у них дома. Я думал, что меня убьют, серьёзно. Думал, что будут читать лекции о том, какое я криворукое чмо и т.п. Но мы просто вместе убрали осколки. Я даже не думал о том, что так бывает. Типа, я всегда знал, что моя мать далеко не самая лучшая в мире, думал, что в других семьях матери только немного спокойнее. Прям чуть-чуть. А тут прям как снег на голову. И, честно говоря, я бы хотел жить у Ящерки. Каждое утро с ним проводить, болтать, ходить в школу. Просто как друзья. Как сейчас, но только так, чтобы мне не приходилось возвращаться к матери. Не уверен, что у меня есть с ним какие-то шансы, ну, как в фильмах. Два друга детства влюбляются и потом в старших классах бла, бла, бла… Я тоже надеюсь на такое развитие событий, конечно, но не хочу всё торопить и давить на него как-то… Я даже не знаю, как дружить-то нормально. Что уж тут о чувствах говорить, если я ни с кем до этого близко не общался. Надо дневник спрятать, кстати. На сегодня хватит.» *** — Как прошёл день, Осаму? — мать стояла на пороге и смотрела абсолютно пустым взглядом куда-то сквозь сына, только что открывшего дверь квартиры. Она никогда так не говорила, — знаешь, мы с тобой так похожи, сынок, — женщина усмехнулась — даже мыслим одинаково. Ты так часто стал гулять с этим своим — она скривила лицо — другом, что я начала беспокоиться. Позавчера поставила у тебя кое-что в комнате. Материнское сердце подсказало, скажем так. И вот: вчера ты достал какой-то странный блокнотик, — она вытащила руку из-за спины и помахала дневником прямо у Осаму перед носом — я не удержалась и решила прочитать пару записей. И мне он абсолютно не понравился. И почерк у тебя какой-то не такой. Помарок так много… «Мой дневник. Она нашла мой дневник и первое, что она говорит это то, что я пишу там не слишком аккуратно?!» — единственный вопрос, крутящийся в голове. В остальном он был пуст. Все его мысли и так находятся у неё в руках. Зачем ей что-то объяснять или доказывать?.. «Она может навредить Чуе» — одна фраза, промелькнувшая в голове, и Осаму почувствовал себя так, будто его окатили ведром ледяной воды. — А ещё здесь так много записей о… Чуе, — она снова скривилась, словно съела лимон — знаешь, он мне с самого начала не нравился. Волосы по плечи, мать, которая абсолютно им не занимается… Какая мать вообще позволит своему сыну так выглядеть? Чего же ты ему не признаешься, а? Сразу ведь видно, что он из «этих». И ты бы стал таким, не будь у тебя такой прекрасной матери, которая прямо сейчас выбросит этот ужасный блокнот. Кстати, телефон твой тоже конфискуется. Будешь ходить с кнопочным. Не дай Бог я увижу это мерзкое «Ящерка» в списке твоих контактов. Знаешь, так хорошо, что сейчас лето. Как раз можно заняться вопросом о переезде. Немного раньше, чем мы планировали, но… Можешь уже сейчас приступить к сбору своих вещей. Кстати, их не так уж и много. Я подумала, что тебе стоит избавиться от некоторой неподходящей одежды в гардеробе. От тех двух тряпок, которые подарила тебе эта Коё на Рождество, — она взяла сына за руку и потащила в комнату, после чего на его глазах вырвала стопку листов из блокнота и выбросила в кучу порезанных свитеров, — сама вынесу этот мусор, потому что до самого переезда из дома ты не выйдешь. Ключи твои я конфискую. Боль. Ему просто было больно смотреть на то, как единственные вещи, связывающие его с нормальной жизнью лежат испорченными. Но грусть быстро сменилась гневом. Голова пуста, а мышцы напряжены до предела. Каждое слово пропитано ядом неподдельной ярости: — Мне противно от того, что я твой сын, — Осаму произнёс это таким холодным голосом, что казалось, будто вся квартира вмиг превратится в глыбу льда. — Мне тоже, — такая простая истина, которую стоило ожидать от неё, однако резала она не хуже самого острого ножа. С этими словами мать вышла из комнаты, а через некоторое время вернулась с мусорным пакетом, куда сложила все испорченные вещи сына. Осаму редко плачет, но всю ту ночь он то и дело начинал всхлипывать и кусать одеяло, чтобы мать этого не услышала. Последний лучик надежды был жестоко отобран, а воспоминания, заключённые в дневнике и свитерах, теперь лежали где-то в мусорном баке.