Чувства²

      Когда дверь подъезда Накахары закрылась, Осаму ещё долго шатался во дворе, игнорируя, во-первых, усилившийся ветер, который нещадно метался своими ледяными потоками, и, во-вторых, отсутствие на себе какой-либо тёплой одежды. Поэтому сейчас Дадзай четвёртый день подряд лежит в своей комнате, выбираясь оттуда только для того, чтобы принять лекарства и запихнуть в желудок хотя бы пару ложек бульона (всё же он не горит желанием умереть с голоду). Так уж получилось, что он совершенно перестаёт чувствовать потребность в питании, стоит температуре подняться хоть на один градус выше. От того его и без того короткие вылазки на кухню происходят крайне редко. Телефоном парень последние несколько дней почти не пользуется. Он уведомил Мори о том, что болеет, а ребята из его компании получили одинаковую рассылку «Я херово себя чувствую. Могу пропадать», поэтому сейчас Осаму может с чистой совестью отказаться от любого контакта с людьми, спать по 13-14 часов в день и подбирать на гитаре по памяти старые песни. В то время, когда Дадзай не занимается самокопанием, которое стало одолевать ещё сильнее после недавнего осознания вернувшихся чувств. Он снова не знает, что делать, как себя вести, как просто не сойти с ума в этой проклятой квартире в оставшиеся до выпускного три года. Потому что теперь это давит на него, кажется, так же сильно, как в детстве. Он снова чувствует себя мешающимся, неправильным, бесполезным, снова чувствует себя ошибкой. Ему плевать на мать, она уже не может так сильно на него влиять, но она ломает его каждый грёбаный день одним только своим существованием. Он не хочет жить так ещё три года. Ему стыдно за то, что он живёт в целом. Он разочаровал мать, он усложняет жизнь Ичиё, он испортит их с Чуей дружбу, если в какой-то момент проболтается или как-то выдаст себя. Он знает, что это всего лишь призраки прошлого в его голове, что его друзья ни на секунду не винят его и ни за что не бросят, но это ни капли не помогает. Он только больше накручивает себя. Потому что считает, что не достоин столь хорошего отношения. А временами слишком бережного. Будто он хрустальный. Будто он снова попробует заняться причинением себе физического вреда, стоит только раз за ним недоглядеть. Такое было, Осаму не отрицает. Но было это давно, и он быстро понял, что пользы от такого метода нет, что ему не становилось легче. Боль не проходила, а просто сменялась новой, забирая у него всё больше и больше, лишая души, лишая разума, запирая в коробку вечной пустоты и крови. И люди. Люди глазели, люди спрашивали, они не могли просто, блять, заткнуться и помолчать. А он не знал, что ответить. Ему до сих пор при новых знакомствах приходится придумывать новые способы ухода от темы, когда кто-то спрашивает, почему он носит бинты. Каждый считает своим долгом начать допрос при первой же встрече, покопаться у него в душе, поиграть в психолога. Как они себе это представляют? Они ожидают, что он тут же начнёт пересказывать всю свою жизнь в мельчайших подробностях или что? Люди бывают чересчур бестактными, они любят совать нос не в своё дело, удовлетворять своё любопытство. А ему приходится снова и снова окунаться в те ужасные дни, когда шрамы впервые появились на его теле, переживать этот кошмар раз за разом, когда кто-то давит на него. Он шутит, улыбается, делает вид, что не понимает вопроса, переводит тему. Никогда не злится, никогда не говорит прямо, что не хочет отвечать. И кто бы знал, как это тяжело, как же хочется каждому такому идиоту в лицо сказать, что он мудак, как хочется изобрести машину, способную передавать свои чувства другим людям, чтобы не объяснять всё это словами. Он бы не носил чёртовы бинты и дня, но люди будут пялиться, будут ещё чаще спрашивать, будут снова и снова сыпать соль на рану, и... Осаму не хочет этого. Поэтому терпит, поэтому так ценит тех, кто не лезет с вопросами. Поэтому так ценит Чую, который понимает, что не должен давить на друга. Друга.       И снова Осаму возвращается к этой мысли. Он не хочет питать какие-либо надежды на взаимность. Не хочет, но не может от них избавиться. И от этого он чувствует себя отвратительно, мягко говоря. Ему противно от того, что он не может признать собственную неспособность повлиять на ситуацию, взять её под контроль. Он ненавидит признавать, что бессилен. Дадзай чувствует себя самым эгоистичным мудаком во всей Вселенной, понимая, что просто разрушит надежды Чуи на восстановление их дружбы, если попытается сблизиться, если в какой-то момент допустит ошибку и выдаст себя. Он устал, ему слишком хреново.

***

      Сегодня суббота. 16:32. Чуя расположился в светло-оранжевом кресле-мешке в гостиной, уткнувшись в телефон. Кёка же сидит не диване (справа от брата) и смотрит какой-то боевик, явно превышающий отметку 12+, однако Коё домой в ближайший час возвращаться не собирается, поэтому сейчас девочке можно всё. В скором времени фильм заканчивается, вынуждая Кёку искать себе новое занятие. Живот урчит, а потому она направляется в сторону кухни, чтобы сделать себе «фруктовую тарелку». Мастерски расправившись с нарезкой, девочка возвращается в комнату, снова садится на диван и начинает рыться в списке каналов, пытаясь найти что-нибудь интересное, а потом, несколько секунд подумав, поворачивается к брату: — Ты говорил, что Дадзай-кун болеет. — внезапно раздавшийся голос сестры заставляет Чую, который уже и забыл, что она не в школе (настолько уж тихо девочка себя вела), вздрогнуть и резко обернуться. —А? Да. Продуло вечером, вот и простыл. Чего вдруг спросила? — Занеси ему фрукты, пусть витаминов набирается. — как она вообще пришла к этой мысли? — Я думал об этом, но сомневаюсь, что он вообще мне дверь откроет. Спит бо́льшую часть дня, даже на сообщения не отвечает. — Тебе откроет. — девочка бросает на сомневающегося брата взгляд — Уверена.       Чуя обречённо стонет, запрокидывая голову, а затем, признав своё поражение, отправляется на кухню набирать фрукты в пакет. Так уж и быть, отказываясь от идеи прихватить с собой имбирный чай.       Уже через несколько минут, уговорив одного из жильцов подъезда Дадзая открыть входную дверь и поднявшись на восьмой этаж, Накахара оказывается под дверью Осаму, нажимая на кнопку звонка. Ноль реакции.       Чуя мнётся несколько секунд, а затем нажимает её ещё раз, удерживая несколько секунд. На этот раз из квартиры доносятся шаги и какое-то неразборчивое ворчание/мычание.       Больной обитатель квартиры даже не сразу понимает, кто стоит на пороге. Дадзай, потирая глаза, с нескрываемым раздражением дёргает ручку двери, сразу же отворачиваясь, но… Его будто током прошибает, когда он краем глаза замечает рыжие волосы. Осаму моментально дёргается обратно, а недовольно сведённые брови тут же сменяются виноватой улыбкой. — Ящерка? — с нескрываемым удивлением говорит он, — Я уж было подумал, что мать на час раньше вернулась, — улыбка расплывается по ещё более бледному, чем обычно, из-за болезни лицу.       Чуя, игнорируя всякие уговоры вернуться домой и переживания о том, что он заразится, вваливается в квартиру, сразу же направляясь в сторону кухни. — Да у тебя тут мышь повесилась, — Накахара закрывает холодильник, ставя пакет с фруктами на стол, — Будем тебя откармливать, а то из бульона ты много сил не наберёшься.       Так они и проводят весь следующий час, поедая принесённые Чуей фрукты. Он рассказывает Осаму разные интересные события, произошедшие в школе, пока того не было. Например, как оказалось, что Рюноскэ четыре дня назад в торговом центре дал Ичиё не свой номер телефона, а номер Гин. После Хигучи рассказала о своём величайшем романтическом провале Ацуши, а тот решил отомстить за подругу и — что совершенно от столь тихого Накаджимы не ожидалось — подрался с Акутагавой. Брюнет растянул ему в процессе битвы лодыжку, из-за чего мальчишка отправился в медпункт. Потом же произошло то, чего не ожидал никто: Рюноскэ сам выждал момент, когда Ацуши выпустили из медпункта, и швырнул в него записку с надписью, гласящей:

« 045 12** **** Все руки мне исцарапал, ногти подстриги, тигр. Если соберёшься на меня докладывать за растянутую ногу, будь добр, сообщи»

      Осаму давится лимонным чаем на этом моменте. Какого чёрта всё самое интересное происходит без него?! — Ацуши так побледнел тогда, я уж было подумал, что там не номер телефона, а угроза мучительной смертью или что-нибудь такое, — Чуя прыскает в кулак от смеха. — Это точно от того Рюноскэ, которого я знаю? — у Осаму глаза, кажется, не уступают по размерам блюдцу, на котором разложены фрукты, — У меня в голове рождаются серьёзные предположения об его подмене! — он улыбается, доедая последний кусок яблока и откидывается на спинку стула.       Чуя уже открывает рот, готовясь к тому, что сейчас они из этого всего придумают самую бредовую на свете теорию, как обычно случается во время таких разговоров, а потом это превратится в локальную шутку, фразы из которой в будущем будут вызывать улыбку и тёплые воспоминания, но… Но вдруг слышится поворот ключа в дверном замке. Только. Не. Это.