la hora azul

Синий час приводит за собой рассвет.

       В ушах разрывается звон тысяч колоколов, металл бьётся о металл, пронзая барабанные перепонки тысячами крохотных иголок, доставляя почти физическую боль от ощущения грохочущих ударов сердца, что и вызывают гул. Колокола эти, к радости, не похоронные, в звуке их мелодии слышится пробуждающаяся, как весной природа, надежда. Она заставляет кровь горячеть и струиться по венам и артериям быстрее, сердце с силой толкает её, почти не справляясь с бешеным пульсом, пока звон не смолкнет. И Хосок, игнорируя колокол внутри себя, прорывается сквозь толпу соратников, чтобы найти лишь одного человека, которого он считал мертвецом.        И не было сильнее чувства потери, когда громыхнули судьбоносные слова, нет сейчас также и ощущения нереальности от того, что потеря эта оказалась ненастоящей. Но от того не менее болезненной. И в груди так больно давит, так сковывает дыхание, что хочется невольно потереть грудную клетку, надавить на кости пальцами, лишь бы на мгновение избавиться от неприятных ощущений. И рука практически тянется совершить задуманное, только вот Хосок останавливается, он хочет наслаждаться мучительным моментом то ли радости, то ли истерики, на грани которой находился с момента, как увидел бледное, родное лицо на огромном экране Дома Советов.        С трудом сдерживая противно давящий комок под кадыком, Хо мечется между людьми: кто-то смеется, радуясь долгожданной и дорогой в цене победе, кто-то устало повис на плечах близкого ему человека, а другие неловко мнутся в углу, пока не представляя, что им дальше, после поражения врагов, делать. Хосок — их лидер, да только сейчас от него не дождаться ни наставлений, ни здравых мыслей или каких-то указаний. Хосок хочет наплевать на революцию и свержение власти, закрыться от неё лишь на мгновения, когда он увидит его.        Потому что важнее сейчас не существует ничего.        Чонгук хватает его за рукав, пока Хоби практически теряет ориентацию в пространстве от того, что не может найти нигде Сокджина, а в панике даже не сообразил банально спросить у кого-то из тех, с кем прошёл огонь и воду. Гук стискивает запястье, безвольной куклой тащит Хо в сторону крыла, где проходили мелкие заседания Дома Советов, а тот позволяет уже себе быть влекомым, сдаться — он так устал. За дверью одного из многочисленных кабинетов и залов находится Сокджин в компании с молодой девушкой-медиком: она помогала обработать синяки и ссадины, а сейчас закончила со швом на бедре.        Они пересекаются взглядами: бледный, уставший Джин и застывший у дверей истуканом Хоби. И последнему кажется, что это снова бесплотный призрак, его струящееся тело грозится вот-вот исчезнуть, ускользнуть полупрозрачной дымкой между пальцев. А потом Джин, будь хоть призраком, хоть нет, опускает ноги на пол и приближается к нему, немного прихрамывая. И Хосок понимает, что бессильные слёзы облегчения капают с подбородка прямо на ковёр, каким устлан пол в кабинете. Он плачет и не может вымолвить ни словечка, только смотреть на то, как Сокджин утирает его мокрое лицо своими мягкими тёплыми пальцами, как что-то шепчет, уткнувшись в хосоков лоб, жмурит глаза, силясь и самому не разреветься.        Это не призрак, потому что, стоит Хоби стиснуть похудевшую талию Джина, тот не растворяется в воздухе, смешиваясь с атомами, а остаётся в его руках, прижимается близко. Из горла рвутся звуки, они неопределимы, жалки и надрывны, Хоби не может их задавить, как и слёзы, так и не прекратившие падать с его ресниц. Хосок ревёт раненым зверем, сжимает пальцами острые плечи, зарывается в отросшие волосы Джина всей пятернёй, не веря тому, что может ощущать тепло джинова тела. Живого тела.        Тот же только шепчет что-то успокаивающее, но Хосок слов не различает, продолжая надрывать горло в истеричном плаче, он не видит ничего перед собой и рядом, только чувствует, как его в ответ сжимают в крепких объятиях. И этого достаточно. Хосок думал, что ему душу вывернули наизнанку, а потом затолкали её, опустошённую и надруганную, обратно через рот, заставляли давиться собственным страданием, не обращая внимания на то, что сердце облилось кровью от ран. Хосок не придавал до этого значения тому, насколько дорог был для него Сокджин. С самой первой минуты, как он познакомился с миловидным и наивным поваром из захудалого бара, который боится пауков, ненавидит грозу из-за вспышек молний и любит всех абсолютно в этом мире.        Воздушный и нежный, миролюбивый, он так отличался от самого Хосока, что резало в глазах. Но это чувство было не настолько сильным, чтобы Хоби перестал его желать.        Люди любят хрупких, недолговечных бабочек. Любят наблюдать за ними, пока они ещё живы, а потом жестоко прикалывают булавкой, помещая за прозрачное стекло, чтобы любоваться неземной красотой даже после того, как та погибла. Для Хосока Джин — эфемерная бабочка. Он колол его булавками, пытался запихнуть в рамку, обламывая крылья и не понимая, что на самом деле вечная любовь бабочки — свобода. И как только Хо ему эту свободу дал, крылатое волшебство само присело на палец, показало переливающиеся крылышки на свету, одаривая и его, Хоби, своей неземной, таинственной любовью.        Теперь он понимает, что, освободив живую сказку, получил даже больше, чем сначала хотел. Он получил её без остатка, отдав часть себя. Ту, которую Сокджин превратил в нечто большее, чем просто в «Чон Хосока». Запер в куколке, дал время на превращение, а потом выпустил на волю всё то, о чём Хо пытался молчать, прятать в самые глубины своей души. Но Джин был терпелив: он смотрел на сломанные крылья, ожидая, когда Хоби и сам превратится в нечто прекрасное.        Рёв стих, Джин, держа в руках вдруг ставшее таким маленьким тело, прислушивался к тихому, сорванному дыханию. На щеках застыли, стягивая кожу, дорожки солёных капель, белки глаз раскраснелись, щёки в саже после пожара, а рыжие волосы так сильно потемнели и казались ломкой соломой. Но Джин никого прекраснее на свете не видел и видеть не желал. Он губами очерчивал линии лица, тёрся носом, пока Хосок неверяще ощупывал бока и руки, словно убеждая себя: вот он! Реальный на все сто, рядом с тобой, добрался, не предал, готов был жизнь за твои цели отдать! Сокджин стал его несбыточной мечтой до тех пор, пока сам Хосок не понял: ему эту мечту преподнесли на тарелке с позолоченной каймой, да только Хоби понадобилось много времени, чтобы разглядеть, попробовать на вкус.        Губы у Сокджина сухие, потрескавшиеся, дыхание горячее, Хосок целует осторожно, но лишь поначалу, пока не понимает, что Джин от того не сломается пополам. А потом прижимает к себе так тесно, что обоим дышать тяжело, упивается реальностью чужого присутствия, тонет в мыслях и разбушевавшихся чувствах, тянет туда Сокджина за собой.       — Я едва не лишился рассудка, думая, что потерял тебя, — выдыхает Хосок вместо слов любви.        Они не так важны. Они не несли бы в себе обилие всего того, что хотелось донести до Джина. И нет нужды, чтобы тот что-то отвечал, потому что слова искренней его любви были показаны Хо в тот момент, когда Сокджин ценой своей гордости и ценностью своей жизни готов был рискнуть, отстаивая то, к чему они так долго шли. Поставил на кон единственное оставшееся, таким образом доказывая: я безвозмездно твой, мне ничего не нужно, взгляни!        Джин легко пробегает кончиками пальцев по растрёпанным волосам, улыбается в скулу Хосоку, немного уставший, измученный душевно, но этот момент единения он не готов променять ни на какой другой.       — Теперь нам столько проблем придётся разгребать, ещё так много сил потратить на восстановление страны, — бормочет Хо, когда эмоциональный всплеск угомоняется, а насущное обрушивается на их головы. — Это лишь начало пути.       — И я готов его с тобой пройти целиком, — отвечает Джин, глядя в глубину хосоковых зрачков, в этом выражая всё то, что в «люблю» не помещается.

***

       Юнги не особо хочет видеть то, как почти падает в руках Чимина Намджун, как Пак его бережно держит в руках, как плачет навзрыд, стискивая джуново лицо ладонями, чтобы заглянуть в глаза. Они вернулись домой, Пиротехник выполнил своё обещание, потом и кровью пожертвовал, но ребят доставил домой. И теперь скромно стоял у стены, наблюдая за встречей, за бурными всхлипами и объятиями. У этой же стены пристроился сам Юнги, спрятал подрагивающие кисти в карманах широких брюк. И как бы не хотел отвести взгляд, направить на что-то другое, мог только смотреть на мокрое лицо Чимина, панически трясущегося над кряхтящим Джуном, что стискивает зубы покрепче, когда сломанные рёбра оказываются вновь задеты.       — Тяжко, да? — тихо интересуется у Юнги Чан, хмыкает, приподнимая уголок губ, взгляда тоже от тех не отрывает.        Да. Тяжко. Болезненно, но Юнги Чимину обещал, что будет ждать того момента, когда решится вся эта кутерьма с чувствами к ним обоим. И липкий внутренний страх, что давняя привязанность к Намджуну окажется сильнее цветущего сада, заботливо высаженного руками Юнги сравнительно недавно, обволакивает, сдавливает внутренности. Ему страшно и тяжело, но он не имеет права давить, ведь сделает так только хуже.        Он слова Пиротехника игнорирует, сжимает губы покрепче, чтобы ненароком не сорваться, а пальцы в карманах сжимаются в кулак, контролируя всю палитру испытываемых эмоций. Он подождёт, даже если ответом будет отказ. На них слишком многое свалилось, многотонным весом придавливая к земле и не позволяя даже задуматься о самих себе, когда на кону стояли жизни близких и невинных. Юнги терпелив.        Чан отлипает от стены, прихватывает из рук подоспевшего паренька мисочку с водой и вискозные салфетки, чуть двигает Чимина бедром, вызывая волны недоумения как у него, так и у присевшего на низкий стол Намджуна. Юнги наблюдает за тем, как, приоткрыв рот, Чимин следит за опускающими тряпицу в воду пальцами. Ловкими, но осторожными движениями Кристофер вытирает пыльное лицо Намджуна, у того вызывая не меньше удивления во взгляде. Спускается на шею, разглядывая волевой подбородок и гордый взлёт носа. Отчасти, Чан может понять стремления достать этого парня из западни. Мало того, что руки из чистого золота — сколько раз «чинил» Намджун ребят, умудрился обучить других, чтобы создать собственный полевой госпиталь, так ещё и достаточно статен и красив.        Чимин ощущает себя лишним, отходит от Чана, вытирающего Джуна и там, и тут, часто моргает, словно приходит в себя.       — Вам бы тоже не помешали душ и помощь медиков, — бросает, не оборачиваясь, он, продолжает своё занятие, пока Намджун с сомнением всё пялится на того, кто вытащил его из клетки.        Чимин заламывает пальцы на левой руке, что-то бормочет и пятится в сторону двери, исчезая в проёме. Банчан искоса глядит на Юнги с издёвкой: иди, мол, давай за своим принцем, пока я тут внимание на себя перетягиваю. И Юнги медленно покидает комнату вслед за Чимином.

***

       Им в действительности пришлось столкнуться с кошмарными последствиями войны. Голод, разруха, отсутствие финансов, косые взгляды со стороны соседних стран. Это психологически давило на всех, заставляя ощущать полную безнадёгу. Но они верили, что сумеют, справятся с неприятностями и бедами, пока их маленькая, родившаяся недавно семья, в полном составе. Пока они подставляют друг другу плечи, чтобы не упасть от усталости, пока оберегают сон. Пока они вместе.        Ким Хваниль оказался заточён в ту самую тюрьму, куда грозился отправить ребят, если они капитулируют перед неоспоримой властью, а та раскрошилась у него прямо в руках, показывая истинное положение вещей. Они рискнули всем, делая последний шаг, и риск этот оказался оправданным, но кровожадно голодным. Так что остаётся ещё множество вещей, что необходимо решить им всем вместе.        Президент бежал со своей семьёй, успешно спрятал все концы за границей, грозно махнув кулаком бунтовщикам напоследок. Он из себя ничего особенного, на самом-то деле, не представлял, вся власть, все нити кукольного театра находились в руках Хваниля. Ёнгхо огорошил их новостью, что хочет пойти вслед за бывшим врагом в тюрьму и там платить заданную цену за все преступления, что успел совершить, но громкий хлопок чиминовой ладони по столу поставил точку в этом разговоре.       — Мы, конечно, герои, спасшие страну и всё такое. Но у нас нет необходимого опыта, знаний и умений, чтобы теперь ею управлять. Ты нужен, чтобы поставить государство на ноги, а потому никакой тебе тюрьмы, — Ёнгхо, сглотнув слюну, покорно согласился с сыном, оставляя за ним право командовать и распоряжаться отцовской жизнью, что находилась в неоплатном долгу перед этими молодыми мужчинами, принявшими на себя весь удар последствий и теперь лишь просивших о помощи в том, чтобы научиться их решать.        И так сложились карты, хотите, звёзды сошлись — каждый из парней остался на своих местах. Хосок — во главе, но осмотрительно прислушивающийся к мнениям и советам друзей. Намджун и Джин продолжили хлопотать над пострадавшими в недавних событиях, как только встали хоть немного на ноги. Они раздавали скромные запасы еды на улицах, размещали тех, кто потерял свой дом, организовывали временные пристанища им.        На Чимина легла вся тяжесть распределения финансов, поиск дополнительных доходов и равномерное распределение средств на поддержание жизни граждан и восстановление столицы после боевых действий, не говоря уж о том, чтобы разбираться с остальными городами, в которых вспыхивали, пусть и не такие масштабные, но восстания, а теперь царила разруха. И Чимин не вылезал из кабинетов, зарывался в тоннах документов, периодически доставая Юнги с его компьютером, а то и засыпая у последнего на коленях.        Чонгуку пришлось остаться при должности руководителя полиции, коим его назвал Хосок, говоря, что более никому такой важный пост доверить не сможет. Потому что революция ещё не окончена, и вполне возможно, что будут недовольные сменой власти, а тыл Хосока должен быть прикрыт людьми, которым он может всецело и слепо довериться. И Гук, конечно же, это доверие оправдывал со всем усердием, хотя Хосоку в том никогда не признается.

***

       Ему с поразительным успехом вот уже минут двадцать удаётся не засыпать, оперевшись щекой на собственную ладонь. Время давно перевалило за полночь, ещё несколько часов работы и Чимин встретит в этом кабинете рассвет. Снова. Работы действительно много, Хосок с лёгкой истерикой приходит к Чимину просить взять на рассмотрение что-то ещё, а он, дёргано усмехаясь, конечно же соглашается. Это трудно, порой непонятно от слова совсем. Но он старается, выбивается из сил и мучает Юнги, который хоть немного помогает ему с денежными делами, рассекречивая счета политиков и магнатов, после практически опустошая то, что выявляется, как незаконно нажитое.        Они все безумно устали, но прекратить движение и исполнение новых для каждого обязанностей не могут, потому что тогда дела выйдут из-под контроля, покроются трещинами и фундамент рухнет, окутывая то малое, что они сумели собрать в подобие страны.        Юнги толкает дверь кабинета, где они с Чимином обосновались на это время, бедром, вваливается, выглядя не менее устало, чем сам Пак. В руках две цветастые чашки с чем-то приятным и горячим, так что Чимин не может сдержать улыбки от проявления заботы со стороны Юнги. Это заставляет вспомнить, что они так и не поговорили о них самих, окунувшись в решение проблем по самую макушку. А стоило бы, если честно.        С Намджуном Чимин поговорить успел. Они проставили все заветные точки над «ё», определяясь с тем, что им будет хорошо в составе семьи, а о чувствах, что так долго обоих мучают, постараются забыть, принять, скорее как братские, нежели романтические. Потому что как бы ни был привязан к Намджуну он, Юнги поселился в его сердце, прочно врос корнями, так что навсегда. И теперь осталось набраться смелости, собрать словарный запас по кускам и найти крупицу свободного времени между беготнёй с бумагами и состоянием лягушки-путешественницы по городам, чтобы, наконец, поговорить о том, что важно для обоих.        Юнги заставляет Чимина бросить листки обратно на стол, потому что знает — две бессонные ночи не помогают их продуктивности, и цифры давно сливаются вместе со словами в большую кляксу перед глазами. Нужен отдых, хоть какой-то. Тащит за руку прочь от рабочего стола к софе, примостившейся в углу, усаживает на мягкое сидение и толкает в грудь, чтобы уставшая от долгого сидения спина облокотилась на подушку. Чимин чувствует, что с этим последние силы покидают его несчастную тушку.        В руках прелестно умещается чашка, стенки горячие, но отвлекают от желания погрузиться в блаженную дрёму. Чимин отхлёбывает и довольно морщится, превращая свои серые глаза в щёлочки, не замечая, как пристально за всем наблюдает зоркий глаз Юнги.       — Нам срочно нужен отдых. Желательно, где-то в тёплом месте. Всегда мечтал взглянуть на океан, — бормочет Юнги, разглядывая под чиминовыми глазами чернильные тени истощения и сонный, блуждающий взгляд.       — Полностью согласен.        Они тихонько смеются, не желая говорить громче, разговор вновь утекает в рабочее русло, перемежаясь с планами по окончании этого всего сбежать на какой-нибудь одинокий остров посреди бескрайнего океанского простора. Юнги мнётся, смотрит в свою чашку, это выражение лица сподвигает Чимина всё же не дожидаться «лучшего времени» и начать прямо сейчас.       — Юнги, я… — Чимин запинается, даёт себе ещё минутку, пока ставит кружку на пол и садится лицом к тому, — хочу поговорить. Хватит уже оттягивать это, твоё терпение не бесконечно.       — Если это касается тебя, то я могу ждать столько, сколько потребуется.       — Но я ведь не скотина какая, чтобы этим пользоваться, — Чимин кусает губы, глядя Мину в переносицу, но не решаясь взглянуть в полные надежды глаза. Да, он собирается официально предложить ему встречаться, но умный взгляд всегда выводит его сознание из строя, а у Чимина и без того маловато сил и собранности, по кускам найденной внутри. — Мы с Намджуном уже всё обговорили, но у меня никак не хватало смелости и времени обсудить это с тобой.        Юнги, на первый взгляд, выглядит спокойно, однако стоит копнуть глубже — видно нервозность, скопившуюся и сконцентрировавшуюся в кончиках пальцев, сжатых на ручке кружки. Юнги страшно услышать слова Чимина, в которых тот говорит о том, что выбрал не его. И даже вся бравада о праве выбора исчезает в мгновение ока, потому что Юнги до одури хочет быть с Чимином, хочет ему принадлежать всецело, без какого-либо остатка, знать — Чимину нужен он, Мин Юнги, скромный взломщик, преступник в прошлом, загнанный и малоэмоциональный, но такой, какой есть.        Спасительную чашку из рук забирают, вместо неё между пальцев проскальзывают чиминовы, переплетаясь с его ладонью, успокаивающе поглаживая. Юнги охота, как коту, зажмуриться в ожидании плохих новостей, скрыться со свету. Да, он бегал от пуль, терпел боль и устроил с друзьями переворот, сменяя власть, а от возможного отказа Юнги кажется, что он замертво упадёт на пол и больше не встанет. Потому что даже такое шаткое положение раздумий даёт надежду, а сейчас всё решится раз и навсегда.       — Я очень благодарен тебе, — начинает говорить Чимин, всё ещё пытается пересечься с Юнги глазами и наладить зрительный контакт, — за твою поддержку в необходимые моменты. И ещё за право выбора. За данное мне время, и все те чувства, что ты открыл мне внутри себя. И чувствую, что настал миг, когда нам пора поговорить о том, что дальше будет происходить между нами. Да, времени свободного у нас маловато, и бегать на свиданки так запросто не получится, но я думаю…       — Подожди. Что? — ошалело спрашивает он Чимина, поднимая голову.       — Я говорю, у нас мало пока свободных дней, чтобы уделить их друг другу, но мы справимся, — повторяет Чимин с немного нервной улыбкой.       — Это значит, что я и ты…       — Да, Юнги. Это значит «Мы».        Юнги моргает. Медленно, со вкусом перекатывает новое слово на языке, пытаясь ощутить его вкус. Сладко, как в мечтах. Он пребывает в состоянии лёгкого шока, до его уставшего разума не сразу доходит то, что Чимин ответил на его чувства, предлагая быть вместе. А когда осознание настигает, Юнги совсем теряется в ощущениях, на что Чимин просто смеётся, видя удивленно поражённое выражение на лице, и просто целует, прерываясь на хихиканье.        Даже в мраке нынешнего мира между ними продолжает царить ощущение воздушности. Так падают лепестки с веток вишни внутри Чимина, чтобы вырасти вновь, оповещая всех о том, что есть среди них человек, которого он любит. Юнги хватает Чимина за шею, смело углубляя поцелуй, тонет в объятиях и дуреет от желанной близости, стараясь сесть поближе, прижаться теснее.        Они переплетаются конечностями, утягивая друг друга на себя, размещаются на узкой софе. Юнги толкает чашку Чимина и содержимое проливается на пол, но никто этого не замечает: они слишком поглощены друг другом. Выдох в чужие губы, сцепленные за спиной пальцы, что стремятся пробраться под мешающую сейчас одежду. Юнги не может насытиться, его радости нет предела и вся она выражается в пока несмелых касаниях рук, в том, как спускаются его губы по шее.        Плевать на количество работы, она уходит на самый дальний край сознания, ту прогнали обострившиеся чувства, обжигающие поцелуи и соприкосновения обнажённой кожи. Юнги хочет исцеловать каждый сантиметр тела Чимина, чем и занимается, пока стягивает с него джинсы с бельём, рвано касаясь то бедра, то коленки, то вновь возвращаясь к трепещущему животу. Чимин хватается с тёмным взглядом за плечи, оставляет на них мимолётные следы от сжатых пальцев, отвечает на жаркие поцелуи и переплетается ногами со всё ещё одетым Юнги.        Он спешит избавиться от ткани, мельком видит тонкий шрам у тазовой косточки и проводит по нему языком, заставляя Юнги вздрогнуть, посмотреть на Чимина странным взглядом. Языки снова сплетаются, Чимин кусает губы, целует щёки, заставляет его откинуть голову назад, чтобы широко мазнуть губами по кадыку. Юнги тает от прикосновений, отдаётся Чимину весь: бери, я твой с головы до пят! И тот действительно берёт. Неловко мнётся, не привыкший к роли верхнего, вызывает смех, прерываемый поцелуями. Долго Юнги растягивает, ласкает, вновь и вновь доводя до мушек перед глазами, пока тот не просит взять его наконец.        До этого Юнги всегда был сверху, Чимину непривычно, но безумно хорошо видеть, как тот выгибает спину, как произносит его имя одними губами, повторяет раз за разом, закатывая от удовольствия свои прекрасные глаза. Чимин никогда не видел его настолько красивым.        Их тела всё ещё влажные от пота, становится прохладно, когда жар возбуждения спадает, и Юнги жмётся к чиминовой груди ближе, покрывает ключицы поцелуями. Они смотрят друг на друга, что-то пытаясь отыскать в зрачках, будто желая заглянуть до самого дна души. Юнги, наконец, замечает цветущий сад апрельской сакуры внутри Чимина, а тот видит в нём своё будущее. Несомненно, тяжелое, прошедшее много невзгод, решение проблем и годы работы. Но будущее. Яркое, светлое, как падающая на глаза Мина чёлка.        Чимин склоняется, снова соприкасаясь с губами Юнги. Он на многое готов ради этого будущего. Сидеть ночами, надрываться, работая, жертвовать чем угодно, чтобы когда-то увидеть Мин Юнги с этой его улыбкой дёснами на берегу океана, когда они исполнят свою мечту и сбегут подальше от всех, в место, где будут только они вдвоём.        Лепесток с дерева падает, кружится, приближаясь к земле. Юнги по локоть зарывался в землю, чтобы выросли деревья. Любовно сажал каждое, сеял зелёную траву. И Чимин расцвел целым садом от его заботливых рук.       — «Спасибо, Юнги», — шепчет ему в висок Чимин, призрачно ощущая, как лепесток, перед самым падением, касается его щеки.

***

       Джин весело взмахивает тряпкой, от чего капли разлетаются в разные стороны, заставляя Тэхёна сморщиться и шлёпнуть его своим орудием импровизированной битвы. В квартире Чонгука, такой привычной для них всех, стало слишком тесно для большого количества людей, и Тэхён предложил обосноваться в уцелевшем коттедже Хваниля, по праву принадлежащем ему самому. И теперь после стольких месяцев запустения, им с Сокджином предстояло навести порядок в доме, подготовить к тому, что туда заедет весёлый, но очень занятой гурьбой, весь близкий круг. Эта идея пришлась парням по вкусу, они столько времени проводят вместе, что не грех переехать в жильё побольше, чувствуя себя комфортно.        Джин швыряет мокрый снаряд тряпки, попадая Тэхёну прямиком в лицо с хлёстким шлепком, так что оба замирают. Сокджин принимается извиняться сквозь смех, когда грязная ткань комично соскальзывает с лица Тэ и падает на пол, обнажая недовольную мину и скривившиеся губы.       — Боже, Тэхён! — не может сдержать хохота тот, когда последний гонится за Джином по всей комнате, угрожающе сжимая в руках ведро с водой.        Спину Сокджина окатывает холодным потоком, заставляя вскрикнуть на высокой ноте, одежда прилипает к телу, с волос капает, Тэхён смотрит на то, как Джин оборачивается, мокрый с головы до пят, и они снова заполняют комнату смехом. Признаться, никто таким Тэ давно не видел: смеющимся, игривым, прежним. И Сокджин чувствует, будто его с окончанием боевых действий хоть немного попустило, дало грамм свободы от собственных переживаний, вернуло в колею, на самый край прежнего ритма, где Ким Тэхён был улыбчивым, как лучистое солнце, заводным и очень энергичным. Они все постараются сделать так, чтобы раны каждого понемногу затягивались, переставали кровоточить, для этого обволакивая атмосферой заботы и понимания.        Они постепенно возвращаются к мытью окон, когда Сокджин переодевается в сухое, лицо Тэхёна снова становится нечитаемым, что беспокоит его слишком сильно, потому что не хочется, чтобы тот погружался в себя так глубоко, что даже Гуку не достучаться.       — Как думаешь, всё придёт в норму? — тихо спрашивает Тэ, натирая стекло, чтобы не оставалось разводов. Джин даже останавливается на своей половине большого окна, смотрит на то, что находится снаружи, на распускающуюся зелень пригорода.       — Со временем, возможно. Есть раны, которые болят даже спустя годы. Но можно превратить их в шрамы, признать и прожить. Не одному, — отвечает Сокджин, стискивая тряпку руками.        Они с Намджуном провели в плену намного меньше, чем сам Тэхён, над ними не издевались, накачивая различной дрянью и сводя с ума так, что не оставалось границ между реальностью и сумасшествием. Тэхёну пришлось пережить нечто ужасное, о чём он до сих пор отказывается рассказывать ребятам, силясь пережить в одиночестве. И даже так, они стараются помогать ему настолько часто, насколько он желает сам, даже если для этого приходится на время отложить дела.       — Я знаю, что тебе больно говорить о пережитом, никто никогда на тебя не давит с этим. Но ты должен знать, что мы всегда с тобой, — улыбается Джин, разворачиваясь к Тэ, ловит его тяжёлый взгляд.        Они все остались так или иначе травмированными после произошедшего, да и годы до войны, когда каждому приходилось пробираться сквозь тьму в душе и в мире, не прошли бесследно, оставили свои царапины на теле, страхи и привычки.        Тэхён протягивает влажную от воды руку, скромно цепляется за джиновы пальцы, на что тот смело переплетает их ладони, сжимая в знак молчаливой поддержки. Они справятся со всем, что выпадет на их долю, пройдут, прикрывая друг друга, потому что другого выбора не существует.        Встречи, случайные или не очень, развязали руки судьбе, которая творила картины их жизни, смешивала краски и брызги на холстах, пока это не сложилось в единую идею, где каждый рисунок плавно вплетался в другой, образуя историю. Историю, сложившуюся из боли, из сложностей, но также из солнечных лучей, смеха и любви. И теперь, когда поводья несущейся вперёд повозки, оказались неожиданно в их руках, они могут начать писать собственную повесть дальше, проходя через всё для них уготованное.        Джин крепче обхватывает пальцы Тэхёна, замечает появление крошечной искры в глазах и от чего-то ощущает: у них получится. Всё получится, каждое решение — верное и не очень — было принято тогда, когда было необходимо, и привело к тому, что должно было случиться.

***

       Плотная ткань косынки не позволяет волосам выбиться из тугой прически и упасть на лоб, мешая работать. Маленькие пальцы, испачканные в пыли, хватаются за тяжёлый обломок стены, он такой большой для её нежных детских рук, но ребёнок упорно тащит камень, надрывая спину, потому что нужна помощь. Её малый возраст не стал оправданием и поблажкой для войны, никто не спросил, хотела ли она переживать подобные события, потому что не поинтересовались ни у кого: ни у тех, кто выжил, ни у погибших.        Царапая кожу на руках обломками, она тянет камень к здоровой телеге, с помощью которой они вывозят мусор, расчищают территорию. Рядом с ней появляется мужчина: у него красивые, добрые глаза и заразительный смех, часто веселивший детей, нагруженных работой не меньше, чем взрослые. Он предлагает помощь, тянется к тонким предплечьям, но девочка мотает головой: она хочет помогать, должна, потому что все вместе здесь они строят будущее, разгребая обломки уничтоженных зданий.        Мужчина не расстраивается, идёт помогать другим, оставляя в покое, пока та продолжает тянуть булыжник, бывший когда-то стеной жилого дома, к телеге. Сбросив его туда, ненадолго останавливается, чтобы перевести дух. Ветер несёт с собой весеннее тепло, указывает на то, что зима окончилась, а вместе с ней и ужасы покинули душу, страхи, изранив людей, были изгнаны пламенем костра.       На косынку, гонимый колебаниями воздуха, опускается маленький лепесток, ребёнок поднимает голову, глядя на распустившееся над головой дерево: оно цветёт, несмотря ни на что. Единственное не пострадавшее во взрывах, живое воплощение надежды среди разрухи пожаров. Живёт, обнадеживая всех вокруг, что даже после ужасающих событий, после того, как не осталось мыслей о том, что всё может закончиться хорошо, приходит следом нечто прекрасное.        Крохотные, уставшие пальчики подхватывают лепесток, вертят его, отвлекаясь от мыслей о работе. Они так долго жили в темноте, причём не только «совы», а все вместе жили, словно не зная света и любви. И это привело к тем дням, когда их жизни окончательно погрузились в ночи без звёзд.        Её внимание привлекает звучный голос: недалеко от телеги стоит мужчина, его рыжие волосы отсвечивают в солнечных бликах, переливаются драгоценными камнями. Девочка знает его. Это тот, кто привёл их к свету, подарил шанс начать что-то лучшее и большее. Он работает со всеми наравне, помогая исправить то, что сотворила война, срывает спину и тратит свои драгоценные силы на помощь остальным.        Ребёнок внимательно наблюдает за тем, как вереница лепестков с цветущего дерева, плавно скользя за движениями воздуха, направляется к нему. Ветер щекочет мужчине щёки, лепестки путаются в прядях, застывая там сверкающим жемчугом. Их взгляды пересекаются, девочка смотрит, всё ещё держа нежный листок в руках, когда он ей улыбается. Улыбка эта сравнима с тем, как выходит из-за тучи солнце, раскрашивая мир более яркими мазками неосязаемых кистей. Оно пробивается сквозь ветви дерева, заставляя ускользающие цветки сиять ярче, и даже серые обломки каменных стен не кажутся больше такими тяжёлыми и ужасными.        Ребёнок улыбается в ответ, щурит круглые глаза. Несколько прядей выбились из косы, их нежно теребит призрачными пальцами ветер, заставляя танцевать немыслимые узоры. Пыльное детское личико обрамлено светом, а вокруг, опадая с дерева вместе с лепестками, кружатся в волшебных движениях радужные переливы солнечных зайчиков.

***

       За ночью приходит рассвет — неизменная истина, она прописана в природе явлением, которое никогда не нарушается, заставляя небесное светило подниматься из-за горизонта раз за разом. И новые восходы Солнца приходят так привычно, что мы не замечаем их обворожительной красоты. Пока не лишаемся шанса прикоснуться к тому, что присутствует в нашей жизни каждый день. Ценность вещи, нам принадлежавшей, уменьшается только в нашем взоре, на самом деле оставаясь бесценной. Мы не можем признать прелесть начала нового дня, пока либо не увидим его в особо трогательные моменты, либо не лишимся возможности видеть их совсем.        La hora azul — словосочетание, обозначающее время сразу после того, как сядет солнце, или же час перед самым его пробуждением. Часы особенно прекрасные, если приглядеться, две грани одного действа, но такие различные, как небо и земля. «Синий час», что ведёт за собой восхождение и пробуждение дня, также колыбель, укачивающая мир, когда приближается ночь. La hora azul стала для некоторых прибежищем, безопасным временем для жизни, последней возможностью добраться домой.        На шесть долгих месяцев люди погрузились в него, надеясь и веря: утро придёт, раскинутся в тёплом объятии лучи звезды, освещающей их мир после долгой ночной мглы. Бредя в потёмках перед самым рассветом, совершали ошибки и принимали решения, встречали новых людей, обретая семью и привязанности. Побеждали и проигрывали, неся в себе кто надежду, кто погибель.        В темной дымке la hora azul путь казался неимоверно тяжёлым, даже, порой непреодолимым. То, что начиналось, как выяснение правды, тонкой струёй ручья перетекло в океан изменений. Изменился мир, стали другими и люди.        Чонгук стоит у большого окна в гостиной коттеджа, на нём до сих пор рабочая одежда. Он не может прекратить восхищаться красотой неба в тот период времени, когда грань «синего часа» стирается просыпающимся днём. На горизонте мелькает первый розовый всплеск, заставляя приглядеться пристальнее. Он жутко устал после многих часов работы, но отойти от окна и перестать наблюдать не может. С тех самых пор, когда в его жизни появился нежданной проблемой Ким Тэхён, в тот самый миг, заставивший его ощутить касание солнечного света к своему телу, Чонгук осознал, что потерян безвозвратно в подобных мгновениях.        Рассвет лениво пробуждается, потягивается, всё сильнее заставляя небо голубеть, лицо Чонгука освещается, сглаживаются уставшие черты. Он прячет руки в карманах брюк, штора мягко касается плеча, движимая потоком воздуха из распахнутых створок. Гук жмурится от света, наслаждается его теплом, слыша приближающиеся шаги.        Ради счастья люди готовы на многое, ради целей могут сложить головы других. Для того, чтобы понять свою любовь к единственной Розе, что была ему дорога, Маленький принц преодолел множество миров, чтобы, по окончании путешествия, всё же удостовериться — не нужно искать другой цветок, потому что ты можешь потерять то единственное, что волшебным даром было преподнесено тебе вселенной. Чонгуку не нужно бороздить просторы космоса, чтобы знать — его счастье уже легло лёгкой шёлковой лентой между ладоней.        Он оборачивается, когда шаги замирают рядом: профиль очерчен светом, глаза прищурены. Тяжёлые занавески вздымаются в воздух от резкого порыва ветра, солнце окончательно поднимается над городом, разливая золотистое сияние на крыши домов, а белые облака пушистыми волнами бегут по небу, сквозь них, пронзая эфемерную гущу, пробиваются лучи.        Чонгук смотрит на него, стоя полубоком. Кисть выскальзывает из кармана, а вид его, украшенного светом, пусть и без того прекрасного, заставляет что-то внутри Тэхёна упасть камнем, тут же взлетая со свистом выше головы. Чонгук улыбается ему, растягивает губы, обнажая ровную улыбку, протягивает ладонь, приглашая присоединиться к нему из темноты помещения, встать в круг, согреваясь в лучах. У Тэхёна так бешено бьётся сердце, что, кажется, сейчас переломает все ребра и выскочит из грудной клетки, падая к чужим ногам.        У него ещё слишком много монстров внутри, чрезмерное количество кошмаров и потерянная связь с реальным миром. А также верная семья за спиной и человек, сейчас протягивающий к нему ладонь. Тэхён несмело поднимает свою, делая крохотный шаг. За ним следует ещё, ещё и ещё, пока пальцы не сталкиваются, не переплетаются в утреннем прохладном дуновении. Тэхён принимает предложение Чонгука, не произнесённое вслух, занавески порхают над ними, потревоженные разошедшимся весенним ветром.       Они вытащили друг друга из персональной la hora azul. Вытащили сквозь боль, тревоги и сомнения. Над ними взошло новое Солнце, оповестило о том, что настанет ещё один день, его нужно прожить. И каким бы ни был прекрасным «синий час», его время прошло.