Никогда её не отпускать

      В родовом гнезде Агрестов гости бывали редко. Без предупреждения сюда могла наведываться разве что Амели Грэм де Ванили – сестра покойной Эмили. Габриэля эти визиты ни капли не вдохновляли, но и не вызывали откровенной злости. Непосредственное щебетание Амели откликалось лишь лёгким налётом раздражения. Но мужчина знал, что гостье довольно скоро наскучит не слишком тёплый приём, и она, не забыв на прощание смахнуть слезу перед портретом Эмили, упорхнёт обратно в Лондон.       Ни деловые партнёры, ни подчинённые, ни давние приятели – никто более не смел наносить визиты в изысканно обставленный, но неизменно мрачный особняк. Все они знали, что договориться об аудиенции можно только с Натали Санкёр. Однако женщина тонко чувствовала потребности и пожелания Габриэля и подавляющее большинство отсеивала во время первых пяти минут телефонного разговора. С более ценными для Агреста персонами она встречалась лично и скрупулёзно записывала каждое произнесённое ими слово. И все они понимали – раз для беседы Санкёр выбрала нейтральную территорию, то шансы увидеть Агреста лично, несмотря на вежливые обещания помощницы, уже сравнялись с нулём.       Габриэль справедливо считал особняк симбиозом неприступной крепости и места силы. Он мог часами напролёт молчаливо разглядывать творение художника, из-под кисти которого и вышел уже едва ли не легендарный портрет супруги, мог прогуливаться по идеально ухоженному саду, мог наслаждаться терпким ароматом свежезаваренного чая, расположившись среди книг, мог даже отбросить напускную холодность и пригласить Санкёр разделить с ним завтрак. Однако посторонних он в доме не терпел. И репутация угрюмого бизнесмена, предпочитающего жить в царстве скорби по ушедшей супруге, этому весьма способствовала.       Но в этот вечер, ознаменовавший его юбилей, изменилось всё. От Ламборгини и Порше, припаркованных возле кованого забора, ограждающего владения Агрестов от остального мира, рябило в глазах. От бессмысленной светской болтовни в просторном холле звенело в ушах. Сегодня всё было чересчур. Слишком много света и звука. Официанты с безупречными манерами неуловимыми тенями сновали между гостями. Игристые вина, стоимость которых легко превосходила месячный бюджет скромной французской семьи, лились рекой. Саксофонист средних лет с невероятно одухотворённым лицом, мастерски создавал настроение.       Сам Габриэль Агрест за мельтешением смокингов и вечерних платьев, за водоворотом надменных поз и высокомерных жестов наблюдал с верхней ступеньки широкой мраморной лестницы. Он безошибочно разглядел среди приглашённых Амели, заботливо поправлявшую лацкан пиджака давно повзрослевшего, но продолжающего искать укрытие под материнским крылом отпрыска. От сходства Феликса с родным сыном Габриэль невольно дёрнул плечом. Была здесь и Томоэ Цуруги с дочерью, что прежде метила в невесты к Адриану. Статные азиатки в традиционных одеждах привлекали немало восхищённых взглядов. Жаждущей славы Одри Буржуа приходилось силой перетягивать на себя фокус внимания. От Габриэля не ускользнуло, как странно покачнулась ладонь Одри и какая едкая ухмылка озарила её парадоксально гладкое лицо. Заметила этот нюанс и Натали. Крепкие руки Санкёр вовремя развернули и увели в сторону незрячую Томоэ, не подозревавшую, что пара секунд промедления обернулись бы уродливым пятном дорогущего шампанского на белоснежном атласе. Сама Натали, хоть и сменила привычный брючный костюм на бархатное платье в пол, а удобный пучок на элегантные локоны, контроля над всем происходящим не теряла. Это светское мероприятие просто не имело право омрачиться скандалом. Девиз сегодняшнего вечера, как и всей жизни Габриэля, – безупречность.       О том, что в действительности происходило за стенами особняка, не знал никто из приглашённых. Если что-то в этом беспокойном мире и могло выбить Агреста из колеи, так это его непростые взаимоотношения с сыном. Вслух претензий Адриан не высказывал, а обиду предпочитал демонстрировать оглушающим молчанием. Габриэль был уверен, что ситуация с Дюпен-Чен забудется быстро и помехой для окончательного примирения не станет.       Он в свойственной ему манере желал сыну одного – благополучия. Увы, смысл этого слова Агресты толковали по-разному. Старший прагматично и несколько жестоко сводил всё к успешной карьере, финансовой стабильности и завидному положению в обществе. Младший, так и не сумевший выбросить из головы романтические порывы, мечтал о любви – светлой, чистой и взаимной. Габриэль внезапно вспыхнувшие чувства сына к бывшей однокласснице старательно отвергал, считая, что они утянут Адриана на дно и сделают его уязвимым. О том, что когда-то давно столь же трепетно полюбил Эмили, он предпочитал не вспоминать.       Он желал для единственного сына иной жизни. Он рассчитывал, что через пару-тройку лет тот твёрдо примет на себя бразды управления модной империей. Прогулки под луной с талантливой, но не подходящей их семье по статусу Маринетт, приближению к цели не способствовали. Габриэль перешагнул через сложности, не слишком задумываясь о судьбах всех волей или неволей втянутых в эту историю. Он рассчитывал на процветание их славного рода, а получил ледяную стену, возведённую руками собственного сына. И сегодняшний вечер ещё раз подтверждал, что Адриан избрал собственный путь, на взгляд отца, ведущий в никуда.       – Не явился, – процедил Габриэль, смахивая с плеча невидимые пылинки. – Что ж. Твой выбор.

***

      Адриан рассматривал зажатый между пальцами картонный прямоугольник, на котором изящным курсивом были выведены строчки с временем, датой и местом проведения мероприятия, куда он должен был явиться сегодня вечером. Ему казалось, что от этого безликого клочка бумаги веет пафосом и бесконечным эгоцентризмом отца.       Что бы ни говорил Габриэль, как бы он ни оправдывал свои действия, Адриан видел, что тот беспокоится лишь о собственных стремлениях. По разбитым мечтам сына он прошёл с гордо поднятой головой, и ни один мускул на лице не дрогнул, когда подошвы дробили осколки семейных уз. Покорно отступившая в сторону Маринетт верила, что кровная связь сильнее всех остальных. Адриан же обречённо разглядывал крошево, оставшееся от их семьи после последней встречи с отцом, и понимал – Дюпен-Чен была слишком снисходительна.       Габриэль пал в его глазах настолько низко, что ни о каком дальнейшем существовании под одной крышей не могло идти и речи. Адриан оставил позади всё: отцовский дом, руководящую должность, активы в семейном бизнесе. Но тлеющая в сердце ненависть к единственному родному человеку спокойствия не приносила. А стоило Адриану получить приглашение на юбилей, как эта патологическая злоба вспыхнула и взметнулась пламенем до небес, грозясь уничтожить на своём пути все иные чувства, что сохраняли в нём человечность. Он счёл жест отца насмешкой, откровенным издевательством, попыткой унизить, но никак не шагом к сближению. Габриэль даже не удосужился пригласить сына лично. Он прислал конверт с приглашением, уму непостижимо, почтой. Не позвонил, не отправил Натали – поставил Адриана в один ряд с другими гостями, с чужими людьми, которых не очень-то жаловал.       Адриан отбросил картонку в сторону, шумно выдохнул и затянул галстук потуже – так, что дышать стало практически невозможно. Он и сам до конца не понимал, почему решился вновь переступить порог родительского дома. Выслушать объяснения отца? Но тот вряд ли сообщит что-то новое. Скорее искупает сына в презренном взгляде и шаблонных фразах о счастливом будущем их великого рода. Вслух признаться, что отныне считает его мразью, ломающей чужие судьбы как карточные домики? Но Адриан теперь и сам не был уверен, что смог бы сделать Маринетт счастливой.       Он пытался. Он верил. Он желал видеть её улыбку всеми фибрами души. Он любил её – так, как умел. Наивно, безотчётно и по большому счёту бестолково, но искренне. И казалось, крепче его любви только слепая злость на Куффена.       Тщетные попытки заставить себя испытывать к сопернику благодарность он забросил уже давно. Голос разума подсказывал, что Лука – последний, кого можно было винить в их расставании с Маринетт, но сердце страдало от глухой неутихающей боли, от несправедливости, от обиды на весь мир. Умом Адриан понимал, что единственного человека, которого стоило теперь ненавидеть, он ежедневно видел в зеркале. Понимал, а сил принять реальность не находил.       Маринетт ушла, забрав с собой все краски мира. Не просто ушла – к Куффену. Слухи до Адриана доходили обрывками, но он это чувствовал. Да и как было не уйти к благородному рыцарю, что одним махом решил все до единой проблемы?       Они не пересекались. Просто голос Луки вдруг начал звучать по радио чаще прежнего. Просто его лицо вдруг начало мелькать на телеэкранах. Просто коллеги вдруг начали обсуждать, что некий молодой, но безмерно талантливый коллектив собирал полные залы в европейских столицах, а во Франции давненько не выступал. И этот голос, что въедался Адриану под кожу, сочился любовью к Маринетт. Можно было абстрагироваться от внешних шумов, но он предпочитал и дальше себя истязать, словно наказывая за все разом ошибки прошлого. За то, что подарил Маринетт надежду, за то, что не смог защитить от властного отца, за то, что появился в её, казалось бы, налаженной жизни, всколыхнул спящие воспоминания, подтолкнул к переменам, а ответственность за последствия взять на себя не смог.       Бежать за ней следом, вымаливать прощение и клясться в будущем благополучии Адриан не посмел. Отпустил. Смирился с её выбором. Но уверенность, что чувства Маринетт к нему были настоящими, не покидала его до сих пор. Она любила, она пыталась построить счастье, она продиралась сквозь козни Габриэля, но в какой-то момент сломалась, сдалась и отступила. Зато не отступил Куффен, взявший её за руку и открывший перед ней дверь в новую жизнь. Адриану осталось лишь согласиться, что этот урок от судьбы стал, несомненно, одним из самых тяжёлых и важных одновременно.       Первый порыв явиться к отцу и высказать все нелицеприятные слова он подавил. Вместо открытого конфликта он предпочёл молча исчезнуть – отказаться от отцовских подачек, сменить дом и работу, затеряться в Париже и начать иной путь, не оглядываясь на отпечаток известной фамилии. Получилось ли? Адриан думал, что смог сломать ход истории, пока не получил злосчастное приглашение на торжественное празднование юбилея Габриэля Агреста.       Цели отца, как и всегда, были сокрыты за туманом. В его желание воссоединиться и даже попросить прощения за столь беспощадное стремление вклиниться в чужие жизни Адриан не верил. Но вот уже в пятый раз поправлял галстук, намереваясь выйти из дома и шагнуть навстречу заклятому врагу в лице отца.       – Пора, – сам себе кивнул Адриан и спустился к машине.       Родной дом встретил его непривычным гомоном и блеском. Адриан шёл, с трудом протискиваясь между нарядно одетых дам, стараясь ненароком не задеть ничьё плечо и высматривая в толпе знакомые лица. Переливы смеха заглушали звон бокалов и шуршание шлейфов роскошных платьев. Внезапно захотелось заткнуть уши. От тяжёлой смеси парфюмов, витавшей в воздухе, едва не закружилась голова. Но всё стёрлось, стоило Адриану зацепиться взглядом за благородный седой затылок. Не ведая, для чего, он шагнул следом за отцом.       – Стой, Адриан! – Его руку перехватила Натали. – Ты же не станешь портить ему праздник?       – Не стану, – он вернул женщине мягкую улыбку и поспешил к лестнице.       Отца Адриан уже не видел, но знал, что тот будет ждать его в кабинете. Том самом, куда прежде было тревожно входить. Том самом, где Габриэль принимал свои мерзкие решения. Стучать Адриан не стал, а равнодушный и даже чуть скучающий взгляд отца красноречиво объяснял, что тот вовсе не удивлён бесцеремонному визиту.       – Пришёл проситься обратно под родительское крыло? – Габриэль изогнул бровь, отчего его выражение лица стало ещё более надменным.       – Пришёл сказать, что ты совершенно зря отправил мне приглашение.       – И всё же ты передо мной.       – Почему, отец? Почему ты так жесток со мной? С Маринетт?       Воспоминания накатывали сбивающими с ног волнами и заставляли почти срываться на отчаянный крик. Требовать ответов Адриан не планировал. Знал, что отец, даже если согласится на разговор, не расскажет правды. Но молчать не мог, потому и выкладывал всё, что скопилось на душе.       – Чем она тебе помешала? Омрачила бы твою светлую фамилию? Но кто ты сам? Кто ты?       – Замолчи, – стиснул зубы Габриэль. – Замолчи, пока не поздно.       – А разве ещё не поздно? Мы давно чужие люди! Мы всегда были чужими! А знаешь, что изменилось? – ответа Адриан не ждал. – Теперь я не строю воздушных замков. Не питаю иллюзий. Я просто просыпаюсь и засыпаю с мыслями, что мой отец – монстр. Ты хочешь, чтобы я стоял перед тобой на коленях и умолял вновь пригреть меня на груди? Но этому не бывать.       – Так для чего ты здесь? Явился, чтобы плеваться в меня ядом? Брось.       – Я пришёл... за ответами, – Адриан, задавив растущее беспокойство, вздёрнул подбородок.       – Так спрашивай, – криво усмехнулся Габриэль.       – Почему ты отпустил Маринетт? Почему позволил постороннему человеку ей помочь? Почему не позволил мне?       – Этот щенок, возомнивший себя героем, обещал увезти её подальше от тебя. И своё обещание выполнил.       – Ложь! – рявкнул Адриан. – Я... встречался с Маринетт после её возвращения. Плевать он хотел на данные тебе обещания!       – Важен результат, а не путь, – склонил голову Габриэль. – Дюпен-Чен пошла своей дорогой в противоположную сторону от нашего с тобой мира.       – От твоего мира, – злобно процедил Адриан. – Мы с тобой, как выяснилось, из разных миров. В твоём есть только власть и деньги. В моём было счастье. Была любовь. Ты лишил меня всего!       Адриан, отбросив всякие правила, приличия, подскочил к отцу и вцепился побелевшими пальцами в идеально отглаженный воротничок рубашки. Кровь бурлила. Впервые в жизни он подошёл вплотную к рубежу, перешагнув который, он лишился бы всякой возможности стать прежним. Впервые в жизни ненависть к отцу нашла физическое воплощение. Хотелось ударить, стиснуть хрупкую и столь уязвимую шею, смотреть, как он будет хрипеть и извиваться, а после переступить через бездыханное тело, уйти прочь и никогда больше здесь не появляться.       Адриан прикрыл на миг веки и сделал глубокий вдох. Неконтролируемая ярость отступала. Желание взять на душу непростительный грех сменилось потребностью причинить отцу такую боль, какую он не смог бы пережить. Но Адриан лишь усмехнулся очередной нелепой идее. Вряд ли что-то могло заставить страдать человека без сердца и души. До боли напряжённые пальцы ослабили хватку. Габриэль жадно глотнул воздух и поправил очки.       – Я пообещал Натали не портить тебе праздник, – заговорил Адриан, когда ощутил, что способность рационально и здраво рассуждать вернулась. – Но больше я никогда не вернусь в этот дом. Потому что не желаю видеть твоё лицо.       – В таком случае, будем вести дела через семейного юриста, – Габриэль, уже оправившийся от внезапного нападения сына, опустился в кресло.       – Какие ещё дела? – устало обернулся Адриан, желавший одного, – поскорее уйти.       – Речь о наследовании семейного бизнеса и состояния. Видишь ли, дорогой Адриан, я немолод и уже не совсем здоров. А после моей смерти всё отойдёт одной моей хорошей знакомой. Не тебе, – голос Габриэля стал ещё твёрже и резче, чем прежде. – Ты можешь получить всё обратно. При условии.       – При каком? – прошелестел Адриан.       – Если женишься на одной из её дочерей. Пока я жив.       – Имя, – бросил Адриан. – Кто же, по твоему, достоин породниться с нашей семьёй?       – Одри Буржуа, – незамедлительно ответил Габриэль. – Дочь можешь выбрать сам. Но я настоятельно советую присмотреться к той, что рождена в официальном браке.       – Проживу без твоих денег! – Адриан окинул кабинет прощальным взглядом и поспешил к дверям.       К выходу он бежал, теперь уже бесцеремонно расталкивая веселящихся гостей и на ходу стягивая надоевший галстук. Узкая полоска ткани так и осталась на начищенном до блеска полу под чьими-то каблуками. Адриан обессиленно рухнул прямо на ступеньки родительского дома. Чужого дома. Дома, где ему никогда не были рады. Дома, где разрушились все мечты.       Сгущающаяся синева неба окутывала мягкими объятиями. В прохладном вечернем воздухе поселился запах начинающегося дождя. Уходить с крыльца решительно не хотелось, но, не желая промокнуть, Адриан лениво поднялся, размял затёкшие ноги и направился чуть пошатывающейся походкой к машине.       Женский голос, окликнувший его, он расслышал не сразу, но всё же остановился в паре метров от калитки и обернулся. Ему навстречу бежала Кагами, непривычно румяная и с растрепавшимися волосами вместо идеальной строгой укладки.       – Ты чего здесь? – Адриан удивлённо моргнул и протёр глаза. – Дождь начинается. Промокнешь.       – Снова с отцом повздорил? – Кагами вопрос в свой адрес уверенно проигнорировала, а от высказанной заботы отмахнулась.       – Мне не привыкать, – пожал плечами Адриан. – Впрочем, больше это не повторится. Я просто сюда не вернусь. Иди в дом. Здесь прохладно.       Кагами упрямо стояла на ветру, сжимая в кулаке длинный подол платья и чуть дёргая острыми плечами от падающих с неба холодных капель.       – Не хочешь возвращаться в это царство прогнивших насквозь лицемеров? – Адриан сделал пару шагов назад и остановился напротив дрожащей девушки.       – Не хочу, – тихо ответила она и поспешила отвести взгляд.       Он поднял глаза к уже полностью чёрному небу, покосился на горящий в окнах особняка свет, улыбнулся внезапной мысли, стянул пиджак и укрыл им плечи Кагами.       – Я планировал всю ночь кататься по полупустым улицам и встретить рассвет где-нибудь за городом, сидя на капоте со стаканчиком кофе в руках. Как тебе идея?       – Лучшая за всю мою жизнь.       Дождь этим вечером не щадил никого. До машины, припаркованной чуть в стороне пришлось бежать, перепрыгивая вмиг образовавшиеся лужи и стараясь не поскользнуться. Рубашка Адриана промокла насквозь и неприятно липла к телу. Туфли на каблуках, в которых Кагами гордо дефилировала по особняку старшего Агреста, теперь покоились где-то на заднем сиденьи. Но она улыбалась. И одного взгляда на эту улыбку хватило, чтобы сердце Адриана начало потихоньку оживать.