Законы стаи

— Пап? — из темного угла комнаты доносится неуверенный скулёж. Игорь не включает свет по ночам — им и так прекрасно всё видно; да и так меньше привлекаешь внимание со стороны. Окна большие, выходят во внутренний двор, где постоянно маячат гиены и юркие енотовидные — они и так любят докапываться до отбившегося от своей стаи волчонка. Горящие окна — почти прямое приглашение. Со стороны прихожей доносится шипение и тихий рык — не злобный, скорее предупреждающий, после которого следуют невнятные извинения. Гром-младший навострил ушки, пытаясь разобрать происходящее чётче; хвост его предательски дрожит, подметая грязный паркет. — Пап, это ты? — Игорь высовывает мордочку из угла, принюхиваясь. Усы ходят ходуном. — Это я. — слышится наконец родной голос. Волчонок облегчённо выдыхает, в мгновение подлетая ближе к отцу. Но в коридоре сталкивается с новым запахом: острым, ярким, отдалённо знакомым, и замирает, прижимая уши к затылку. — Я с Юрой. С коллегой. — почувствовав замешательство сына издалека, тут же успокаивает его Костя. — Пр-ривет. — подаёт голос и сам гость. От Смирнова пахнет сандалом, мускусом и бергамотом. От него пахнет саванной. Игорь никогда не был в саванне, — но она кажется ему очень-очень длинной, солнечной, жаркой и утомляющей. — Здрасьте! — волчонок машет радостно хвостом, постепенно успокаиваясь от тревоги, которая ещё несколько минут назад пожирала его заживо. Он ненавидел оставаться дома один — особенно в такие ночи. В полнолуние. В такие смены у отца на работе обязательно что-нибудь происходило, и он либо задерживался почти до самого утра, либо возвращался, повиснув у дядь Феди на плече, а потом ещё долго ворчал и упорно зализывал свои раны полночи. Шерсть у Кости была чуть поредевшая из-за вырванных где-то клочков, а шкура отсвечивала при лунном свете исполосованными линиями уже заживших шрамов. Сейчас Игорь замечает у него новые царапины, раны и ссадины, из которых сочилась кровь. — Что случилось? — встревоженно спрашивает он, подходя ближе, но Костя останавливает его внезапным рыком. Волчонок делает шаг назад, едва не спотыкаясь о собственный хвост. — На нас напали на задании. — отвечает вместо запыхавшегося Кости его коллега. Игорь переводит взгляд и замечает совсем рядом длинный пятнистый хвост. Юра похож на какого-то дикого кота — только Игорь совсем не знает, в чём разница между леопардом, гепардом и ягуаром и кем именно из них является папин сослуживец. А спрашивать такое — оскорбительно. Он усвоил это ещё в школе, когда перепутал при одноклассниках сервала с оцелотом. Коты почему-то слишком серьёзно относятся к своим различиям. Грому-младшему же было всё равно, кто перед ним — шакал, собака или лисица. Разница невелика. — Костю р-ранили, но... Гром-старший протестующе ворчит, едва не прожигая в Смирнове взглядом дырку. Тот даже немного пушится, будто шерсть и вправду начинает потихоньку дымиться. — Я останусь и помогу ему, ладно? — заканчивает Юра свою речь немного невпопад. Игорь кивает. — Иди... к себе. — просит Костя, и волчонку не остаётся ничего, кроме как снова кивнуть и послушно ретироваться прочь. Он сразу чувствует, прямо с порога, когда отец не в духе. Сунешься или не будет слушаться — ещё начнёт рычать и клацать клыками, будто Игорь тут самый главный враг. В целях воспитания, конечно. Но обкусанные уши — такое себе удовольствие; а Гром-старший и вправду может хорошенько оттаскать за шкирку. Проверено. Смирнов провожает Костю до комнаты, и они вместе устраиваются на постели, хотя Гром-старший и ворчит что-то о шерсти. — Тебя пр-равда сейчас это заботит? — Юра не просто протягивает букву «р», он урчит, не контролируя и даже того не замечая. — Потом хер выстираешь... Смирнов посмеивается, и Костя не может перестать думать о том, как же хорошо, что Юра — не гиена. Иначе он бы давно его за эти насмешки придушил; хотя иногда и без этого хочется. Притихая, кот хватает волка за холку зубами и подтягивает поближе к себе. Дышит почти Грому на ухо — гортанно урча, как паровоз. Косте кажется, будто от его кошачьего урчания трясётся вся кровать — хотя это, конечно, не так. — Не при таких обстоятельствах я хотел тебя привести к себе... Смирнов, тихо фыркая на чужие слова, зарывается мордочкой в тёмный волчий мех и беззастенчиво принимается зализывать его раны. Гром ещё что-то ворчит для виду, прежде чем обречённо и почти смиренно вздохнуть, постепенно расслабляясь. — Пр-ризнай уже наконец, — в перерывах между своим занятием, поднимает Юра голову. — Что ты и не собир-рался пр-риводить меня. — Не притворяйся идиотом. — Смирнов чувствует, как Костя снова напрягается. — Будто ты не знаешь законы стаи. — Так рр-ра-расскажи мне о них ещё р-разок. Он издевается. Совершенно точно, даже не пытаясь этого скрыть — и, что удивительно, Грома это даже не сильно злит. На Юру сложно злиться, когда он, как самый настоящий кот, начинает к нему ластиться, зализывать раны, приглаживать шёрстку — и мнёт лапами его мохнатый бок. — Начнёшь появляться здесь слишком часто — и Игорь решит, что ты член стаи. — И что в этом плохого? — Смирнов ведёт носом, снова начиная урчать. Это даже немного успокаивает — он прижимается тёплым боком, обвивая длинным хвостом чужую талию. Обычно Костя прямолинеен, но в такой обстановке сказать об образе жизни леопардов не решается. Они слишком непостоянны; и ни для кого не секрет, что живут в основном по одиночке. Гром не хочет привязываться — именно поэтому его стая состоит лишь из него и сына. Больше примыкать он ни к кому не хочет. А ещё больше не хочет ранить Игоря — ведь тот привяжется к любому, кто будет появляться поблизости, в разы сильнее, чем сам Костя; ему будет слишком сложно объяснить, почему кто-то может оставить их и не обладать такой же собачьей преданностью. — Я знаю, о чём ты думаешь. — волк и не замечает, как Юра укладывает морду на его плечо, прерывая зализывание ран. — Но ты не можешь избегать этого вечно. Волки — стайные существа. Ты лишь делаешь Игорю хуже... Костя ничего не отвечает; только ютится на своём месте, отодвигаясь к краю. Смирнов тут же на своём месте подскакивает, принимая вертикальное положение. — Я не давлю. — Ты не давишь. Комната погружается в тишину, но Юра прерывает её тяжёлым вздохом. А после уже молча ложится рядом, Грому под самый бок, и сворачивается клубочком. Они больше не разговаривают — и, в общем-то, друг друга не касаются. Костя просыпается ближе к полудню — когда вторая половина кровати уже привычно пуста, а с кухни приглушённо доносится какой-то шум. Голова раскалывается, и в каждой частичке тела ноет — не столько от ссадин, сколько от недавнего обращения. Гром был тем счастливчиком, кто почти двое суток отходил от обращений — в то время, как и Игорь, и Юра во всю прыть скакали и до, и после. Протерев лицо ладонями, мужчина выставил руки перед собою и покрутил, рассматривая со всех сторон на наличие новых травм. А после всё же собирается с силами и с болезненным стоном соскальзывает с постели. На кухне он щурится — с окна неприятно льёт солнечный свет, отскакивая от стен отблесками. За плитой хозяйничает Смирнов, а Игорёк, раскачивая ногами, уже жадно поглощает приготовленный с чем-то тост за столом. Эта картина селит у Грома-старшего внутри странные ощущения — он был уверен, что на утро Юра исчезнет из квартиры. Даже, наверное, на это надеялся. Но тот любит удивлять. — Доброе утро. — замечая Костю на пороге, улыбается Смирнов. — Дай угадаю — голоден, как волк? Глупые Юрины каламбуры Грома не впечатляют, но на вопрос его мужчина нехотя кивает — есть хотелось ужасно. — Пап! а я дядь Юру вспомнил. От тебя всегда им пахнет после спецзаданий. — на самом деле Костя, пропадая на какое-то время из дому, не всегда говорил о настоящих спецоперациях. Обычно Игорь тогда оставался с Прокопенками, а Гром сразу после смены отправлялся к Смирнову. Спецзадание по поимке наглого пятнистого — только если так. Но мужчине не позволяла совесть рассказывать о настоящих причинах их уединения. — Посмотри, что он приготовил! — мальчишка даёт отцу откусить от так называемого шедевра кулинарии. Смирнов напихал между этими тостами, кажется, всё, что смог найти в холодильнике. Смесь адская, но получилось на удивление вкусно. Обходя стол, Костя довольно мычит, садится напротив Игоря и наблюдает украдкой за Юрой. — У вас в холодильнике мышь повесилась — ты же в курсе? — не оборачиваясь, спрашивает Смирнов. Гром не отвечает, потому что, конечно, в курсе. В магазинах дефицит, вообще-то, а за окном — перестройка и беспредел; ещё и в конторе зарплату сильно задерживают. Они с Игорем давно живут от получки до получки. Но Юру ничего не смущает. Юра умеет крутиться и подстраиваться. Юра в целом ни правила, ни традиции не ценит и не любит. И это ещё одна причина, по которой ему не стоит метить на место в стае. Но так считает только Костя. Игорю Смирнов приходится по душе сразу — глаза у волчонка светятся неподдельным восторгом, когда мужчина балует его импортными сладостями; в нём просыпается азарт, когда тот помогает собирать коллекцию фишек; слушать истории его о службе и дурной молодости (Юра не стесняется рассказывать всё в красках) было самой настоящей наградой любопытному дитю, страдающему в силу обстоятельств недостатком внимания. Юра знал, куда надо надавить, чтобы добиться своего. Гром просто не мог прогнать его, когда тот появлялся на пороге без спроса с гостинцами, а сын чуял приближение Смирнова ещё раньше, чем тот поднимался на нужный этаж — и радовался приходу его почти также, как возвращению отца с ночной смены. А Прокопенко, с которым они пересекаются последнее время лишь на работе, с особым рвением вдруг начинает поддерживать друга в попытке устроить-таки личную жизнь. Про их сложные — сбежались-разбежались — взаимоотношения с Юрой Федя знал уже давно, но, заслышав про то, как Смирнов едва ли жить не прописался у Громов — подозрительно улыбается и пожимает плечами, мол, «давно пора». Костю раздражает это лишь пуще; у него складывается чёткое ощущение, будто все вокруг сговорились против его принципов жизни волка-одиночки и против него самого — в целом. Картинка привычного мира вдруг начинает идти трещинами. А Грома жуть как бесит, когда что-то рушится на его глазах. Ещё больше его бесит, когда он не может этого исправить или хотя бы сконтролировать. — Давай, выворачивай карманы, Гром! Мальчишка испуганно поджимает хвост, когда его оттесняют в угол. Взгляд его мотыляет из стороны в сторону. — Я же видел — у тебя побрекушки заграничные. — Да! Что, самый зажиточный? — Батя-мент. Да зуб даю, закладывает... — Это... н-нет. — нервно сглатывая, отзывается Игорь. — В смысле, это подарок. Гиены начинают хором противно гыгыкать, переглядываясь между собой. Один из них — главный в шайке — склоняется к Грому, улыбаясь во все зубы и подтягивая того за ворот потрёпанной рубашки. — Мы договаривались, Громик. — П-пожалуйста! — почти пищит в ответ Игорь. Паренёк лишь языком цокает и мотает головой. — Тяжело без своей стаи, да, Игорёк? — Вроде волк, а ведёт себя, как трусливая окапи. — Закон природы — выживает сильнейший. Запоминай, Гром. Волчонок бессильно клацает зубами в слабой попытке изобразить на лице своём оскал, но гиены с этого лишь пуще хохочут. Когда опора под ногами пропадает, Игорь сдавленно выдыхает. Из карманов у него быстро выпадают и разлетаются по асфальту скопленные монеты и редкие фишки. Мальчишка щурится, внутреннее напрягается весь в ожидании продолжения трёпки, но... ничего не происходит. Гром почти нехотя открывает глаза и смотрит снизу вверх на раскрывшуюся перед ним картину — папин друг и коллега, дядь Юра, возвышается над осклабившимися сверстниками, ловя вдруг одного из них за шиворот. — Кому-то стоит запомнить, где их место. — зажимая горящую сигарету меж зубов, Смирнов склоняется к пойманному задире и обдаёт того ощутимым запахом табака. Его дружки же пятятся от леопарда назад, опасливо прижимая уши к затылку. — Знаешь, где твоё место? Паренёк морщится, пытаясь из хватки вырваться, но безуспешно. — Ты кто вообще такой?! — Твоё место — подъедать падаль. — игнорируя чужой вопрос, мужчина выдыхает дым прямо гиене в лицо, после чего грубо выпускает из хватки. Едва удержавшись на ногах, тот с трудом ловит равновесие и озлобленно скалится на взрослого. — Будь ты достаточно смелым, не стал бы тащить за собой всю шайку. — Юра в ответ лишь усмехается самодовольно, кивая в сторону оттеснившихся товарищей горе-вожака. — Но, вот в чём штука, щ-щенок. «Щенок» делает шаг назад, когда потенциальная угроза приближается. — Ни одна стая не встанет за тебя, пока ты не докажешь, что заслуживаешь этого. Как думаешь, — Смирнов уже улыбается в открытую. — Хоть один из них считает, что ты того заслуживаешь? Парнишка кидает взгляд на друзей, высматривает что-то на чужих лицах долго, после чего всё также молча возвращает его на мужчину. — А ты? — Юра взмахивает хвостом, довольно урча от собственных слов. — Ты хоть одного из них считаешь достойным? Теперь уже каждый член так называемой стаи обращает вопросительный взор на лидера. Смирнов же тем временем выбрасывает бычок куда-то под ноги и быстро проходит мимо, оставляя их одних. Он помогает Игорю подняться, а после быстро отряхивает от грязи его одежду. — Спасибо, дядь Юр. Спасибо большое! Дядь Юр, а как вы... Юра усмехается неоднозначно, поднося к губам указательный палец и заставляя тем самым Грома-младшего отложить вопросы на потом. Тот не дурак — и улыбается в ответ украдкой, послушно кивая. Смирнов приобнимает волчонка за плечи, подталкивая в сторону — и они уходят, оставляя шайку малолетних гиен разбираться между собою за спиной. В кулаке Игорь сжимает, прижимая поближе к груди, ту самую заграничную побрекушку — какой-то глупый кулон, который ему выбил где-то на днях Игнат. Как бы Костя ни пытался предостеречь сына насчёт его сомнительного друга, волчонок знал одно: законы стаи неприкосновенны. Закон номер один: стаю не выбирают. Это она выбирает тебя. Вот, например, их стая. Папа никогда не соглашается, но она у них есть. И состоит она из негласного вожака Грома-старшего, дядь Феди, который очень смешно тявкает, когда начинает нервничать, юркой тёть Лены, всегда всё и везде успевающей, самого Игоря и, хочет Костя того или нет, — лучшего друга Игоря, Игната. Всегда полный энтузиазма медвежонок пока не со всеми членами стаи знаком лично, но заочно — очень даже. А это считается, кто бы что ни говорил. Потому что — закон номер один. И это не оспаривается, в общем-то, никем, никак и никогда. Раньше стая была больше — Игорь знает об этом не очень немного. Если быть честным, почти ничего. Но абсолютно точно уверен и убеждён: папа не всегда был волком-одиночкой. Его таким сделала жизнь, как это со всеми белыми воронами (и волками-одиночками) и происходит. Наверняка стая не приняла его излишнюю жёсткость и принципиальность, или, может, Костя ушёл сам — не выдержав чужих указок и осуждений. Это было очень на Грома-старшего похоже. Когда-то была и мама. Может быть, они с папой даже могли бы стать вместе вожаками: Костя похож на вожака. Он очень сильный и умный, а ещё никогда не даст в обиду близких и слабых — а эти качества для вожака очень и очень важны. Необходимы даже. Но с мамой что-то случилось (а, может, даже не только с нею) — и папа не сумел ничего с этим сделать. Никак не смог помочь. С тех пор он и продолжает винить себя, боясь подпустить других ближе. Папа умный, но иногда ведёт себя, как полный идиот: например, когда говорит, что лучше быть одному, чем снова кого-то подвести. В стаях все всегда друг друга защищают и каждый делает для других только то, что в его силах. Поэтому никто никогда не обвиняет других в том, что кто-то сделал недостаточно. Никто ведь не всесилен, правда? Значит, глупо брать на себя ответственность за то, что тебе неподвластно. Папа этого не понимает и всегда с Игорем спорит. Но, есть ещё один закон. Важный и неотъемлемый. Стая — это семья. А от семьи никогда не отворачиваются. Особенно когда кто-то из этой семьи попадает в беду. Вот, например, когда тёть Лена сильно заболела и слегла с температурой — и больше не могла хозяйничать по дому так, как раньше, а дядь Федя почти сутками пропадал на работе из-за дополнительных смен, которые ему навешали из-за нехватки сотрудников. Гром-старший вполне мог отмахнуться и бросить друзей на произвол судьбы, не будь они ему не просто друзьями, а настоящей стаей и семьей. Сначала Костя воевал с начальством за эти лишние смены, а когда понял, что это бесполезно — взял Игоря с собой и отправился к Прокопенко на квартиру. Вместе они помогали тёть Лене по хозяйству, готовили куриные супчики по её строгим указкам — и просто были рядом, чтобы вовремя развеселить и отвлечь от грустных мыслей. Тёть Лена думала, что она бесполезная, когда валяется в постели плашмя и только и делает, что заставляет всех вокруг себя беспокоиться да хлопотать. Но кто, если бы ни она, научил Грома-старшего готовить диетические супы и отстирывать трудно-выводимые пятна с одежды, младшего — вышивать и читать хорошие книги, а дядь Федю — ну, тут даже и не перечислить, сколькому она его научила за годы совместной жизни... Кто, если бы ни она, оставался сидеть с Игорем в полнолуние, когда тот был помладше — пока папе с дядь Федей нужно было плестись на очередные задания и поимки преступников? напоминал бы им о забытых вещах? составлял маршруты для походов и выездных работ? или, в конце концов, готовил свою фирменную шарлотку — кто? Пару недель затянувшейся болезни не могли сравниться с тем, сколько она делала для каждого в стае обычно, порой — даже не прилагая к этому никаких особых усилий. Разве мог бы хоть кто-то из них на тёть Лену обидеться или обвинить в том, что заболела она не вовремя? Каждый отплачивал и ей, и остальным — тем, чем мог; так, как умел. Всё было честно. И каждый был по-своему важен. Теперь, когда к их небольшой стае присоединился Юра Смирнов, Гром-старший вёл себя странно. Игорь жуть как не любил, когда папа так себя вёл: из упёртости не признавал вещей очевидных, пытаясь убедить в этом и всех остальных. Но ему никто не верил, а он из-за этого бесился лишь больше. Не приглашать Юру на общий стайный ужин, например, потому что делать ему здесь нечего — как минимум некрасиво, когда Смирнов всецело своё участие и преданность этой самой стае доказал. Игорь в тот вечер настолько оскорбился, что устроил бойкот — и не выходил из своей комнаты весь вечер, даже когда тёть Лена пыталась вызволить его оттуда своими домашними плюшками, а дядь Федя — какой-то новомодной игрушкой с очень странным названием. Никто, правда, кроме Кости, так и не понял, в чём причина бойкота. Но очень скоро, на этой же неделе, когда Игорь зашёл к тёть Лене в гости (он частенько забегал к Прокопенкам после школы; когда папы не было дома — там скука смертная), женщина вытрясла из того все подробности. — Игорёчек, — нежно гладила она мальчишку по непослушным волосам, почесывая тихонько за ухом. Волчонок в ответ чуть щурился довольно. — Ты не обижайся на папу. Он просто хочет, как лучше. — Я знаю. — вздыхает как-то чересчур по-взрослому Игорь; Лена аж замирает на мгновение, переставая его чесать. Он оборачивается на неё через плечо. — Просто, понимаете, тёть Лен... Он хочет, как лучше, а делает, как хуже. — Такой ты смышлёный. — женщина улыбается ласково, мальчишку обнимая. — Взрослые очень любят так делать. Но мы с тобой это исправим. Я тебе слово даю. Игорь улыбается в ответ, согласно кивая. Если тёть Лена даёт слово, то это многого стоит. Она каждое своё обещание сдерживает — и Гром-младший всегда старается на неё в этом плане равняться. Женщине жуть как не хватало детей, которых они с Федей завести не могли из-за принадлежности к разным группам животных — и потому дарила всю свою ласку и заботу мужу, друзьям и Игорю — почти как родному сыну. Игорю же, в свою очередь, не хватало родительского внимания — и тёть Лена практически заменила ему в своё время маму. Вот, почему так важно помнить о своей стае. Как тёть Лена хотела это исправить — для Игоря было загадкой. Но он загадки любил и старательно их разгадывал; особенно в новых выпусках подростковых журналов и кроссвордов. Иногда по их образу и подобию волчонок даже составлял собственные, а потом спорил с папой или Игнатом на что-нибудь, если те всё разгадают. Игорь всегда в кроссворды для Грома-старшего добавлял каких-нибудь дурацких вопросов о покемонах, Марио и вкладышах Turbo, а Игнату — что-нибудь из учебной программы. Так было больше шансов выиграть в спор. Главное не перепутать, где чей. А то папа легко выписывает определения из начального курса биологии, а Игнат прекрасно знает ответы на все каверзные вопросы, заготовленные для Кости. Обидно будет, когда Игорь решит так поспорить со Смирновым. Тот либо слишком азартный игрок, либо знает всё и обо всём — иначе его выигрыши будет объяснить сложно. В любом случае, решать проблему Костиных заскоков Лена Прокопенко решила основательно. С мужем у них секретов не было, поэтому он — первый, кто вообще оказался в курсе её разработок. Ну и, по обыкновению, женщине пришлось Федю успокаивать: она знает, что делает, беспокоиться не о чем, только дай ты с этим чудо-юдо рыба-кит Смирновым пообщаться лично! Прокопенко почему-то жуть как не нравилась идея влезать с Юрой в аб-абсолютно любые авантюры. Они обычно плохо заканчивались. Но разве ж можно Ленке отказать? особенно когда она слагает так красиво и сладко, да подкупает пирогами и семейным счастьем друга. К следующему полнолунию Игорь почему-то сильно нервничает. Предчувствует что-то нехорошее, даже несмотря на папин выходной — ему везёт на них не так часто, поэтому обычно Громы облегчённо выдыхают и проводят время вместе. Тем более, что Косте не помешала бы в эту ночь забота и отдых — всё тело противно ноет и ломает, а когда сын рядом трётся о его плечо мордочкой и болтает всякую ерунду, становится как-то проще. Благодаря одному Игорю он бы пережил и апокалипсис, и любую мировую катастрофу, кризис или войну. Но Игорь не радуется возможности просидеть полночи под крылом у отца, а как-то тревожно ютится по квартире из стороны в сторону, не в состоянии найти себе место. Косте быстро его настрой передаётся — и так всегда находящийся в режиме боевой готовности, Гром начинает внимательнее принюхиваться, присматриваться и прислушиваться ко всему вокруг. Всё спокойно первый час. И второй. На третий Костя вгрызается в старый плед — уже изрядно от таких нервных выпадов потрепанный. На улице разносятся какие-то визг, рычание, мешканья и поскуливания. Уже успевший задремать на диване Игорь вдруг поднимает на звуки голову, навострив уши. — Что это? опять? — тихонько спрашивает он у отца, уже подкравшегося к окну, выходящему во внутренний двор. У них не самый благополучный район (хотя, есть ли сейчас благополучные?), и периодически в полнолуния случались стычки. Иногда основательные, иногда — так, немного трепали друг друга и расходились. — Не знаю. — отвечает Костя, пытаясь что-нибудь разглядеть. — Ничего не видно. Игорь ёжится на своём месте, поплотнее кутаясь в одеяло. Обычно папа не разрешает во время обращений пользоваться стандартным бельем — потом всё в шерсти и колется, но сегодня этого не замечает. — Что-то предчувствие у меня нехорошее. — признаётся волчонок. — Знаю, Игорёк. — стараясь держать уверенный и спокойный вид, вздыхает Гром. — У меня тоже. — Надо было остаться у дядь Феди... — поскуливает Игорь. Они заходили к Прокопенкам днём; обычно те всегда предлагали в полнолуние остаться у них — почти традиция или привычка. Но мальчишка не может вспомнить, обсуждали ли они это сегодня. — Тихо. — Костя заставляет сына притихнуть кротким рыком. Волчонок прижимает уши, наблюдая за отцом — тот медленно движется в сторону их входной двери. Внизу живота у Игоря завязывается узел тревоги. Он прислушивается, но не может уловить ни звука. Мальчишка выглядывает из-за спинки дивана и вдруг замирает, когда ему в ноздри ударяет знакомый запах. А следом за ним где-то в подъезде слышится рокот и чьё-то шипение. — Пап... — Знаю я, знаю. Тихо! Сиди, не высовывайся! Игорь послушно остаётся на своём месте, вжимаясь в угол дивана, пока отец проскальзывает из тёмной квартиры на лестничный пролёт. Там пахнет сыростью, плесенью и кровью. Запах крови самый слабый, но ударяет Косте в голову почему-то сильнее всего — Гром сглатывает нервно, устремляясь вниз прямиком к его источнику. ...Пятнистая шерсть перепачкана дождевой водой, грязью и слиплась от крови. Смирнов дышит тяжело, пытается облокотиться о подоконник, но промахивается и сползает аккуратно по стеночке на холодный пол. На устах у него подобие не то оскала, не то улыбки, а в глазах при взгляде на Костю — облегчение. — Юр... Юр, Юр, ты чего... что случилось? Что произошло?! Так, сяк. Одно, другое. Нож, когти, клыки. Личное, ра-рабочее, бандитское. Хер его р-ра-разберёшь, Кость. Я снова ввязался. Да, придурок, знаю. Не р-рычи только — блять, ну и клычище... ты зубы чистил? Да всё, всё, ладно, молчу я! Ай! Поаккуратнее, пожалуйста. Всю кровь пустишь мне. Долги, не долги, какая р-разница... Да я накрою их всех к хуям, Кость, ты только подожди... вот смена будет — я в морду каждого уёбка знаю... Игорь сидит, прижавшись ухом к стене. Из приоткрытой двери в ванную всё и так прекрасно слышно, но волчонок будто пытается слиться с окружающей обстановкой и раствориться в гнетущей атмосфере. Травмы не тяжелые — хоть крови и много, папа уже всё осмотрел и проверил. Аптечка полная — Гром предусмотрительный, потому что слишком беспокоится за близких, даже если и кажется, что только и делает, что без толку злится. Злится он от бессилия, от собственной беспомощности — потому что не может вот это всё контролировать. Не может быть в чём-либо уверен, когда в любой момент может произойти... Вот, например, это. Приползший к нему на порог побитый, перепачканный весь в крови Смирнов. Косте жуть как хочется схватить Юру за шкирку и хорошенько оттаскать по квартире; только толку от этого сейчас будет мало. Поэтому он лишь стискивает посильнее челюсти и совершенно неаккуратно обрабатывает Смирнову раны, отчего тот болезненно шипит и матерится себе под нос.

— Я ненавижу твои игры. — Я знаю. — Ты когда-нибудь прекратишь? . . . — Не молчи. Я ненавижу это.

Костя рычит громко, с шумом роняя (или отшвыривая от себя?) аптечку прямо на ванную плитку. Игорь вздрагивает от этого грохота на своём месте; Юра тихо шипит, чуть отодвигаясь от волка в сторону. — . . . Кость. Прости меня. Это всё херня. Я прекращу. Прекращу, пр-равда. Можно... можно я останусь? — А ты только попробуй уйти — я тебе кадык вырву. Игорь облегчённо от слов этих выдыхает и медленно от стены отстраняется. Смирнов чуть копошится на своём месте, цепляясь лапами за стоящего неподалёку Грома и заставляя тем самым его наклониться поближе и успокоиться. — Ты где пропадал? — сипло, тихо совсем спрашивает Костя, утыкаясь тому мордой в макушку. Каждый раз, когда у Юры случались какие-то заварушки, он бесследно исчезал, пропадал на какое-то время без предупреждения, а после также внезапно объявлялся обратно — и каждый грёбанный раз Гром собирался с ним прощаться. Потому что эти чёртовы леопарды любят непостоянность. И не любят обязательства. Потому что не надо мешать работу и отношения. Потому что знакомить их с Игорем было ошибкой. И прощать каждый раз юрины оплошности — тоже. Смирнов невыносим. Смирнов неисправим. И он никогда, никогда не сможет стать частью их стаи или семьи, как бы Игорь того не хотел. — Я денег малому на Диснейленд выбил, Кось... Или, может, всё немножко наоборот.