бесплодные виноградные лозы

сенч сидел в кабинете и просматривал стопку некоторых документов, что пришли на счет монетизации его канала. стоял жаркий июньский вечер. окна были распахнуты настежь, ставни наполовину притворены. он перестал писать и с любовью взглянул на светлую голову, склонившуюся над листами бумаги.       - не можешь найти, сань? оставь. придется написать заново. я, вероятно, сам разорвал эту страничку, и ты напрасно задержался здесь.       голос у него был тихий, но очень глубокий и звучный. серебристая чистота тона придавала его речи особенное обаяние. это был голос прирожденного оратора, гибкий, богатый оттенками, и в нем слышалась ласка всякий раз, когда сенч обращался к алексу.       - нет,я найду. я уверен, что она здесь. если ты будешь писать заново, то на это уйдет слишком много времени. сенч продолжал прерванную работу. где-то за окном однотонно жужжал майский жук, а с улицы доносился протяжный, заунывный крик торговца фруктами.       - «налоговая документация» - вот она! саня подошел к парню мягкими, неслышными шагами, которые всегда так раздражали его домашних. небольшого роста, достаточно массивный, он скорее походил на итальянца с портрета 19 века, нежели на того, кем сейчас являлся. слишком уж все в нем было изящно, словно выточено: длинные стрелки бровей, тонкие губы. когда он сидел спокойно, его можно было принять за хорошенькую девушку, переодетую в мужское платье; но гибкими движениями он напоминал прирученную пантеру - правда, без когтей.       - неужели нашел? что бы я без тебя делал, сань? вечно все терял бы... нет, довольно писать. идем в сад, я помогу тебе разобраться в твоей работе. чего ты там не понял?       они вышли в тихий тенистый сад. кабинет занимал здание небольшого частного дома, и двести лет назад его квадратный двор содержался в безупречном порядке. ровные бордюры из букса окаймляли аккуратно подстриженный розмарин и лаванду. парни в изящных нарядах, которые когда-то ухаживали за этими растениями, были давно похоронены и забыты, но душистые травы все еще благоухали здесь в мягкие летние вечера, хотя уже никто не собирал их для лекарственных целей. теперь между каменными плитами дорожек пробивались усики дикой петрушки и водосбора. колодец среди двора зарос папоротником. запущенные розы одичали; их длинные спутанные ветки тянулись по всем дорожкам. среди букса алели большие красные маки. высокие побеги наперстянки склонялись над травой, а бесплодные виноградные лозы, покачиваясь, свисали с ветвей боярышника, уныло кивавшего своей покрытой листьями верхушкой.       в одном углу сада поднималась ветвистая магнолия с темной листвой, окропленной там и сям брызгами молочно-белых цветов. у ствола магнолии стояла грубая деревянная скамья. сенч опустился на нее. александр изучал «механика жидкости и газа» в университете, хоть этот предмет и не относился к его работе, но знать его надо было. в тот день ему встретилось трудное место в книге, и он обратился за разъяснением к сенчем. он не учился в семинарии, но сенчоус был для него подлинной энциклопедией.       - ну, пожалуй, я пойду, - сказал начинающий полицейский, когда непонятные строки были разъяснены. - впрочем, может быть, я тебе нужен?       - нет, на сегодня я работу закончил, но мне бы хотелось, чтобы ты немного побыл со мной, если у тебя есть время.       - конечно, есть! саня прислонился к стволу дерева и посмотрел сквозь темную листву на первые звезды, слабо мерцающие в глубине спокойного неба. свои мечтательные, полные тайны синие глаза, окаймленные черными ресницами, он унаследовал от матери. сенч отвернулся, чтобы не видеть их.       - какой у тебя утомленный вид, - проговорил он.       - что поделаешь...       в голосе парня слышалась усталость, и сенчоус сейчас же заметил это.       - напрасно ты спешил приступать к занятиям. болезнь матери, бессонные ночи - все это изнурило тебя. мне следовало настоять, чтобы ты хорошенько отдохнул перед отъездом из города       - что ты,сенч, зачем? я все равно не мог бы остаться в этом доме после смерти матери. джули довела бы меня до сумасшествия.       джули была жена старшего сводного брата сани, давний его недруг.       - я и не хотел, чтобы ты оставался у родственников, - мягко сказал сенчоус. - это было бы самое худшее, что можно придумать, но ты мог принять приглашение своего друга, английского врача. провел бы у него месяц, а потом снова вернулся к занятиям.       - нет, сенч! уоррены - хорошие, сердечные люди, но они многого не понимают и жалеют меня - я вижу это по их лицам. стали бы утешать, говорить о матери... джемма, конечно, не такая. она всегда чувствовала, чего не следует касаться, - даже когда мы были еще детьми. другие не так чутки. да и не только это...       - что же еще, милый мой? саня сорвал цветок с поникшего стебля наперстянки и нервно сжал его в руке.       - я не могу жить в этом городе, - начал он после минутной паузы. - не могу видеть магазины, где она когда-то покупала мне игрушки; набережную, где я гулял с нею, пока она не слегла в постель. куда бы я ни пошел - все то же. каждая цветочница на рынке по-прежнему подходит ко мне и предлагает цветы. как будто они нужны мне теперь! и потом... кладбище... нет, я не мог не уехать! мне тяжело видеть все это. александр замолчал, разрывая колокольчики наперстянки. молчание было таким долгим и глубоким, что он взглянул на сенча, недоумевая, почему тот не отвечает ему. под ветвями магнолии уже сгущались сумерки. все расплывалось в них, принимая неясные очертания, однако света было достаточно, чтобы разглядеть мертвенную бледность, разлившуюся по лицу сенчоуса. он сидел, низко опустив голову и ухватившись правой рукой за край скамьи. саня отвернулся с чувством благоговейного изумления, словно нечаянно коснувшись святыни.       "о боже, - подумал он, - как я мелок и себялюбив по сравнению с ним! будь мое горе его горем, он не мог бы почувствовать его глубже". сенч поднял голову и огляделся по сторонам.       - хорошо, я не буду настаивать, чтобы ты вернулся туда, во всяком случае теперь, - ласково проговорил он. - но обещай мне, что ты отдохнешь по-настоящему за летние каникулы, пожалуй, тебе лучше провести их где-нибудь подальше от города. я не могу допустить, чтобы ты совсем расхворался.       - а куда поедешь ты, когда сессия закончится?       - как всегда, повезу брата в горы, устрою его там. в середине августа из отпуска вернется помощник ректора. тогда отправлюсь бродить в альпах. может быть, ты поедешь со мной? будем совершать в горах длинные прогулки, и ты ознакомишься на месте с альпийскими мхами и лишайниками. только боюсь, тебе будет скучно со мной.       - сенч! - артур сжал руки. этот привычный ему жест джули приписывала "манерности! свойственной только иностранцам". - я готов отдать все на свете, чтобы поехать с тобой! только... я не уверен...       он запнулся.       - ты думаешь, он не разрешит тебе?       - он, конечно, будет недоволен, но помешать нам не сможет. мне уже восемнадцать лет, и я могу поступать как хочу. к тому же джеймс ведь мне только сводный брат, и я вовсе не обязан подчиняться ему. он всегда недолюбливал мою мать.       - все же, если он будет против, я думаю, тебе лучше уступить. твое положение в доме может ухудшиться, если...       - ухудшиться? вряд ли! - горячо прервал его саня. - они всегда меня ненавидели и будут ненавидеть, что бы я ни делал. да и как джеймс может противиться, если я еду с тобой?       - помни - он протестант! во всяком случае, лучше написать ему. посмотрим, что он ответит. побольше терпения, милый мой. в наших поступках мы не должны руководствоваться тем, любят нас или ненавидят.       это внушение было сделано так мягко, что алекс только чуть покраснел, выслушав его.       - да, я знаю, - ответил он со вздохом. - но ведь это так трудно!       - я очень жалел, что ты не мог зайти ко мне во вторник, - сказал монтанелли, резко меняя тему разговора. - был епископ, и мне хотелось, чтобы ты его повидал.       - в тот день я обещал быть у одного студента. у него на квартире было собрание, и меня ждали.       - какое собрание? саня несколько смутился.       - вернее... вернее, не собрание... - сказал он, запинаясь. - из генуи приехал один студент и произнес речь. скорее это была лекция...       - о чем? саня замялся.       - ты не будешь спрашивать его фамилию? я обещал...       - я ни о чем не буду спрашивать. если ты обещал хранить тайну, говорить об этом не следует. но я думаю, ты мог бы довериться мне.       - конечно... он говорил... о нас и о нашем долге перед народом, о нашем... долге перед самими собой. и о том, чем мы можем помочь...       - помочь? кому?       - кэнти.       - кому еще?       - италии.       наступило долгое молчание.       - скажи мне, сань, - серьезным тоном спросил монтанелли, повернувшись к нему, - давно ты стал думать об этом?       - с прошлой зимы.       - еще до смерти матери? и она ничего не знала?       - нет. тогда это еще не захватило меня.       - а теперь?       парень сорвал еще несколько колокольчиков наперстянки.       - вот как это случилось, - начал он, опустив глаза. - прошлой осенью я готовился к вступительным экзаменам и, помните, познакомился со многими студентами. так вот, кое-кто из них стал говорить со мной обо всем этом... давали читать книги. но тогда мне было не до того. меня тянуло домой, к матери. она была так одинока, там, в ливорно! ведь это не дом, а тюрьма. чего стоит язычок джули! он один был способен убить ее. потом зимой, когда мать тяжело заболела, я забыл и студентов, и книги и, как вы знаете, совсем перестал бывать в городе. если б меня волновали эти вопросы, я бы все рассказал матери. но они как-то вылетели у меня из головы. потом я понял, что она доживает последние дни... вы знаете, я был безотлучно при ней до самой ее смерти. часто просиживал у ее постели целые ночи. днем приходила джемма уоррен, и я шел спать... вот в эти-то длинные ночи я и стал задумываться над прочитанным и над тем, что говорили мне студенты. пытался уяснить, правы ли они...       - и ты не поговорил об этом со мной саня! а я-то думал, что ты доверяешь мне!       - ты ведь знаешь, что доверяю! – рыкнул тот - но есть вещи о которых никому не следует говорить. мне казалось что тут никто не может помочь - ни вы, ни мать. я хотел довериться себе. ведь решался вопрос моей жизни, судьбы сенч отвернулся и стал пристально всматриваться в сумерки, окутавшие магнолию. они были так густы, что его фигура казалась темным призраком среди еще более темных ветвей.       - ну, а потом? - медленно проговорил он.       - потом... она умерла. последние три ночи я не отходил от нее... саня вновь замолчал, но сенч сидел не двигаясь.       - два дня перед погребением я только о ней и думал, - продолжал алекс совсем тихо. - потом, после похорон, я заболел и не мог прийти на пары, помнишь?       - помню.       - в ту ночь я поднялся с постели и пошел в комнату матери. там было пусто. только в алькове стояло большое распятие. мне казалось, что я найду свой путь. я упал на колени и ждал - всю ночь. а утром, когда я пришел в себя... нет! я не могу объяснить, не могу рассказать тебе, что я видел. я сам едва помню. но я знаю, что господь ответил мне. и я не смею противиться воле…его.       несколько минут они сидели молча, затем сенч повернулся к сане и положил ему руку на плечо.       - сейчас я не могу спорить с тобой, - сказал он. - все это произошло так внезапно... мне нужно время, чтобы разобраться. как-нибудь после мы поговорим об этом подробно. но сейчас я прошу тебя помнить об одном: если с тобой случится беда, если ты погибнешь, я не перенесу этого...       - сенч!       - не перебивай, дай мне кончить. я тебе уже говорил, что у меня нет никого во всем мире, кроме тебя. ты вряд ли понимаешь, что это значит. трудно тебе понять - ты так молод. в твои годы я тоже не понял бы, артур, ты для меня как... очень близкий человек. понимаешь? ты свет очей моих, ты радость моего сердца! я готов умереть, лишь бы удержать тебя от ложного шага, который может погубить твою жизнь! но я бессилен. я не требую от тебя обещаний. прошу только: помни, что я сказал, и будь осторожен. подумай хорошенько, прежде чем решаться на что-нибудь. сделай это хотя бы ради меня, если уж не ради твоей покойной матери...       - хорошо, а ты… сенч, болей за меня и за италию.       саня молча опустился на колени, и так же молча сенч коснулся его склоненной головы. прошло несколько минут. алекс поднялся, невесомо поцеловал парня и, неслышно ступая, пошел по росистой траве. оставшись один, сенч долго сидел под магнолией, глядя прямо перед собой в темноту.