Кровь

      Этот страшный для мадам Боунс день начался с того, что у Сьюзан остановилось сердце. Впрочем, нет, начался он иначе. Мисс Боунс разбила дорогую вазу тетушки, сама мадам была в очень плохом настроении в связи с происходящими событиями, поэтому на достаточно большой уже племяннице просто сорвалась, приказав раздеться и взяв в руки розги, хотя никогда раньше такого не делала. Вот во время наказания сердце девочки и остановилось.       Сильно испугавшись, Амелия использовала аварийный порт-ключ, прихватив завернутую в простыню племянницу. Запустить сердце девочки смогли, но… Целитель явно был недоволен действиями мадам, что демонстрировал мимикой. Объяснив женщине, что девочка пережила сильное эмоциональное потрясение, отчего чуть не скончалась, колдомедик провел Амелию в палату. Стоило женщине войти, глаза лежавшей девочки расширились от ужаса.       — Прости меня, Сью! — мадам Боунс не сдерживала слез. — Я никогда больше не буду тебя бить! Никогда!       — Х-хорошо, — очень тихо проговорила Сьюзан, глазами, полными паники, наблюдая за женщиной в черной мантии. При этом племянница старалась не смотреть в лицо Амелии.       Как только целители разрешили, мадам Боунс аппарировала с племянницей домой, уложив ту в постель. Но Сьюзан, даже не подумав одеться, сразу же вскочила с кровати, сжавшись от страха. Что происходит, Амелия не понимала. Сбросив мантию на пол, мадам Боунс увидела, как расслабилась Сьюзан, явно перестав чего-то бояться.       — Оденься, пожалуйста, — попросила женщина, показав на платье девочки.       — А где номер? — немного наивно спросила Сью, как будто став значительно младше. — Нельзя без номера, будет больно.       — Какой номер? — не поняла мадам Боунс.       — Я номер девять-три-три-пять, — как само собой разумеющееся объяснила девочка. — Этот номер должен быть на платье, а то будут бить.       — Кто будет бить? — Амелия чувствовала себя так, как будто сошла с ума.       — Палачи в черном, — паника в глазах девочки все нарастала.       Понимая, что еще немного, и придется возвращаться в Мунго, мадам Боунс уложила племянницу в постель. Приказав домовику принести теплого молока, отчего Сью неожиданно улыбнулась. Только попробовав молоко из чашки, ведущая себя так, как будто ей втрое меньше лет, девочка посмотрела на тетю.       — А хлебушка кусочек можно? — и сразу же вся сжалась, будто в ожидании удара.       Вот теперь мадам стало очень нехорошо. Приказав домовику принести хлеба, Амелия задумалась. В Магическом мире такие случаи встречались — на грани смерти ребенок мог прожить совсем другую жизнь. При этом Сью по-прежнему была племянницей Амелии, но вот за несколько секунд, пока стояло сердце, прожила совсем другую жизнь. И, судя по всему, очень страшную жизнь. Глядя на то, как Сью ест хлеб, женщина все лучше понимала, что своим желанием сорвать злость чуть не убила единственную родную душу.       — Значит, я правильно потерпела! — удовлетворенно заявила воспринимавшаяся сейчас малышкой Сьюзан. — Все, как мама сказала — волшебная страна, в которой много хлебушка и молочка. А палачи тут есть?       — Нет, маленькая… — такого мадам Боунс совсем не ожидала. — А как тебя звали… там?       — Номер девять-три-три-пять, — ответила девочка, спокойно кушая хлеб. — Я же сказала! Но если нет палачей, тогда номер, наверное, не нужен… — неуверенно произнесла Сьюзан. — А вдруг оттого, что у меня номера не будет, палачи появятся и снова меня убьют?       Расспрашивая ребенка, Амелия радовалась длине своих волос — они просто не могли встать дыбом. Та девочка, жизнь которой прожила малышка Сью, была заточена в каком-то «лагере», где убивали и мучили… детей. Сама девочка умерла, когда из нее выкачивали кровь.       — Это совсем не больно, — сообщила улыбающаяся Сью. — Не так, как от отравы или собаки кусают, а просто засыпаешь и все. И сразу волшебная страна, так мама говорила, вот! А ты не видела мою маму?       — Но она же умерла… — растерянно проговорила женщина.       — Мы все умерли! — отозвалась ведущая себя, как ребенок лет четырех-пяти, девочка. — А мама должна быть тут, потому что как же без мамы? Она за нами ухаживала! Делала камушки хлебом и прятала от палачей, чтобы не убили. Ты знаешь, как ее за это били?       Вот тут Амелия не выдержала. Слушая рассказ племянницы, называвшей себя каким-то номером, женщина расплакалась, не в силах удержаться. Ибо картина, которую описывала Сью, была не просто страшной, она была жуткой, просто непредставимой, и веяло от нее могильным холодом. Пообещав обязательно поискать маму племянницы, Амелия успокоила ту, и, убедившись, что ребенок уснул, шагнула в камин.       Дежурный менталист Отдела Тайн просматривал воспоминания скулившей, будто от боли, во сне девочки, с жалостью глядя на мечущегося ребенка. Наконец мадам Боунс не выдержала, обняв Сью и прижав к себе. Девочка медленно успокаивалась, дрожа всем телом. Полный жалости взгляд менталиста женщина видела, понимая, что новости будут плохими.       — Это ваша племянница, Сьюзан Боунс, мадам, — сообщил мужчина, отпивая глоток из фляги. Резко запахло алкоголем.       — Почему тогда она себя так ведет и… — заговорила мадам, баюкая вцепившуюся в нее девочку.       — Это ваша племянница, — повторил менталист, будто собираясь с силами. — А еще она номер девять-три-три-пять, ей пять лет, и она из места, где мучают и убивают детей, насколько я увидел. Форма на мучителях — времен Гриндевальда. Черная.       — То есть она воспринимает себя пятилетней… — пробормотала Амелия. — Что с этим можно сделать?       — Да почти ничего, — ответил ей мужчина. — Разве что воззвать к магии, но желательно, чтобы рядом была и та, кого она называет мамой. Воспоминание я солью, будем искать.       — А если не найдем? — поинтересовалась Амелия, и менталист увел взгляд в сторону. Все было понятно. Ставшая очень маленькой Сью смотрела на обнимавшую ее тетю, надеясь только на то, что не будут мучить.       Сьюзан будто бы забыла абсолютно все, что было с ней до… Она задавала тысячу и один вопрос, живо интересуясь всем, что происходит вокруг. Уверившись в том, что тетя больше не надевает черное, не бьет ее, а, наоборот, кормит, Сью совершенно доверилась Амелии, рассказывая о той короткой жизни, что прожила, пока была… не здесь. Сьюзан изменила и мадам Боунс, больше даже не помышлявшую не то, что бить, но даже строго разговаривать с девочкой.       — Сьюзан, нужно… — начала Амелия привычно-строгим голосом, но даже не успела договорить — Сью сжалась так, что сердце женщины на секунду будто остановилось. — Маленькая моя! — бросилась к девочке мадам Боунс, чтобы обнять.       — Ты хочешь меня побить? — тихо спросила Сьюзан, дрожа в руках своей тети.       — Что ты, нет! Нет! Никогда! — Амелия даже представить себе не могла, что ее интонации могут вызвать такую реакцию. — Я никогда не буду тебя бить!       — Тогда хорошо, — расслабилась девочка. — Я буду самой-самой хорошей, честное слово!       — Ты самая лучшая, — всхлипнула прижимавшая уже большую Сью к себе женщина. — Ты всегда у меня самая лучшая…       — Ты как мама… — прошептала девочка. — Она нам так говорила… А когда нас везли убивать, сказки рассказывала и пела еще.       В этот момент Амелия поняла, что все нормы и правила — ничто. Главное, чтобы Сью жила. Чтобы эта девочка улыбалась и не плакала. Пожалуй, в этот момент мадам Боунс полностью переменилась. А Сьюзан пела французскую песенку, абсолютно точно кого-то копируя, включая интонации. Закрыв глаза, девочка пела, а по лицу ее текли слезы. Амелия поняла, что сделает все возможное, чтобы найти ту, кто стал мамой ее племяннице.       Пока что проблема с Сью не решалась никак. Временами девочка пугалась своего тела, жалобно смотрела на Амелию, когда надо было мыться, явно не умея этого, поэтому, взяв отпуск, мадам Боунс начала учить Сьюзан. Учить, как кушать самой, какие столовые приборы для чего используются, как правильно мыться, как расчесываться, даже как правильно одеваться. Девочка впитывала науку, как губка, начав чаще улыбаться, вот только прошлое все не отпускало ее, поэтому у Амелии под рукой всегда был кусочек хлеба, что был слаще конфет для ее племянницы.

***

      Рональд Уизли чувствовал себя странно после того, как ему подтер память профессор. Отчего-то временами его сознанием овладевала беспричинная ярость, иногда хотелось плакать, но он, разумеется, никому об этом не сказал. Вот только Поттер и заучка как-то очень странно себя вели. Подходя к ним, Рональд почувствовал страх, решив, что и без них обойдется, за что огреб от мамы дома.       Когда Джинни оказалась мальчиком, Рон что-то сказал о седьмом сыне, поэтому следующие пару дней ел стоя — мама нашла на ком спустить пар. Сильно обиженный таким отношением, а, главное, не понимая, за что, шестой Уизли ушел от дома подальше, чтобы прийти в себя — происходящее дома ему было совсем непонятно. Так, идя и возмущаясь себе под нос, он увидел соседку. Луна Лавгуд росла без погибшей не так давно матери, производила впечатление потерянного ребенка, а потому была любимой целью для насмешек и издевательств Рональда, что полностью мальчика характеризовало.       — А! Полоумная! — закричал шестой Уизли, двинувшись к сжавшейся от страха девочке.       Желая мести за все, что с ним сделали, Рон вдруг захотел избить ни в чем не повинную соседку, которая никому ничего не скажет, как уже делал однажды. Впав в состояние ярости, мальчик подхватил с земли какую-то палку, начав избивать почему-то не убежавшую девочку. Казалось, Рон сошел с ума, потому что бил куда попало, совершенно не соизмеряя силы. Очнулся он только тогда, когда с хлопком сработал экстренный порт-ключ девочки, отбрасывая его от нее.       Тяжело дыша, Рон с минуту, наверное, смотрел на окровавленную палку, постепенно осознавая, что натворил, затем отбросил ее и с криком убежал, но было уже поздно. Угодившая в больницу сильно избитая девочка вся в крови почти не дышала, поэтому, оказывая помощь ребенку, целители известили аврорат, и у семьи Уизли возникли очень серьезные проблемы. Гораздо серьезнее, чем сменившая пол дочь.       Сердце пациентки целителя Сметвика останавливалось дважды, но, все-таки, его удалось запустить, и сильно избитый ребенок открыл полные ужаса глаза. Мантия на Гиппократе была лимонного цвета, видимо, поэтому девочка успокоилась, позволяя работать с собой — вливать зелья, хотя каждый раз Луна открывала глаза, в которых плавала обреченность. Что происходит с девочкой, целителю было непонятно.       Луна сидела рядом с маленькой еще девочкой на призрачном вокзале. Мисс Лавгуд очень хотела к маме, и малышка, как оказалось, тоже. Поэтому девочки решили поменяться — малышка вернется в тело Луны и поищет свою маму, а сама мисс Лавгуд пойдет вон к той машущей ей из дальнего далека женщине. Наверное, именно в этот момент сердце и останавливалось во второй раз, потому что глаза открыла совсем не Луна, а номер девять-четыре-ноль-три, очень надеявшаяся на то, что здесь есть хлебушек и молочко и нет палачей.       Ксено в больницу аппарировал, как только узнал. За последние два года мистер Лавгуд сильно сдал, но только узнав, что может потерять еще и дочь, немедленно аппарировал, чтобы увидеть полные страха глаза ребенка. Луна была сильно избита, хотя зелья и справлялись с повреждениями, но факт оставался фактом. Послав Патронуса в аврорат, Ксено сел рядом с дочкой.       — Мы все исправим, луковка, — мягко произнес он. — Папа не будет больше горевать.       — Па-па… — проговорила номер девять-четыре-ноль-три. — А я — номер девять-четыре-ноль-три!       — Номер? — шокировано переспросил мистер Лавгуд, оглянувшись на посмурневшего лицом целителя.       — Видишь, я помню! — гордо заявила девочка, глядя вокруг большими наивными глазами.       — Ты моя умница! — сообщил ей Ксено, пока Гиппократ ходил за менталистом. В Мунго был свой. — Сейчас моя умница еще полежит, чтобы не было больно, и мы домой пойдем, хорошо?       — Совсем-совсем больно не будет? — удивленно распахнула глаза номер девять-четыре-ноль-три.       — Совсем-совсем… — мистер Лавгуд с тоской подумал о том, что, погрузившись в свое горе, совершенно забыл о доченьке.       Гиппократ привел менталиста, внимательно посмотревшего в глаза ребенку. Закрыв глаза, мастер ментальной магии пару раз вдохнул, будто приходя в себя, а потом еще раз заглянул в глаза Луны. Девочка тихо-тихо заплакала, видя картины своего прошлого, заскулив затем: «Мама, мамочка!»       — Это Луна Лавгуд, — ответил менталист на взгляд Ксено. — Она была жестоко избита Рональдом Уизли, почти до смерти. Но еще она номер девять-четыре-ноль-три, ей четыре года и… — он вздохнул. — Ее убили люди в черном, выкачав всю кровь.       — То есть она была на грани, прожив другую жизнь? — тихо спросил мистер Лавгуд, о таких случаях слышавший.       — Очень страшная у нее была жизнь, мистер Лавгуд, — вздохнул мастер. — И очень короткая… Ее там спасала девочка лет двенадцати-тринадцати, которую она и называет мамой… я сгружу воспоминания.       Погрузившись в Омут, полный воспоминаний, Ксено смотрел на ежедневный ад маленького ребенка, которого мучили нелюди в черной униформе, чем-то похожие на офицеров Гриндевальда. Историю мистер Лавгуд, разумеется, знал. Увидел он и ту, что стала мамой малышке. Как прятала малышей, как ее за это били… Смотреть на это было невозможно, просто невозможно смотреть на то, как на пороге смерти совсем юная девочка рассказывает малышам сказки.       — Мы найдем твою маму, — твердо пообещал дочери Ксено. — Обязательно найдем!       — Спасибо, — сразу заулыбалась номер девять-четыре-ноль-три, которой еще нужно было привыкнуть к своему нынешнему имени.       Спустя полчаса Лавгуды отправились домой. Мистер Лавгуд осознавал простую истину: Луне на вид одиннадцать, но в душе — четыре, и за оставшееся до школы время ее надо научить хотя бы самообслуживаться. Тяжело вздохнув, Ксено перебрал в уме всех знакомых, послав Патронуса с просьбой о встрече Амелии Боунс.