For my darling, Darling

      «Харучиё, наверное, тот человек, ради которого и умереть было бы не жалко.» — Ясухиро часто ловил себя на этой забавной мысли. Бывало, она возникнет совсем из ниоткуда, совершенно без какой-либо причины и предпосылок, сядет на макушку, свесив ножки, и сидит, болтая ими туда-сюда. Потрясёшь головой один раз, второй — А она всё не думает слезать и отпускать его, ведь это было бы слишком просто: надо же, как крепко вцепилась, дурная. Харучиё действительно был тем человеком, ради которого Муто было бы не жалко принести себя в жертву, будь то обстоятельства, другой человек или что-то ещё. Он находил в этом покорном взгляде светло-фиолетовых глаз нечто успокаивающее, умиротворяющее, заполняющее недостающие трещины в его избитой душе. Он многое повидал, многое вытерпел, выстоял, много с кем расправился ради собственных целей: разве после стольких стараний он не заслужил больше, чем просто преданную псину рядом с собой? А о какой псине шла речь? — Слуш, Акаши. — Неразговорчивым Ясухиро мог быть с кем угодно, но только не с ним, только не тогда, когда они в очередной раз оставались наедине. — Тебе не жарко ходить в ней по дому? — Ась? — Обернувшись, Харучиё удивлённо посмотрел на парня, что сидел за небольшим круглым столиком, залипая в телевизор. — Почему вы вдруг спрашиваете? — Наверное, будь я на твоём месте, то давно бы уже заебался ходить в ней. — Дождавшись перерыва на рекламу, Мучо оторвал взгляд, переведя его на своего соседа. Их взгляды встретились. — Вы сами сказали мне носить её, Муто-сан. — Но не дома же, дурная голова. Процесс воспитания подростка давался Ясухиро нелегко: Харучиё был далеко не из тех, кто мог без проблем проявить эмпатию или сострадание, жалость или сочувствие, ну или хотя бы человеческое понимание. Сам Мучо не был гуру в подобных вещах, а простая народная мудрость гласит следующее: научить другого человека тому, чего сам не умеешь, почти невозможно. Народ врать не будет. Однако, давайте отдадим ему должное, он старается. Он всё ещё старается, хотя ничем не обязан, этот странный и суровый Мучо. — А в чём разница, Муто-сан? — Домыв посуду после ужина, Акаши усаживается рядом, с интересом пытаясь понять, что же такого интересного его «наставник» нашёл в телепередаче, что отвлекается на неё каждый раз, как только реклама заканчивается. — В том, что нет смысла скрывать настоящего себя перед теми, кому доверяешь. Тобишь перед близкими. Ничего не ответив, Харучиё приложил ладонь к чёрной тканевой маске, что покрывала нижнюю половину его лица. Близкий? Тот, кому доверяешь? У него был всего один такой человек. Взглянув краем глаза на блондина, Ясухиро в очередной раз о чём-то задумался. О чём-то настолько глубоком и философском, что не заметил, как Акаши, набравшись не хватавшей ему до этого момента смелости, снял маску, оголив уродливые шрамы, идущие прямо от самых уголков губ до середины щёк. Уродливые, как он сам думал. — Так-то лучше, Хару. — По своему обычаю, не рассчитав силу, Ясухиро похлопал друга ладонью по спине, отчего тот невольно дёрнулся. — Тем более, я все равно видел их множество раз. — Угу.       Что-то во всём этом было. В совместном проживании, в этой наивной, но такой искренней заботе, в запахе кондиционера, которым пропитаны такие большие и широкие вещи капитана, в которые Акаши не мог не зарываться носом, когда находился дома один: в каждом моменте этой насыщенной положительными эмоциями жизни. Хару чувствовал, как всё это наполняет его от пяток и до самых кончиков ушей, до самых краёв опустевшей души. Несомненно, Хару любил: любил эти большие и сильные ладони, которыми Муто мог полностью обнять его лицо, любил широкие плечи и красивую спину, упругую грудь, жилистую шею и вечно хмурое лицо. Хару не мог не смотреть, нет, засматриваться; он не мог не засматриваться, восхищаясь тем, в какого человека ему довелось впервые в жизни влюбиться.       Выцепив самого себя из глубокого омута мыслей, Акаши вновь смотрит в телевизор. Очередное дурацкое шоу. И что интересного Ясухиро в них находит? Наверное, он любит эти шоу. А любит ли он его, Харучиё, своего преданного заместителя? Блондин боялся даже думать об этом. Боялся узнать, что он вновь надумал себе лишнего. Неприятное чувство. — Я говорил, что ты красивый, Хару-кун? — Не отрывая взгляд от экрана, Муто говорит тихо, заставив Санзу вслушаться. Он услышал, совершенно точно услышал, без всяких сомнений. — Как подрастёшь немного, все девчонки бегать за тобой начнут. — К чему ты это? — Голос предательски дрогнул. Глупо, как же глупо. — К тому, чтобы ты не боялся доверять людям. — Повернувшись лицом к другу, Мучо указал пальцем на уголки собственных губ. — Они ведь совсем не уродливые. Резко схватив друга за руки, Харучиё убирает их куда-то вниз, и приблизившись, осторожно целует Ясухиро в самый кончик носа. Вот и всё. А ведь нужно было и дальше молчать, Хару. Так он думал. — Спасибо, Муто-сан! — Акаши повышает голос, чтобы отвлечь себя от своих же собственных постыдных мыслей. Прежде всего себя. — За всё спасибо! Если бы Санзу мог соревноваться в физической силе с Мучо, то конечно же, непременно, он бы прямо сейчас решил доказать ему это, не смотря на смущение, но увы. Муто обхватывает ладонями спину своего соседа, прижимая его хрупкое тело к своей груди. Молчит. Они оба молчат. Оба понимают, что кто-то из них должен был сделать этот шаг. Конечно, Ясухиро надеялся признаться Харучиё в своих чувствах в более формальной обстановке, чем сейчас, но увы. Санзу оказался на порядок смелее своего взрослого объекта обожания. — Тебе спасибо, Хару-чан. — Они оба влюблены. И влюблены, кажется, так сильно, что ни один из них уже не мог подобрать подходящих слов. — Ты не против посидеть так ещё немного? — Нет-нет, не против. — Акаши чувствовал, как начинает постепенно растворяться в тёплых и крепких объятиях этого большого сурового человека. Человека, который, по всей видимости, тоже его любит. Любит так сильно, что решил отдать предпочтение языку тела, и пусть: Хару всё понимает, всё чувствует. Чувствует, что его наконец-то кто-то любит.