грядущее

      они сидели в маленькой кухне и пили. поднимали то и дело гранëные стаканы, чокались ими так, что звук удара стекла о стекло отдавался от глухих стен комнаты. говорили, иногда молчали, делая пару глотков. глубокая ночь стучалась в окна, но не смела зайти, обжигаемая светом единственной жëлтой лампочки, болтающейся прямо на проводе под потолком. — и как мы до такого докатились?       эш усмехнулся в ответ, поморщился — то ли от горечи алкоголя на языке, то ли от кольнувшей тревоги.       да, они были такими амбициозными в молодости. гром хотел стать физиком-ядерщиком, эш — радиотехником. учились усердно, работали на славу — стали комсомольцами, были примером для всего народа на предприятии. а теперь они сидели и пили, и часы били тяжëлым набатом прямо в уши. — что им пришлось не по нраву?       широкие, мозолистые ладони напротив эша подрагивали от напряжения, хотя внешне гром выражал только спокойствие. он всегда так делал — ничего, что касалось его состояния, не рассказывал, да и эш, чего таить, был таким же. тяжело было обоим, но никто и словом не желал об этом обмолвиться. вслух нельзя — молча вполне возможно. они стремились не показывать дурного расположения, но всë равно видели друг друга насквозь. слова часто бывали лишними в их буднях.       гром замолчал и сжал ладони в кулаки. невольно вспомнилось юношество, когда они только подружились, встретившись на общественных работах. тогда совершенно случайно между будущими приятелями завязалась беседа, и, тоже случайно, их область интересов совпала почти полностью. оба любили физику, обоим нравилось мастерить. так и получилось, что из одного разговора выросла крепкая, долгая дружба. а теперь? теперь они сидели и пили, и только старая, пожелтевшая от времени фотография на стене напоминала о счастливом прошлом. — мы хотели как лучше.       эш выплюнул эту фразу и налил себе ещё стакан. водка, вроде даже настоящая — банальный, но надëжный спутник всех промозглых ночей в далёком от событий новосибирске. город без прошлого, поговаривал гром, отличное место для двух амбициозных граждан. центр сибири сиял тогда плакатами и улыбками прохожих, а высокие здания навевали мечты о грядущем. о, как им хотелось внести свою лепту в общее, всенародное будущее! но где они сейчас? сейчас они сидят и пьют, и всë сильнее сжимаются челюсти, всë бесцветнее мысли. — мы этого не заслужили.       гулкая злоба пузырилась, клокотала внутри. эш был счастлив, когда работал, был счастлив, когда его награждали, был счастлив, в конце концов, видеть улыбающееся лицо грома, с этим его большим носом и бровями, голубыми-голубыми, словно небо, глазами. когда гром улыбался и смотрел на него как-то так, как не смотрит ни на кого другого, эшу хотелось разбить себе голову от стыда, потому что он тоже корчил губы в попытке улыбнуться так же ярко в ответ. но теперь они сидели и пили, и голубые, как завявший газовый цветок из конфорки, глаза обречённо смотрели куда-то мимо, а обвисшее, странное в нынешнем своём выражении лицо совсем не улыбалось.       гром встал, открывая форточку. было холодно и с закрытым окном, но, эш почувствовал, это было необходимо им обоим. небо за громадами домов постепенно серело, предвещая рассвет, хотя по ощущениям они провели внутри тесной кухни как минимум пару веков. — возможно.       гром ответил просто и односложно, снова вернувшись на место за столом спустя время. прошлое предприятие изменилось полностью, уволив рабочих, а новым снизив зарплаты так, что едва хватало на жизнь. удивляться было нечему — так сейчас у всех честных людей, все сейчас страдают. что же до нечестных, эш старался не вспоминать, иначе едва утихшая ярость с новой силой начинала бултыхаться где-то внутри. союза, великого союза больше не существовало. он погиб, растерзался на десятки кусков, и на его месте рождалось, корчась и пронзительно визжа, что-то совершенно новое, доселе никем не виданное. они все были свидетелями грубого шва между двумя эпохами, но что там в будущем, знать не могли. а потому пили, сидя в кухнях, и бесконечно страшные мысли глушили в преданной водке.       с улицы донёсся пьяный, развязный голос. значения бы никто не придал, если бы не какое-то особенное уродство и вопиющее отчаяние, пронизывающее каждую строчку:

снова за окнами белый день, день вызывает меня на бой. я чувствую, закрывая глаза: весь мир идёт на меня войной!

      эш развернулся на стуле, гром отодвинулся от стола и выпустил стакан из рук. завороженно смотрели они на форточку, из которой, как из граммофона, отдалëнно, почти глухо звучала песня. поющий не пытался попасть в ноты и подыгрывать верно, он кричал что есть мочи, и в этом крике была невообразимая сила, странная, притягивающая. они слушали, не прикасаясь к водке, и не замечали рассвета, побирающегося сквозь щель окна в их тесную кухню. эта кухня — последний оплот спокойствия — угасал, терял очертания и наполнялся гнетущей смесью затаëнной злобы и почти убийственно откровенной печали. в большом доме в центре сибири в каждой кухне была открыта форточка, в каждой кухне сидели обозлëнные, нищие люди, и их животная злоба вылетала сквозь окно наружу и стелилась прямо вслед за пьяным певцом, который, будто знаменосец, качаясь, покидал двор, чтобы войти в другой и напитать яростью других людей и другие кухни.       два друга сидели, отодвинув бутылку на самый край стола, и неотрывно смотрели друг на друга. союз жив, знали они, но теперь он наглухо закрыт в сердцах людей. в этом новом разваливающемся мире они разобьют собственные души и освободят затаившийся призрак великой страны, а гром — эш был уверен — снова заулыбается своими глазами цвета горько-сладкого весеннего неба.