Пусть придет весна

— Прекрасная царица, люди стонут. Гермес, приветствуя, чуть склонил голову и словно бы невзначай коснулся ладонью руки Персефоны, легонько сжав ее. Та фыркнула в ответ и дернула плечом, избавляясь от назойливого внимания. — Вот как? — с деланым удивлением ответила она. — Чего же они хотят? — Прихода весны. Персефона вздохнула и, наклонившись, ласково погладила бархатистые лепестки ближайшего цветка асфодели. Вдалеке завыл Цербер, и несколько прозрачных душ, гулявших в полях, испуганно вздрогнули и поспешили скрыться. — Ты и сама должна знать, царица, — уже серьезно продолжал Гермес. — Зима длится больше двух лет, снег покрыл поля на десяток локтей ввысь. Съедено все, что можно было съесть, и жертвы бессмертным становятся с каждым днем все более редкими и скудными. Олимпийцы обеспокоены. — Но ведь Гелиос вывел свою колесницу на небосвод? — Персефона обернулась и, чуть заметно нахмурившись, посмотрела вдаль, туда, где поля сливались с серыми острыми скалами и тоненькой белесой лентой извивался Стикс. — Верно, — подтвердил Гермес. — Но после гибели Фаэтона он не показывался богам и смертным слишком долго. Земля промерзла на несколько локтей вглубь. Деревья не покрываются листвой. Животные гибнут. — Довольно! — прервала его Персефона. — Я поняла тебя, лукавый. Что ж, попробую сделать, что смогу, хотя и мои силы не бесконечны. — Ты справишься, я уверен, — широко улыбнулся довольный Гермес и, поправив свои крылатые сандалии, открыл дромос. Царица хмыкнула и, сложив руки на груди, покачала головой: — Говоришь, на несколько локтей вглубь, да? — Именно так, моя прекрасная царица. Души тех, кто получил совсем недавно жертвы от родных и испил крови, теперь приблизились в надежде услышать хорошие вести. Персефона некоторое время молчала, а после добавила: — Передай людям, что после наступления весны мы с мужем будем ждать от них жертв. Иначе пусть страшатся моего гнева! Теперь уходи, лукавый, мне нужно спешить. — До встречи, царица, и удачи тебе. Гермес шагнул в дромос, и Персефона, нетерпеливым жестом отогнав любопытные тени, поспешила в чертоги своего супруга. Увидев царицу в тронном зале, Минос и Радамант поклонились ей, и владыка мертвых, поднявшись с золотого трона, спустился на несколько ступеней и обнял жену. Голос Аида гулким эхом отразился от каменных стен: — Рад видеть тебя. — Я тоже рада, любимый, — ответила Персефона. Гадес склонился и коснулся губами мягких, пахнущих медом и травами уст супруги. — Что-то случилось? — поинтересовался он, заметив беспокойство в ее глазах. — Да, — не стала отрицать очевидное Персефона. — И думаю, что мне понадобится твоя помощь. — Оставьте нас! — пророкотал Аид, дополнив повеление резким, решительным жестом. Минос и Радамант, а также теснившиеся неподалеку эринии поспешили убраться. Зал опустел, и тогда Гадес сел обратно на трон и спросил жену: — Так что случилось? Та легко вздохнула и, поднявшись следом, устроилась у его ног и обняла их, положив голову на колени супруга, как делала иногда, когда рядом никого не было. Гадес стал ласково перебирать ее волосы. Персефона заговорила. Речь ее лилась, подобно резвому весеннему ручейку. — Так значит, нам надо отправляться в Гиперборею? — в конце концов уточнил Аид. — Да, — подтвердила жена. — В центр мира. И ты мне будешь нужен там. — Понимаю. Что ж, значит, надо спешить, пока жертвы богам окончательно не иссякли. Он встал и, подав руку любимой, помог ей подняться. От короткого, мощного удара двузубцем о пол задрожали стены. Вошли Минос и Радамант, и владыка мертвых приказал: — Заложить мою колесницу! Затем он взял Персефону за руку, и супруги, покинув чертоги, направились в поля, где уже ждали их, нетерпеливо ударяя копытами о землю, порядком застоявшиеся кони. Свирепый Орфней, быстрый Этон, великий Никтей и мстительный Аластор. Супруги взошли в золотую колесницу, и черногривая четверка, сорвавшись с места, устремилась в сторону пещер Элевсина. Каменные недра разверзлись, дохнуло невыносимым, обжигающим душу холодом, так что нежная Персефона вскрикнула и, обхватив супруга, плотнее прижалась к нему. Гадес обнял ее и укрыл полой своего плаща. — Скоро все кончится, — прошептал он ей на ухо и, протяжно свистнув, хлестнул коней. Те заржали, ударили копытами, прожигая снег почти до жухлой травы, и быстрее мысли помчались на север. Колесница оторвалась от земли и устремилась в белесое, плачущее мокрыми снежинками небо. Немногочисленные птицы, встречавшиеся им на пути, с испуганными криками улетали прочь, едва завидев владыку подземного царства. Внизу мелькали бесконечные снежные поля, и даже одинокие дымки почти не оживляли пейзажа. Замерзшие деревья звенели на ветру, и нежное сердце Персефоны плакало. Наконец, когда горы и скованные стужей моря остались позади, перед глазами супругов вырос остров, покрытый льдом, как и все вокруг. — Гиперборея! — выдохнула радостно царица. — Да, прилетели, — кивнул Аид и начал снижаться. Прозрачные голые рощи, когда-то полные жизни, промелькнули перед глазами. Фонтанов из-под снега уже не было видно, и лишь огромные пирамиды по-прежнему гордо возвышались, напоминая скалы. Гадес направил колесницу к центральному озеру, над которым парил в воздухе главный зиккурат, и, остановив коней, спешился. Подставив руки, он помог сойти Персефоне и, на миг задержав ее ладони в своих, поцеловал в висок. Жена улыбнулась и запустила пальцы ему в волосы. — Куда теперь? — спросил он ее. — Наверх, — указала она взглядом на жертвенную площадку, к которой вели две сотни высоких ступеней. Гадес окинул взглядом сооружение и, не удержавшись, хмыкнул: — Ну что ж, пошли. Чего только не сделаешь ради прихода весны. Персефона расхохоталась, и ее нежный смех колокольчиками зазвенел в морозном воздухе. Муж обнял жену, и они преодолели первые несколько ступеней. Там, замерев на мгновение, он снова ласково поцеловал ее в висок, и царица подземного царства всем телом прильнула, запустив пальцы под короткий хитон супруга. — Не торопись, — отозвался он. — Нас ждет впереди длинный путь. — Помню, — ответила хриплым голосом Персефона. Поднявшись выше крон деревьев, супруги вновь остановились и долго вглядывались в горизонт, по-прежнему держась за руки. Затем Аид посмотрел в глаза жены и, обхватив ладонями ее лицо, начал целовать ее нежные веки, мягкие губы, длинную шею, ямочки над ключицами. Она вскрикнула, запустила пальцы в кудри мужа и часто задышала, закрыв глаза. Наконец, когда в вышине раздался клекот орла, Гадес отстранился и с легким вздохом сожаления продолжил путь. Они миновали еще несколько пролетов, когда Персефона, вновь запустив руку мужу под хитон, начала легонько мять его ягодицы. Аид обернулся, сверкнул глазами и, вновь остановившись, расстегнул на ее плечах золотые фибулы, обнажив грудь. Она нетерпеливым движением сорвала с него одежду, и тогда Аид подхватил любимую на руки и в несколько шагов преодолел оставшееся до верхней площадки расстояние. — Здесь? — дохнул он ей в шею. — Да, — простонала Персефона. Взорам их предстал исписанный рунами золотой алтарь, теперь, как и все вокруг, укрытый снегом. У подножия расстилались безлиственные священные рощи, а над головами раскинулось все то же дышащее холодом белесое небо. Муж положил на жертвенный камень жену, и Персефона вздрогнула от мгновенно пронзившего все ее существо нестерпимого холода. Но пылавший в глубине души огонь согрел, и она протянула руки к Аиду. Тот не стал медлить и лег рядом, сорвав укрывавшие ее тело драгоценные одежды. Наклонившись, он принялся целовать, постепенно опускаясь все ниже и ниже. Прикусив мочку уха, коснулся губами ключиц и, накрыв широкими мозолистыми ладонями одну грудь жены, принялся ласкать вторую. Он ее целовал, посасывал, после вновь принимался гладить. Он чертил на ней языком узоры, а когда дыхание Персефоны стало неровным и рваным, ненадолго отпустил и, вновь склонившись, принялся сосать вторую грудь. Плоть Аида недвусмысленно уперлась в бедро жены, и она нетерпеливо задвигалась под мужем. — Гадес, — выдохнула царица, закрыв глаза. Он поднял затуманившийся от страсти взгляд и несколько долгих мгновений рассматривал ее черты. — Я люблю тебя, — прошептал он слова, не так уж часто срывавшиеся с уст мрачного владыки. — И я тебя люблю! — откликнулась эхом Персефона. Муж сжал легонько ягодицы жены и коснулся поцелуем жадно раскрывшихся ему навстречу губ. Птицы запели внизу, словно предчувствовали нечто удивительное. Персефона безотчетным движением раздвинула шире бедра. «Тебе не холодно?» — хотел спросить ее Аид, но понял, что жена его все равно сейчас не увидит и не услышит. Он и сам забыл обо всем, кроме ее ласковых рук, гладящих его спину, нежной кожи и манящего, дышащего жаром лона. Несколько долгих мгновений полюбовавшись охваченной страстью супругой, Гадес провел своей плотью по внутренней поверхности ее бедра, по животу, вновь спустился к лону и ввел внутрь палец. Стоны царицы подземного мира срывались с уст ее все чаще и звучали все громче. — Люблю тебя, — повторила она, и муж, пощекотав бородой ее шею, нашел крохотный бугорок и принялся ласкать его. От нетерпеливого стона Персефоны зазвенели деревья, и несколько прозрачных капель сорвались с веток. — Аид! — позвала царица, с силой вцепившись в черные кудри. — Уже скоро, — прошептал он и ввел внутрь второй палец. Персефона закричала, так что несколько дремавших неподалеку птиц сорвались с веток и принялись встревоженно кружить в небесах. Гадес вновь отстранился и, устроившись поудобнее, принялся ласкать жену уже языком. Он гладил шершавыми пальцами ее живот, целовал нежные бедра, и Персефона стонала и извивалась, выгибаясь всем телом. Ее пальцы вцеплялись в плечи и волосы мужа, и камни под ними дышали жаром. Снег на ступенях пирамиды таял. — Гадес! — в третий раз позвала жена, и муж в конце концов откликнулся на призыв. Накрыв ее всем телом, он помедлил немного, и когда она с силой обхватила его торс руками и ногами, рывком вошел. Крики владык, смешавшись, отразились от крон деревьев, сбив с них снег. Аид задвигался, с каждым мгновением все быстрее, и Персефона отвечала ему, подстраиваясь под его ритм, вцеплялась в плечи. Жар от их тел скоро перекинулся на камни пирамиды, потом на стылую землю, и руны на алтаре вспыхнули ослепительным золотым сиянием. Снег на ступенях начал стремительно таять. Она кусала его плечи и губы, ногти ее впивались в его спину, оставляя длинные борозды. Аид ловил ее настроение и, подчиняясь ему, наращивал темп. Золото алтаря плавилось под их телами. Рывком поднявшись, муж поднял мало что понимающую жену и, поставив ее на колени, вновь вошел. Крепко держа ее за бедра, он снова и снова с силой насаживал Персефону на себя, а та стонала и льнула спиной к его груди. Аид кусал ее шею, жадно мял ладонями грудь. Они словно стремились слиться в единое целое. Воздух вокруг владык стремительно нагревался. У подножия пирамиды давно сошел снег, зазвенели ручьи. Нагревшееся море с шумом выплеснуло волны на берег, и рыба на глубине заплескалась резвее, словно не веря, что природа ожила. Уже дохнул на просторы Эллады теплый ветер. Природа встрепенулась, пробуждаясь после долгого двухлетнего сна. Владыка Аид далеко на севере наконец в последний раз вошел в лоно жены мощным рывком, излив семя, и обессиленная Персефона упала бы на расплавившийся алтарь и обуглившиеся камни пирамиды, если бы муж ее не поддержал. Далеко у подножия нетерпеливо били копытами кони. Звери и птицы ликовали, славя весну. Гадес подхватил жену на руки и вместе с ней сошел вниз, оставив позабытые одежды лежать на вершине. Ступив на колесницу, он хлестнул коней, направил их к Элевсину, и лишь оказавшись в подземных чертогах, перевел дух. Он уложил по-прежнему все еще не пришедшую в себя Персефону на мягкое ложе в их спальне и устроился рядом. Жена прильнула к мужу, и он ответил на призыв, вновь овладев ею. Спустя положенное время Персефона родила Макарию, богиню блаженной смерти, и люди восславили ее.