Мир через объектив или/и полимер

«Вихрь» высадил трёх путников на платформу высокой станции полигона «Сахалин» и отправился своим маршрутом дальше. Со станции, что строением напоминала некую футуристическую широкую вышку с нетипичной крышей, простенькой изгородью и многомаршевой лестницей с перилами по бокам, построенной прямо по среди остановки под платформой со специальной перегородкой, открывался вид на комплекс «Менделеев». На его начатое огромное поле, извилистые холмы, скалистые ущелья в дали, исполинскую статую «Титан» подальше в туманности за горными хребтами, опять же на некоторые «кондоры» в тёмном из-за туч небе в несколько тысяч метров над землёй, раскидистые заросли и посадки — широкие лиственные деревья с чередующей хвоёй, через которые проглядываются деревенские дома и очертании здания лабораторий комплекса со стеклянной галереей в виде химической цепочки в облаке тумана. И даже когда из тучных облаков неожиданно (и при этом ожидаемо) выглянуло послеполуденное солнце, туман не исчез. Здешний слабый ветер его не рассеивал. А птицы, местные голуби, кружили над территорией целой стаей, периодически приземляясь на крыши домов. Лестница остановки вела вниз к парковочной площадке комплекса, от которой дальше, мимо будки кассы, автомата с газировкой и одинокой скамейки шла ровная трасса. Но спустя несколько десятков метров она неожиданно заканчивается, словно её недостроили и бросили на этом месте, и от неё начинается созданная колёсами земляно-травяная дорога с аллеей полевых высоких трав и растений по обе стороны и сухими трещинами, что являлась развилкой: одна дорога вела прямо в деревню Яблочково комплекса «Павлов» — к выезду на огромный дорожный мост над Лазурью, другая направляла к деревне «Менделеева», с местными парком и оранжереей. Расстояние от остановки до деревни мимо поля с ковылями, таволгоцветов, аллохрузами и прочими цветами, характерными для полустепной территории Казахской ССР, занимало несколько сотен метров. Меньше часа пешей прогулки… если бы не болото дальше как главное препятствие передвижения. И поле сразу привлекло внимание троицы: помимо красивых растений, деревьев и пасущихся парочка коровок в них таятся порой те ещё неприятные сюрпризы, как вёрткие ящерицы, пугающие своей внезапностью, змеи, пугающие тем же, даже если это обычные ужи. Однако самая настоящая проблема для внутренних инсектофобов — это полевые насекомые, что любят преследовать всю дорогу и громко, назойливо жужжать. Особенно известные кусачие твари как слепни, при встрече с которыми хочется иметь при себе огнемёт. Ирина, смотря с высоты остановки на дальний пейзаж деревни, сравнила его с угодиями Бабы Яги и Лешего. Если бы не здания с элементами науки дальше, думает она про себя, ни за что бы не поверила, что это место — часть Предприятия 3826. А когда раздался оттуда эхом громкий гул, чем-то похожий на песнь старого кита или рёв другого большого животного, девчушка содрогнулась, сделав пару шагов назад и вцепившись руками в лямку сумки. Нечаев жестом успокоил её, положив ладонь на плечо, но сам тоже от этого звука поёзжился на месте, хотя в жизни с чем только не сталкивался. — Непрх’авильно. Мы должны были остановиться у главной дорх’оги, ведущей к «Меморх’иалу Менделеева» как близкий путь до ангарх’а, а не у начала пути к болотным биомам, — недоумевающим тоном прокомментировал Штокхаузен, осматривая территорию хмурым взглядом: стоило представить, как он по болотам в костюме и ботинках, не предназначенных для таких мест, щеголять будет, скривил лицо в отвращении и дёрнулся на месте. — Наша подружка-злобная-хохотушка, часом, не затронула систему «Маглев»? — недовольно спросил Серёжа, не спеша спускаться по лестнице. И, бросив взгляд на девочку, с сожалением о сказанном добавил. — Ириш, без обид. Я знаю, что ты тоскуешь по ней и всё такое… — Всё в порядке, товарищ майор. В друзьях тоже надо видеть недостатки и уметь принимать их, — Ирина кивнула в знак понимания, но в глубине души боялась услышать, что и в случае с поездом снова оказалась замешана Люсенька. — Спешу вас утешить. «Маглев» в полном порх’ядке, ибо доступ к его констрх’укции могут получить лишь те, кто его и создавал. Однако плохая новость — поезд рх’ешил чуть сокрх’атить рх’асстояние, и остановил нас здесь, в западной части комплекса, — досадно вздохнул Михаэль быстро осмотрев территорию. — Ох, лучше бы воздушным лифтом воспользовались. — Вот действительно — лучше бы! — тотчас раздался сарказм. — Мда… Доверяй потом этому «Вихрю» — чуду техники с умной навигацией, блять! — Ну теперх’ь уже мы ничего не сделаем. Прх’идётся идти черх’ез болото, — сдержанно ответил Штокхаузен на замечание. — В любом случае, и там мы доберх’ёмся до нужного нам места. — А где находится сам ангар? — заинтересовалась Ирина. — В нижнем, подземном этаже под главным атрх’иумом, что связывает центрх’альный вход со многими научными отделами, несколькими лаборх’аторх’иями, гостиницей «Лёгкая» и главной столовой. А путь к атрх’иумуму есть на поверх’хности, в одном из домов дерх’евни. Так что осталось ещё немного. Скорх’о окажемся на «Челомее», — объяснил Михаэль, приобняв заметно уставшую девчушку за плечо для дополнительной поддержки, хоть та опять делает вид, что всё в порядке, но он не давал себя легко обмануть. После той беседы в поезде, где завеса пала и открылись все семейные тайны, Михаэль сроднился с девочкой. Уже относился к ней непринуждённо, с некоторой отеческой заботой, думая про себя раньше, что никогда не проявит таких жестов в адрес детей, неважно какого они там возраста. И вообще даже не надеялся, что однажды ему выпадет шанс побыть для кого-то тем, кто в его поддержке будет искренне нуждаться, так как обычно сохранял маску строгого, но отстранённого управленца. А тут вон какие перемены случились, хоть для их появления, как ни странно, понадобился катастрофический момент. Что до тех изучений её личности, где изначально считал её манипулятором? За них он хотел бы извиниться. Но не сейчас, чтобы лишний раз не шокировать её за сегодняшний день, раз уж больше не боялся от девочки каких-либо неожиданностей. Однако Михаэль по-прежнему сохранял авторитет «человека делового» для неё, как для любого её ровесника, чтобы совсем не выйти из воссозданного образа — образ второго, важного человека на Предприятии. А Ирина что и два года назад, что и сейчас без колебаний отвечала ему тем же дружелюбием. Теперь же её личность, что тревожится за родителей и их судьбу, нисколько не сомневается в искренности чувств немца к её маме. Одно задание лета близко к полному выполнению, ибо остался последний пункт — поговорить с мамой начистоту. Думает сейчас девчушка: «Как иногда полезно бывает подслушивать разговоры взрослых, хоть и неудобно это делать, прячась под столом…». Только Ирина пока не знает точно, как к Штокхаузену относиться стоит правильнее; или как к взрослому другу, как к майору Нечаеву, или как раньше — к заместителю генерального директора Предприятия. Или просто с уважением как к любому авторитетному взрослому. Или… как к отчиму: «Или отчимами официально становятся после свадьбы? Не ясно. Я просто такое слышала, если у кого-то нет родного отца, и отчим идёт на замену. А у меня есть папа. Зачем его менять?.. Какой бы вариант не подошёл, одно ясно — теперь и Михаэль Генрихович значится в моём круге близких… Но круг не сформирован полностью. Для составляющего не хватает только одного человека, о котором я намерена узнать побольше. Вот тебе, Ир, и второе основное задание лета… Лето, ты полно сюрпризов!..» — в привычной своей манере размышляла Ирина, пока ответ майора на слова Штока и текущая цель не вернули её в реальность: — Угу. Только сначала нам надо болота пройти и постараться там не наебнуться, — после сказанного Сергей опустил взгляд на подростка. — Что-то не так, товарищ майор? — Как сказать лучше? Ты у нас вся в светлом как при параде. В белых носках ещё. Самое то для ныряние в болото. — Ну я и надела светлое — для похода в ВДНХ. Кто ж знал, что за мной придут двое взрослых из Предприятия, с которыми я отправлюсь в другой комплекс через болото, а дальше — в воздушный город к дяде в гости? — улыбнулась Ирина, добавив гордо под конец. — И потом, товарищ майор, я пионер. А пионеры не боятся какой-то там грязи. Да и руки у рисующего тоже вечно пачкаются. — Всё-всё, усёк. Это была проверка. Ну, вдруг у тебя есть скрытая фобия грязи? — А такая разве есть? — удивлённо спрашивает Ира. — В жизни, поверь мне, всё есть. — Это уже наша оплошность: никто из нас лично не сообщил зарх’анее, что мы тебя заберх’ём. И уж точно не думали, что поезд надумает высадить нас здесь. Однако мы остановимся в гостинице «Лёгкой», где прх’иведём себя в должный порх’ядок. Я сообщу товарх’ищу Сеченову, что мы ещё где-то на час с лишним задерх’жимся. Только и всего. — Ещё час? Серьёзно? — устало протянул Сергей, представив, что ещё дополнительное время будет в обществе этого зануды, который за сегодня очень уж достал. Конечно, сейчас Шток его не так бесит до невозможного презрения, как раньше. А всё равно — достал. — А куда вы так спешите? На мультики? Они никуда не денутся! «ОС Демос» на это есть! — прозвучало заявление на родительском языке, которое обычно адресовывают нетерпеливым детям. В данный момент Михаэль действительно видел в Нечаеве этого самого капризного ребёнка, что в ответ на его слова тихо фыркнул, что-то ещё пробурчал, скрестив руки на груди. — Конечно, в «Демосе» не проблема глянуть. Но интернет-сеть не равна телевизору. — Неужели так велика рх’азница? — Для меня она очень велика! — Ничего страшного, товарищ майор, мы на всё успеем, — решила его подбодрить Ирина. — Я вам кукурузные палочки куплю, и мы вместе будем мультики по телевизору смотреть. — Прям таки купишь? — не мог скрыть слабую улыбку Сергей, видя попытки девочки всех к своей позитивной ауре подключить, как людей к «Коллективу 2.0». Если во втором случае нужна инъекция, то в первом используются исключительное объятья. — Честное пионерское! Специально большую упаковку! — заверила та, смотря на него снизу вверх в силу своего маленького роста, словно котёнок. Даже не смогла обнять его полностью из-за крупного, мускульного телосложения. — Идёт! — А как же ваши корх’онные пирх’оги, товарх’ищ майорх? — издал смешок Штокхаузен. — И пироги есть будем. Со сгущёнкой. А тебя не позовём! — подразнил в ответ Серёжа. — Нельзя так. Надо делиться, — серьёзно произнесла девчушка, хоть и понимала, что он так шутит. — Danke, Fräulein Sechenova. А вы, товарх’ищ майорх, если хотите успеть на показ этих ваших мультфильмов, в «Лёгкой» есть такие же телевизорх’ы. Так что идём! — скомандовал Михаэль и, вцепившись в левые перилы, начал спускаться по многомаршевой лестнице осторожно, проклиная строение подобных ступеней за сегодня уже в десятый раз. Сергей быстрыми шагами спустился по другой стороне, поджидая внизу остальных. Ирина, сняв с ног свои белые носки, сложив их аккуратно и положив в свою сумку, поспешила за взрослыми, чувствуя слабый удар ветра в область голых лодыжек. «Хоть какую-то белую вещь не уделаю совсем…» — заключила она.

***

Спустившись на парковочной площадку, где машин таковых не было, вся троица направилась по начатой трассе дальше, миновав занятую «Терешковой» кассу с доносящимся радио из окошка. И вскоре с асфальта ступили на сухую почвенную землю, чувствуя то трещину под ногами, то гладкую поверхность, иногда поднимая на ходу пыль. Нечаев занял левую сторону дороги, Штокхаузен — правую, Сеченова иногда прыгала с одной стороны на другую, перепрыгивая через остаток травы, так и не определившись, какая тропинка всё же лучше. Подпрыгивала следом за взрослыми легко и беззаботно, позволяя ногам размяться после долгой поездки, даже если балетки без носков немного слетали с лодыжек. Но такое неудобство не мешало ей с любопытством осматриваться по сторонам, вспоминая в Тамбовской губернии похожие поля с вытоптанными тропами и цветами вокруг, и мысленно восхищаясь здешней красотой Казахской ССР. Над травяно-холмистым горизонтом небо выглядело более пространственным, и своей величиной заставляло ощущать себя на земле крохой по сравнению с ним. Слоисто-перистые облака казались объёмными и будто плыли совсем рядом подобно дирижаблям. Солнце сквозь тучи, что надвигались с противоположной стороны и неумолимо накрывали ясный пигмент своей грозовой тьмой, ещё держалось на зените, согревая лучами и освещая путь. До той поры, пока большая туча опять не заслонила светилу, как бы говоря путникам, что не стоит забывать про обещанный дождь под завершение дня. Слабый ветерок шумел и покачивал траву с цветами, не ломая стебли и не срывая лепестки. Вместо разрушения он создавал свою тихую музыку — едва услышанный свист, колыбельную самого лета, первый акт под названием «Начало Июня». И с каждым сделанным шагом вперёд, с каждым услышанным гармоничных шелестов трав и трель сверчков, дурные мысли о происшествии в ВДНХ постепенно уходили далеко-далеко, уступая место более приятному чувству предвкушения и надежды на хорошее. Ведь впереди ждал парящий наукоград… вернее, наверху над Предприятием, спрятавшись за облаками, чьё величие также не терпелось увидеть своими глазами. А вместе с ним ждали и другие приятные моменты, как одно из них — семейное воссоединение. Ирина изо всех сил не позволяла крошечному страху проникнуть в душу перед встречей с дядей, но всё равно не могла заставить себя полностью успокоиться. Как порой назойливы паника, внутренняя ругань. Лишь удавалось прятать свои страхи и стыд за волной эстетического восторга от здешнего пейзажа комплекса, чтобы полностью не уйти в угнетающие мысли. Не идеальное спасение, а всё же лучше, чем одна преследующая леденящая внутри тревога. И прогулка, ещё не утомившая её ноги, прекрасно делала своё дело — несла свою волну вдохновения. Так и хотелось сойти с основной дороги, войти в глубь поля, рассмотреть цветы поближе, насекомых на них, которых девочка не боялась, и запечатлеть их, не затрагивая саму природу. Хоть и было велено идти дальше, но рука уже потянулась к сумке за полароидом, из-за чего движение ног приостановилось. Фотохудожник-любитель вновь взялся за своё дело, увидев на высоком цветке аллохрузы приземлившуюся божью коровку. Две минуты остановки ради модели в красном одеянии с чёрными точками того стоят… — Сам вход в этот центральный холл на болоте где расположен? — вернулся к вопросам Сергей, продолжая спокойно идти по дороге, тоже иногда осматриваясь по сторонам (но только не сзади, хотя стоило) и прислушиваясь к здешней тишине поля, тем самым позволив себе немного умиротворения. Пока дорога ровная, сухая, и громко жужжащие насекомые, которым надо почему-то обязательно полететь следом, не достают, можно расслабиться. Но со временем на пути уже пошли испытания: то встречный подъём почвы, то наоборот резкий спуск. Холм — он и в степи холм. Майору на рельеф дороги было откровенно плевать. Чего нельзя сказать про Штока, который уже умудрился споткнуться пару раз, так и не упав, словно каким-то чудом за воздух держался. Или ему матушка-земля помогала не приложиться на ровном месте. — В западной части комплекса всего два входа. Однако перх’вый доступен только с помощью кода активации. А дрх’угой, более свободный для перх’сонала, рх’асположен в одном доме под номерх’ом шестнадцать на улице Трх’удовой. В доме есть соответствующий замаскирх’ованный лифт. Им пользуются очень рх’едко: сами понимаете, в болото старх’аются лишний рх’аз не лезть, прх’едпочитая обходной путь. Ну, рх’азве что, местные энтузиасты только не боятся туда идти. — Ясно. Мы как всегда везунчики по жизни, хех! — прыснул смехом майор и решил на ходу проверить функцию сканера своей полимерной перчатки. И мигом огорчился после увиденного… не увиденного результата; нейроконтакты не вытянулись. Майор тут же приступил к проверке других базовых функций. Никакой реакции. Центральная звезда не подала признаков «жизни». — Ебучие пироги, сканер не работает, модуль связи тоже. И телекинез, и шок, и полимерный щит… Тьфу! Люськины старания — однозначно! — В одном можно сказать Любовь «спасибо»: это должно было случиться рх’ано или поздно. Дмитрх’ий Серх’геевич вам не рх’аз говорх’ил сменить перх’чатку, — вновь начал читать нотацию Михаэль. — Хорош выдумывать. Дмитрий Сергеевич один раз предложил сменить, и то ради фасона, чтобы перчатка отличалась от перчаток «Аргентума». За каким хреном мне этот фасон сдался, если функции у них одинаковые? — цокнул языком Серёжа, печально вздохнув. После чего достал из «Ярова-Абалакова» сигарету с зажигалкой, чтобы курением выразить скорбь в адрес своей старой перчатки: ведь многое с ней пережил, пусть и половину эпизодов до операции не помнит, а всё равно вещь верно служила. — Эх, отработала она своё, значит. — Ну, к сожалению, ничто не вечно, даже полимерх’ные перх’чатки: всё меняется и обновляется. Однако с Дмитрх’ием Серх’геевичем я свяжусь в гостинице. А для поиска того дома нам ваш сканерх не понадобится. В той дерх’евни не так много улиц, и уж тем более не так много домов. — Угу. Есть там то, чего нам следует опасаться? Так как я тут впервые… — То есть, вы никогда не посещали «Менделеев»? — искренне удивился Михаэль. — Ни его площадь «Свободу»? Ни гостиницу «Лёгкую»? — Не приходилось. Не было необходимости. А может и посещал, но не помню, — растерянно ответил Нечаев, выпустив дым и помотав головой. — Не, вообще не помню. — Смотрх’ю, оперх’ация сильно сказалась на вашей памяти, — прокомментировал тот с ноткой сочувствия. — Но рх’аз так, то слушайте. Я сам здесь тоже бываю рх’едко, но одно знаю точно. «Менделеев» на поверх’хности — очень спокойный комплекс. Там только болото. Даже рх’оботы там не так часто встрх’ечаются. В основном, у аварх’ийного входа только охрх’ана «ШЗ-5» стоит. Но мы туда и не идём, так как далеко находится. Наша цель — старх’ый дом с лифтом. — Спокойный, значит. Ладно. А ты сам как давно на территории комплекса был? — Где-то во вторх’ой половине марх’та. Как рх’аз на этом визите мне обещали высушить болото и верх’нуть всё как было в мае месяце. А сейчас уже июнь. И, судя по всему, проигнорх’ирх’овали мою прх’осьбу. Опять им прх’идётся напомнить, — с раздражением процедил Михаэль. — Так болото нарочно создали что ли? — пробурчал Сергей, сделав затяжку и вновь выпустив дым. — Этим учёным, интернам, или кто они там есть, делать нехуя? — Сотрх’удники «Вавилова» с сотрх’удниками «Менделеева» всё какую-то междусобицу устрх’аивали, чего-то не поделили. — Ясно — доэкспериментировались, блять. Вроде умные люди. А порой те ещё кретины. — Трх’удно не согласиться. Прх’едпрх’иятие 3826 — и научный полигон, и одноврх’еменно детский сад. За всеми не уследить. — Правильно! Где тут уследишь, когда в голове у нас одна ненаглядная? — вновь из уст П-3 вырвался смешок. — Товарх’ищ майорх, прх’екрх’атите! — последовало в ответ фырканье. — Это уже слишком! — Да не психуй, я не имел это в виду как что-то плохое. Я наоборот доволен, и даже немного в ахуе, что ты всё-таки оказался не до такой степени мерзким мудаком, которому нет дела до других. Ибо вон какие речи в поезде толковал сидел, с Иринкой говорил без этих своих выебонов, не считая темы про программу будущего и наставничество. Дмитрий Сергеевич не ошибся в выборе, когда назначал тебя своим заместителем. А раз у Дмитрия Сергеевича нормальное окружение из доверительных и проверенных мной персон на словах и действиях, то я спокоен. Считай, в своём сознании я с тебя частично снял ярлыки подхалима, подлизы и много других сформированных существительных, — поскольку юная партизанка, как думал сейчас майор, удачно подслушивала их беседу в поезде от «А» до «Я», то и сейчас он не видел смысла что-то утаивать, обрезать суть разговора и цензурить сказанное. Только прямота и честность, как бы они грубо не звучали. — Хоть и ваше вставленное «частично» меня смущает. Но опуская все негативные эпизоды с вашими поступками в мой адрх’ес, я польщён вашими словами и прх’еданности академику Сеченову, товарх’ищ Нечаев, — понимающе кивнул Михаэль. — Угу. Вот и поговорили. Пользуйся, пока я добрый… Шмелёк, а ты у нас чего всё молчишь ходишь? Или уже спишь на ходу после поезда? — бросив окурок и крепко втоптав его в землю сапогом, Сергей вместе с замом остановился на пройденном пути, обернулся и увидел, как девчушка стремительно бежала к ним, задержавшись ради снимков на несколько минут дольше, чем планировалось. От такой картины он тихо засмеялся про себя, произнеся. — Хах, вот действительно «Шмелёк» — летит быстро и обязательно шумно! — Хм, интерх’есно… Шмелёк. — Дмитрий Сергеевич её так зовёт. Случайно прицепилось. — Да, слышал. И всё же это так… чудно. Ох уж эти детские прх’озвища, — прокомментировал Шток, с приподнятыми уголками губ наблюдая за приближением. — Простите, увлеклась! — догнав взрослых, Сеченова начала глотать воздух, продолжая держать в правой руке свой полароид, а в левой — несколько напечатанных снимков. И когда более-менее отдышалась, стала договаривать свою мысль, возобновив вместе с ними пешую прогулку, теперь уже находясь между ними двумя. Неважно, что росшая посерёдке трава цепляла и щекотила её ноги. — Просто такую красоту не могла проигнорировать. — На секунду только отвернулись, а ты уже везде успела! И много нафотографировала? — Во-первых, вы лишь смотрели вперёд, я издалека видела направления ваших голов. А во-вторых, количество снимков достаточно. Для создания коллажа с эстетикой под названием «Bloomcore», как мне сообщила ЛС-1, подойдёт! — Эм, чё? Это под каким ещё названием? Шток, переведи. — Я так понимать, полимерх’ные алгорх’итмы ЛС-1 открх’ыли доступ в следующую терх’минологию, связанную с названиям эстетик с окончанием «core». Как и терх’минология художников, тут тоже не обошлось без английского прх’оисхождения. Хотя, по большей части, многие эстетики по смыслу обозначений являются синонимами. — То есть, к любому английскому слову можно вставить окончание «core» и всё — это уже сформированная, отдельная эстетика? — В общих черх’тах, да. — Бля, с кем я сейчас вообще поговорил? Чё за ебучий английский? Можно по понятнее? Я ещё от этих ваших «редравов» со «спиндпент…», «пинтами»… Тьфу! — цокнул языком Сергей, проиграв в этой словесной войне с терминами. — Короче, не отошёл от этих ваших умных словечек. — «Век живи — век учись», как говорится. Смотрите, — Ирина протянула ему снимки, чтобы показать свои запечатлённые творения и объяснить кратко и ясно, насколько это было возможно для неё самой, чтобы не увлечься рассуждениями. — Если перевести на наш, «Bloomcore» отчасти приравнивается к макросъёмке. Эстетика живой природы и насекомых в разгар цветения в летние сезоны. — А, ну так бы сразу и сказала! А то напридумают какие-то «блукоры». — В биологии, в частности в ботанике, много латыни, если что, — деловито изрёк Михаэль. — Латынь — это латынь. Так что не умничай, — пробубнив, Сергей вернулся к смотру фотографий, перекладывая их одну за другой как игральные карты. — Симпатично, конечно. Только не много ли божьих коровок да цветочков с разных ракурсов? — Возможно, и много. Но ведь это красиво. И потом, товарищ майор, это не просто божьи коровки, а божьи коровки на территории Предприятия 3826. Есть разница! — донёсся утвердительный ответ. — Ну да, ну да, чё-то я не подумал. Лучше иди вперёд, эстетичная ты наша на всю голову! А то пошла весь травяной мусор собирать! — с доброй усмешкой проговорил Серёжа, вернув ей просмотренные снимки. — И, пожалуйста, Fräulein Sechenova, больше так не задерх’живайтесь, — наставнически добавил Михаэль. — Или хотя бы не забывайте сообщать об остановке. — Да, разумеется. Простите ещё раз, пожалуйста, — Ирина виновато улыбнулась, убрав полароид в свой рюкзак, а снимки просунула аккуратно промеж страниц закрытого блокнота. Однако с тропы так и не сошла, продолжая идти строго по центру дороги между взрослыми рядышком, будто под их защитой, и топча траву. Нечаев уж хотел повторить приказ, ибо его и шелест да треск трав раздражал, и боялся, как бы этот пионер в жёлтом свитерочке не зацепился за спрятанную в травах ветку ногой и не припиздился прямо на колючки, коих здесь немало. Но заметив, что чуть дальше по пути растительность на середине дороги перестаёт лезть из-под почвы, он не стал говорить. И спустя несколько пройденных десятки метров теперь уже все трое шли по единой гладкой поверхности земли без разделённого пути на две дорожки, иногда поднимая пыль. — Как же здесь прекрасно! Как в сказке! — девочка вернулась к своим мыслям с эстетическим восхищением, выражая их вслух и тем самым нарушив молчание. — Мама говорит: «Если художнику вдруг выпадает шанс постичь нечто прекрасное, он должен этим воспользоваться…». А я не каждый день бываю на Предприятии 3826, потому и хочется запечатлеть всё. Любую деталь. — Узнаю мудрх’ые слова Лидии, и понимаю ваши творх’ческие стрх’емления. Но запечатлеть всё за одну прх’огулку — немного перх’еборх, вам не кажется? Я клоню к тому, что у вас будет немало таких шансов, когда мы в следующий рх’аз с вами выйдем на похожие прх’огулки прх’и удобном случае. Если вы, конечно, не перх’едумали и останетесь здесь после окончания июньской смены в «Сатурх’не». — Я очень хочу остаться на Предприятии до середины августа, Михаэль Генрихович. Но после сегодняшней ситуации на ВДНХ я начала сомневаться о правильности своего решения. Как ни крути, а всё же с моим появлением здесь я пока что больше проблем создала. Даже если, технически, последнюю заварушку устроила моя подруга, некоторые мои действия побудили её это сделать. И ладно, если бы это случилось один раз. Нет! Моё появление два года назад здесь спровоцировал похожий скандал, ссору между вами и мамой, ссору между мамой и дядей… — радость мгновенно сменилась грустью; отзвуки вины вновь вырвались из её души, как и те, что звучали на территории ВДНХ. И те же, что звучали как два года назад в коридорах театра имени Майи Плисецкой, преследуя оттуда до сегодняшнего дня. «Сенситивность и без того её в кандалах держит. А теперь зашкаливает так, что перешла за тонкую грань ментального состояния…» — мысленно сопереживал девочке Штокхаузен, и продолжил утешать её словесно, используя логические доводы. И, возможно, тем самым исправляя свои ошибки за проявленное ранее невежество в её адрес: — То, что прх’оизошло между мной и Лидой — не ваша вина. Жизнь у взрх’ослых, особенно у возлюбленных — сама по себе очень сложная, хрх’упкая констрх’укция. В семье тоже похожая констрх’укция. А что до театрх’а? Даже если и вы были свидетелем «закулисья», виновник остаётся тот, кто его устрх’оил, нарх’ушив условия. И, рх’аз на то пошло, Fräulein Sechenova, то многие оказались рх’ады, что этот скандал таки случился. Скажу большее — бунт прх’отив Ласточкина готовился и рх’аньше. Многие сотрх’удники театрх’а и ВДНХ особенно о нём мечтали. Но никто не мог осуществить затеянное, так как в адрх’ес Ласточкина не могли что-то заявить и обвинить в чём-то именно прх’отивозаконном, на что бы обрх’атило внимание само Политбюрх’о. Пока не появились вы и не повлияли на исход событий, став последним рх’ычагом в рх’ешении академика Сеченова закрыть этот низко-нрх’авственный эксперх’имент, которх’ый и так длился долго. — Да ну, вряд ли именно я причастна к решению дяди закрыть тот эксперимент, — сомневалась Ирина. — Вы сами ведь сказали, что многие сотрудники комплексов не раз думали о бунте. Наверняка, именно их протест сказался. И само слово как «эксперимент» выбрано не просто так… — Ой, Ир, все эти так называемые бунтовщики — они только на словесные перепалки горазды! — прервал её Сергей. — На самом деле, никто из них пальцем о палец не ударил; не пошёл на серьёзные разборки, полагая, что в один миг это всё разрешится само по себе. Те же сотрудники театра так думали, и так же товарищи из ВДНХ. Кому из них руки пачкать охота и вообще лишний раз заморачиваться по этому поводу? Правильно — никому. — Товарх’ищ майорх прх’ав к сожалению, милая. На террх’иторх’ии Прх’едпрх’иятия 3826 порх’ой бывает далеко не всё так слаженно, хоть мы все находимся под наблюдением власти, «Коллектива», и рх’аботаем над одной целью. Но взгляните прх’авде в глаза — если бы не ваше появление в нужном месте и нужное врх’емя, никто бы из нас так не узнал о нарх’ушении условий Стефана. И именно ваш сегодняшний поступок таки рх’ешил одну из прх’облем Прх’едпрх’иятия 3826. Вы вытеснили из места науки тёмное пятно бурх’жуазии, и сняли со многих из нас нарх’учники. Да, что-то и вышло из-под контрх’оля, однако минус на минус дал плюс. — А ещё минус на минус даёт пиздец — тем, кто его заслужил по итогу! — на своём языке перефразировал выражение майор для поддержки. — Получается, мои неудачи, неудачи двухлетней давности и сегодняшние, не являлись крупной неудачей для Предприятия в целом? — с потрясением уставилась на них обоих девочка, обняв свои похолодевшие под рукавом свитера плечи. — Всё сопоставлено в нужной цепочке. Я… Я даже не знаю, что сказать. — Слова от вас и не нужны. Наоборх’от, горх’дитесь собой и своей победой. Не думайте о плохом, не зацикливайтесь… — …Иначе говоря, товарищ Ирина, перестаньте лишний раз себя заёбывать! — внезапно прозвучал характерный для ИИ женский голос из полимерной перчатки ЛС-1 с посторонними звуками помех на фоне, тем самым перебив Штока и загнав своей репликой в лёгкий ступор всех троих. — Это чё сейчас было? — первым задал вопрос Серёжа. — Дежавю, — неуверенно предположила Сеченова, нервно хихикнув. — Да, и оно тоже. После прх’ебывания Любовь в перх’чатке нейрх’осеть ещё может какое-то врх’емя озвучивать запомнившиеся её некоторх’ые рх’еплики, — ответив, Штокхаузен поморгал несколько раз, отойдя от удивления, после чего цокнул языком и добавил саркастически, чувствуя стыд за поступок других. — Полезную инфорх’мацию она не запомнила, зато нецензурх’ную лексику — пожалуйста! Хотя, дрх’угого от Любовь Харх’итоновны я не ожидал. — Неужели она при своей… человеческой жизни так много сквернословила? — изогнула бровь девчушка, покосившись на нейронные нити перчатки со смущением от одной мысли о том, что Люсенька ещё где-то здесь и может слышать весь их разговор. «Ох, Люсенька, мне стыдно тебя вот так осуждать…» — пронеслось в её голове сожаление. — Ох, эта наглая девица на фрх’анцузском и немецком без стыда и совести скверх’нословит. И плохо, когда ты знаешь, как эти слова перх’еводятся с двух языков, о которх’ых даже стыдно подумать. Зато прх’и своём отце и академике она была стрх’ого невинной овечкой. — А хоть чё именно она говорила на двух языках? — активно заинтересовался майор. — Ну, к примеру. — Агент П-3, вам знакома поговорх’ка «меньше знаешь — крх’епче спишь»? — Ничего спросить уже нельзя! — буркнул Серёжа, но быстро сменил недовольный тон на сочувствующий. — А вообще, хоть её поступки идут вразрез с законом и моралью, девчонку мне жалко немного больше, чем Ласточкина. И всё равно — во многих случаях она пездючка. — Товарищ майор! — Ирина возмутилась услышанным последним словом. — Что? Я не как оскорбление же это озвучил. — Это неприятно в любом случае! — Ладно, проехали. Возвращаемся к так называемому дежавю с полимерным остатком, — прозвучал серьёзный тон. — Перчатка или Люся тебе дело говорит, Шмелёк. Перестань ты себя заёбывать лишний раз. Чего ты в самом деле себя так накручиваешь? Поседеть ведь можно раньше времени. Оно тебе это очень надо? — Я всё понимаю, товарищ майор. Знаю. Пытаюсь. Но частенько не получается. Всегда происходит что-то, что подшатывает колонны собственного контроля. А я их только и делаю, что пытаюсь эти самые колонны удержать. — В этом плане вы недалеко от Дмитрх’ия Серх’геевича ушли. Он тоже такой человек, скажем, очень трх’ебовательный к себе. — Ну дядя — понятное дело. Работа на нём сильно сказывается. Ведь столько ответственности, обязанностей, долг перед всей страной… — Угу. Он даже вне работы бывает дотошным. Так что мозгоёбство — это у вас точно семейное. Что он за тебя переживает, что ты за него… Что он всё контролирует, что ты за ним невольно это повторяешь… Мученики, блять! — Для личного подчинённого академику, уж больно вы смело о нём говорите, будто он вам и не начальник даже, — Ирина сощурила глаза, с подозрением глядя на агента. — Всё куда прх’още. Он агенту как отеческая фигурх’а, — просто ответил Михаэль, не догадываясь, какую реакцию сейчас вызвал у подростка. — В СМЫСЛЕ?! — раздался громко девичий голос. Сеченова от охваченного шока даже резко затормозила на пути, заскрипев босоножками, и посмотрела на майора не моргая и едва дыша. Спустя секунды молчания и неозвученных рассуждений она, сама от себя не ожидая, завизжала от радости так, что аж крик раздался эхом по всему полю. И бросилась крепко со всей зародившейся сестринской любовью обнимать майора, подпрыгнув к его шеи и прижавшись щекой к его бородке. — МОЙ ДЯДЯ — ЕЩЁ И ЧЕЙ-ТО ПАПА! ОН ВАШ ПАПА! — Э-Э! Громко сказано! Он для меня такой же академик Сеченов, как и для всех остальных на Предприятии. И вне Предприятия… — ошеломлённый её поведением Серёжа чуть не оглох от криков, замерев в неловкости. Однако собрался с мыслями и вздохнул в её объятьях спокойно, приподняв уголки губ. — Ладно-ладно, ты права, конечно. Дмитрий Сергеевич действительно мне как отец стал за два года моей реабилитации, общения и сотрудничества с ним. Я сначала думал, ну мол, работа врача у него такая — помогать пациентам. Но нет. Академик меня, можно сказать, усыновил, и я рад. А раз так сложилось, то ты, получается, мне сестрёнкой приходишься. Сводной, двоюродной… Короче, просто младшей сестрёнкой. — П-Правда? Просто… От радости мне всякое может послышаться, придуматься и это может быть неловко… — Правда. Никаких неловкостей. — Мне всегда хотелось, чтобы у меня был братик. Старший или младший. Без разницы. И теперь он появился в моей жизни. Или всегда он был, просто находился далеко от меня, — поддавшись воле своим чувствам, Ирина шмыгнула носом и не могла сдержать своих слёз, широко улыбнувшись. — И сестрёнку тоже. Всех. Ругалась бы с ними, спорила из-за пустяков, но всё равно любила их. — Ой, ну опять эти твои душераздирающие речи… Больше у меня платков нет: один извела несчастный! Не сестра, а кранка сопливая! — наигранно ругал её Нечаев, ласково поглаживая мягкую макушку головы своей широкой ладонью и слыша её всхлипы, что смешались с тихим смехом над его словами. Наверное, если бы не стоящий рядом Шток, что смотрел на них обоих в своей задумчивой манере, он тоже пустил скупую слезу. Сергей и не думал подыгрывать Иринке и её сердечности. Он именно сам, без приказов от академика Сеченова и других лиц, захотел взять Шмелька под своё крыло, как это делают настоящие старшие братья, готовые защищать своих младших сестёр от всего дурного и любить их просто так, как бы они порой не бесили своим поведением (а самокритика Иринки его бесит, но сделать ничего не может и исправить это тоже потому, что характер у девчонки такой — со своими заёбами). Странное, светлое чувство чего-то родного, хорошего, которое возникло ещё на ВДНХ по отношению к ней во время беседы, вновь вернулось к нему, но уже с новой силой. Благодаря этой силе его мысли о том, что он мог хорошо знать девчонку задолго до операции, мог нянчиться с ней, играть и просто присматривать, когда не было военных миссий, теперь не выглядели пустым звуком. И ещё какие-то слабые воспоминания вертелись в его голове, какие-то весомые детали, приятные да светлые отзвуки из прошлого, где была и Ирина, и «Аргентум», и кто-то ещё очень ему важный… Нет — пока Сергей не может вспомнить остальное. «В текущий момент хватает и этого мелкого просвета со Шмельком. Начал с неё, так и продолжим потихоньку с амнезией бороться. Не всё сразу. И отца заодно спросим про знакомство…» — фантомный его голос озвучил логичный вердикт. — Товарх’ищи, всё это очень трх’огательно, и не хочется прх’ерх’ывать такой момент. Но нам надо идти дальше, — наблюдая за семейной сценой, Михаэль демонстративно вытер слезу под глазом согнутым указательным пальцем и произнёс приказ, хотя скрывал изумление от увиденного так же умело, как и скрывал свой щебетарь за спиной, записав на нём весь их разговор специально для академика. — Да, точно. Иначе под дождь попадём и на мультики опоздаем, — Ирина успокоилась, отстранилась от майора и вытерла нос и глаза рукавом свитера, чтобы голая рука не была потом липкой, хоть это не этично. — Вообще-то у меня второй платок был так-то. Но, смотрю, свитер твоему сопливому шнобелю больше нравится, — услышав его слова, эту задевшую за живое усмешку, Ирина с наигранной обидой и надутыми губками посмотрела сначала на мокрый правый рукав, что уж поблёскивал на солнце, затем на майора, который в ответ на её сердитость невинно улыбнулся и скрестил руки на груди. И поскольку он теперь для неё названный старший брат, логично будет в его адрес перейти на «Ты»: — Вот всё дяде расскажу! Расскажу, какой ты жадный, платок в рюкзаке зажал! Ай-яй-яй!.. — А я, как свидетель, всё подтверх’дить смогу! — бодро вставил Штокхаузен в знак защиты, цокая языком и качая головой. — Как не стыдно, товарх’ищ майорх! Не по-советски это! — Идите нахрен! Оба! — беззлобно заявил Нечаев и гордой походкой пошёл по широкой дороге дальше, сунув ладони в карман. — Только вместе с тобой, Сергей-царевич! — воскликнула Ирина, хихикнув под конец и возобновив пеший поход. Шток отправил запись академику и последовал за двумя, ещё не до конца веря тому, что сейчас видел. Майор услышал ответную издёвку девчонки, с гордостью кивнул. Но промолчал, дав ей выиграть в этой словесной битве. Только это ещё не значит, что он полностью её пощадит дальше. Ибо не выбесить своих сестёр до конца — не по-братски.

***

— Деревня призрак… Холодно тут по всем традициям безлюдных территорий. Бр-р, — Ирина вздрогнула на ходу по скользкому пути, пройдя дальше взрослых на несколько метров вперёд. И пока что остановилась перед старым домом с облезлой зелёной краской на досках, треснутым стеклом на окнах, дырявой черепицей крыши, окружённым забором и с открытой настежь калиткой палисадник на переднем фасаде, где кроме травы и низкой берёзы ничего больше не растёт, и одна сторона забора, поворачивающаяся к улице, что валяется в высохшей грязи. Простой, среднестатистический деревенский домик под номером 34. Располагался на земле посуше с разобранной серой «Буханкой» в палисаднике у сломанного забора впридачу, у которой ни дверей, ни колёс, ни номерного знака, но сиденья и переднее стекло главное целы. Между этим домом и другим домом поменьше проходил переулок, ведущий неизвестно куда, и можно лишь подбирать варианты: то ли во двор с сараем, то ли к ульям, то ли к колодцу, то ли в огород со старожилой пугалом. А идти туда за ответом в одиночку ей было страшно, как и во внутрь дома тоже: через окна видно, что обстановка в комнатах хилая — чихнуть там боязно. И посему, осмотрев широкое крыльцо с открытой дверью, ведущей в террасу, вместо лишнего риска девочка села на нижнюю ступень под навесом старой крыши, чтобы малость отдохнуть после долгой прогулки в поле и пребывания без пяти минут на территории болотных биом, которое утомило её больше. Ну и чтобы оглядеться получше, что начала делать: как художник и как пионер, вспоминая уроки ориентира на местности в случае чего. Прислушивалась к эху лягушек, квакающих где-то недалеко, маху крыльев пролетающих голубей, скрипу старых деревьев, песне кукушки, жуткому вою кита (но девочка сомневалась, что это кит). И к чавканью под ногами при ходьбе в болотной грязи с камышами, которые она слышит в нескольких метрах от себя путём ниже. Взрослые ещё идут, не спешат, ибо быстро не получается. Поэтому приходится сидеть и ждать их как на привале, подавая сигналы с помощью диодов перчатки. Михаэль и Сергей сейчас старались двигаться осторожно: из-за больших луж и грязи дорога местами скользкая как во время гололедицы зимой, а старые треснутые дощечки лежали лишь на преодолевшей сухой дороге («Вот это нахуя вообще?!» — выразился на это зрелище ранее Серёжа), и подобрать их было поздно. Уже в первые минуты, как все трое ступили на территорию деревни, на её начатую улицу с кривой тропой (это была улица Октябрьская), сапоги майора, ботинки заместителя и босоножки пионера прилично увязли в иле. Первому ещё повезло в плане экипировки, а вот второму и третьей не очень: грязь проникла во внутрь обуви под самые пятки, и ощущения были не из приятных. А грязь ещё липкая под подошвой, обувь чуть не слетала с ног, что вдвойне отвратительно. Одно всех утешало — уровень глубины луж маленький, тонуть физически негде. Михаэль с содроганием чувствовал, как здешняя грязь намочила его ноги вместе с носками, частично коснулась низа его тёмно-синих брюк, где некоторые пятна на ткани успели высохнуть. Он несколько раз останавливался, оперевшись на столбы и заборы, чтобы вылить скопившуюся грязную воду из ботинок и тихо ругнуться под нос на родном немецком не хуже Любовь Харитоновны. Серёжа ругался чуть громче, повторяя свою коронную фразу «Ебучие пироги», сохраняя равновесие с трудом и проклиная навигационную систему «Вихря», что высадила их нарочно именно в самом болотом уголке Предприятия 3826 как последних идиотов. Ирина опустила неловкий взгляд на свои ноги и ещё больше смутилась: кожа выше её лодыжек и босоножки стали одного болотного цвета. — М-да, мама за такое вряд ли по моей макушке бы погладила, — протянула она, прыснув нервным смешком. — Странно, что брюки со свитером ещё чистые. «Не сглазь!» — тотчас упрекнул её внутренний голос. На иле да лужах испытания для троицы не заканчивались. Ведь что за прогулка по болотам без тумана? Не сильно густой как в мультфильме про Ёжика, что все минуты анимации держит зрителя в напряжении, но тоже не внушал ничего хорошего. Он словно был огромным прозрачным куполом над всей деревней, где акустика обрела новое звучание, отличимое от шума в пространственном поле, а время, казалось бы, остановилось. Солнца нет. С тучами в небе обстановка в деревне сгущалась темнотой. Смахивало на приближение сумерек, хотя до их наступления ещё остаётся семь или восемь часов по летнему сезону. Благодаря чему любой элемент деревушки, даже обычный полуразрушенный забор на фоне густой растительности, имел пугающий, но одновременно притягивающий мистический оттенок. — Они ещё идут. Бедные, и ведь помочь им не поможешь, — прислушивалась к движению и голосам взрослых Ирина ещё минуту и посмотрела на перчатку, чьи диоды тускло светились в туманном воздухе как светлячки. — Люсь… ЛС-1, как называется эстетика болот? — «Goblincore. Данная эстетика прославляет аспекты природы, которые многие находят уродливым или грязным; от животных таких как лягушки и улитки. До материалов таких как мох, грязь, растения и грибы, мухоморы…» — из донеслось пояснения очередного термина художественного раздела. Однако её компьютерный голос на фоне странной мелодии с аккордами арфы прозвучал не так, как прежний голос подростка. А именно как голос взрослой женщины. — Музыка из перчатки? И резко томный голос с ней? Это ново! Или ты опять сбоишь? — девчушка смотрела на перчатку, испытав напряжение. — Мои извинения, товарищ Ирина. Полимерные алгоритмы пошли разноплановыми. Открылось слишком много информации на ваш запрос… — прежний голос ЛС-1 вернулся, и музыка прекратилась. — Ну раз так, то лучше отправься в свой спящий режим. Не буду тебя грузить лишний раз из-за таких пустяков: ты тоже натерпелась всякого сегодня, — утешив прибор, хоть это не имело смысла, Ирина вернулась к творческой теме и любимому рассуждению. Нити послушно скрылись, и посему пришлось разговаривать сама с собой. — Будем изучать самостоятельно. Про гоблинов мало что знаю. Вернее, ничегошеньки не знаю. Не суть. Обратим внимание на другие слова, синонимы подберём… Хм. Болота, мох… Эстетика травников, Лешего, Бабы Яги и русалок. Ну, тут захочешь не захочешь, а будет казаться, что попала в гости к хозяинам болот. Встав с крыльца и приглядываясь повнимательнее к деталям территории, сделав лишь пару шагов в сторону, зайдя в палисадник через калитку, Ирина обнаружила в траве несколько молодых подберёзовиков, что росли под деревом с характерным названием. В душе пробудилась радость от такой находки: ведь какое это было везение найти столько грибов, хоть и боязно к ним прикасываться из-за шагающих муравьёв рядом. Но всё равно ради такого случая она достала полароид, сфотографировав один подберёзовик с ползающей по его шляпке маленькой улиткой тёмного цвета. Красота запечатлена — душенька эстетически накормлена… …Но не до конца. Хотела Ирина и к «Буханке» подойти, исследовать её получше, особенно внутри. Но оказавшись ближе и успев вовремя заметить в салоне осу, что летала за передним стеклом и громко, противно жужжала (и, как многие другие насекомые, в упор не видела открытого выхода или игнорировала его), быстро передумала лезть в старую машину и покинула палисадник совсем, чтобы не навлечь на себя гнев осы. Подойдя к началу переулка, подняла голову выше и увидела гнездо деревенских ласточек на верхнем углу рамы чердачного окна вместе с самими птицами с характерным красным пятном над белой грудкой. А потом обратила внимание на изумрудного цвета мох, что созревал на каменной поверхности фундамента с продухом. Следом на покрытую каплями паутину, склеенную в треснутом окне террасы. И совершенно случайно в её поле зрения бросилась минувшая мимо ног жирная, склизкая жаба. Ирина сама точно не понимала, зачем снимала всё подряд, даже если фотографии выходили неудачными. А всё равно не переставала это дело, осматриваясь вокруг и пребывая в эстетическом восторге («Никогда не думала, что буду так болотами восхищаться! Я свихнулась. Или это с возрастом такое начинается?..» — подумала она). Ведь такого в Северной Пальмире не видела даже на старых застройках, а в Тамбовской губернии слишком оживлённо для деревенской тиши, чтобы суметь заметить такие вещи. Вот уже представила себе, как будет сидеть ночью у дяди в квартире и оформлять страницы своего блокнота эстетическими коллажами на две темы, клея фотографии и добавляя надписи с простенькими рисунками. И весь её творческий процесс затянется допоздна, пока не устанет. Или пока Дмитрий Сергеевич её всеми уговорами не отправит спать, хотя сам злоупотреблял посиделками после полуночи из-за работы. И неожиданно раздавшийся, чавкающий и скоростной звук, что донёсся совсем рядом — из переулка, вернул её из приятных грёз в туманную реальность. Вдовесок вызвал страх, потому что взрослые, она заметила, ещё не подошли к дому. Мысли теперь наполнили её голову мрачными мистическими красками, а её тело моментально накрыли мурашки, что аж похолодело до кончиков пальцев. Ирина нервно сглотнула, однако заставила себя сделать осторожный шаг вперёд к переулку, выискивая что-то, что вызвало звук и гадая, что это могло быть. Что-то быстро движущееся по грязи, предположила девочка. Бродячее животное. Но видела лишь очертания очередных одноэтажных домов, деревьев в тумане, связку верёвок со старым, давно забытым бельём на них. И слышала шелест листьев да высоких трав. Никаких других движений не уловила. «Показалось. Туман ведь…» — поспешил утешить внутренний голос. Вот только ни чуть не убедил. Ирина решила устроить проверку, вспоминая, как некоторые смельчаки из художественных повестей и мультфильмов нарочно утрачивают бдительность, тем самым одурачивая недругов. И трюк, то ли к счастью, то ли курам на смех, сработал. Или неизвестный нарочно искал внимание. Стоило чуть повернуть голову, краем глаз она успела заметить пролетевшую за переулком небольшую тень, что высунулась из тумана лишь на мгновение и быстро скрылась в ней обратно, будто бы испарилась на месте. «Так и знала, что это не мираж. Там точно кто-то есть. И это что-то белое, крупное. Курица?» — Цып-цып-цып, — подала негромким голосом Сеченова, сделав ещё один шаг вперёд и вцепившись пальцами в свой полароид. В ответ тишина, хотя надеялась на куриный оклик. Вспомнив про питание домашних пернатых, она бросила в туман найденного в горстке земли кольчатого червя, думая, что голодная птица прибежит как миленькая и покажет себя. Но и это ничего не дало, а червяка, которого бросили за ни за что, ей стало жалко. «А если это не курица? Утка? Или ещё хуже — гусь? Твою дивизию, если это гусь, я откинусь на месте!.. Ох нет, зачем я вспомнила свои каникулы в губернии и тот страшный эпизод с местным гусем? Язык твой — враг твой, Ир, а мозги твои и подавно тебе неприятели…» — внутренний голос запаниковал. «Вот именно. Мозги твои порой действительно тебе неприятели. Что ты тупишь? Будь это гусь, или даже утка, ты бы услышала крик птицы. Логично? Логично! Значит, это кто-то другой. Кто-то потише… Кошка!» — вовремя подключилось здравомыслие. «Которую ты червём пыталась приманить… Ой, дура!» — из глубины сознания донеслась следом саркастическая усмешка. — Кис-кис-кис… — с надеждой начала звать Ирина гипотетическую кошку. Но снова в переулке ничего не случилось. Никакого движения. Пейзаж остался неизменным, на что тревожная из-за любого случая душа частично успокоилась… и раздосадовалась: хотелось же увидеть мурчащее создание и погладить его. — Кого ты там зовёшь? — раздался позади неё голос майора с сопровождающими чавкающими звуками под его сапогами и ботинками Штока. — Да так. Кошечку, — отшутилась Ирина, убрав полароид в сумку, полностью прогнав страх и бодро вернувшись к крыльцу старого дома, где сидела ранее. Взрослые теперь рядом, можно не бояться какого-то фантома. — А, ну ясно, — махнул рукой Сергей, не проявив к её словам особого интереса, так как многие дети млеют от кошаков, собачек, хомячков и других зверушек. И даже в таком месте, думал он, можно без проблем встретить гулящих животинок. — Так, всё — перх’ерх’ыв на десять минут! — сквозь хриплое дыхание объявил Михаэль и сел на верхнюю ступеньку крыльца, позволив себе немного откинуть ноги. В любом другом моменте он бы воздержался от грязных поверхностей древесины с ползающими клопами-солдатиками по ней, предпочитав помучаться стоя, зато остаться чистым. Но сейчас, когда его костюм не лучше болотной дороги, он лишь лениво махнул рукой на эти мелочи: всё равно потом стирать и принимать водные процедуры. Нечаев без пререканий насчёт перерыва занял место на скамейке, стоявшей у забора. Хотя, какая скамейка? Так это — кучка старых кирпичей, покрытые тёмным мхом, и сверху на них поставленная треснутая доска, где торчали по бокам непонятно зачем и для чего изогнутые гвозди. Стоило осторожно сесть на неё, она издала непонятный скрип как не смазанная телега. — Ужас какой. Весной, на что уж была оттепель, и то не было тут такой грх’язи. А это вообще катастрх’офа! — презрительно фыркнул Штокхаузен, осматривая свои кожаные ботинки и низ брюк. — Знаете, Михаэль Генрихович? Болото — не нефть. Отмыться проще, — пыталась утешить Ирина, игнорируя своё отвращение из-за грязи на ногах. — Это тоже верх’но. Но всё рх’авно непрх’иятно. — Да хватит тебе ныть. Сам ведь говорил: «Надо чаще выходить на прогулку, иначе в офисах чокнуться можно…». — Мои слова звучали не совсем так, товарх’ищ майорх. — Да один хрен — дрова! — Что? — с недоумением спросил Штокхаузен. — Прх’остите, я ещё не все ваши поговорх’ки и их смысл выучить. — Поясняю. Да, процитировал я тебя неправильно, но смысл моих слов остаётся тот же. Двигаться надо и только. Теперь понятно? — увидев в ответ кивок, Сергей довольно улыбнулся и легонько стукнул ладонью по свободному месту дощечки, уткнувшись спиной в забор. — А ты чё стоишь как статуя, Шмелёк? Или уже приросла к болоту? — Очень смешно. Прям обхохочешься, — с наигранной обидой проговорила Ирина, поняв его намёк про её испачканные ноги. — И это говорит мне тот, кто сам недалеко от Лешего ушёл. — Однако ты ближе к превращению в Кикимору! — раздалась усмешка. — Вот, уже бухтишь, булькаешь. Кикимора. — Много Кикимор в жизни своей видел и знаешь, как они себя ведут? — На одну из них я сейчас смотрю. Так что ни чуть не ошибся в своих рассуждениях! — в шутливой манере произнёс Серёжа, сощурив глаза и сохраняя уголки губ приподнятыми. «С желанием о старшем брате я поторопилась… Он меня уже бесит! Теперь я лучше понимаю Вальку, когда она говорит, что порой хочет убить Владислава…» — быстренько подумала девчушка, прожигая майора фальшиво недовольным взглядом: — Михаэль Генрихович, вы видите? Он меня обижает! «Кикиморой» обзывает! — Ни стыда, ни совести, агент П-3! — заступнически заявил Штокхаузен. — Вас это, как прх’озванного Царх’евича, совсем не крх’асит! — Ой-ой-ой, разбухтелись — раскудахтались! Скажу Дмитрию Сергеевичу, какая у него любимая племяшка на самом деле страшная зануда! — Он и так знает. Просто не озвучивает этот факт вслух, — рассмеялась Иринка. — Опять я, выходит, в пролёте. Но если серьёзно, Ир, присядь. Место свободное есть. — Да не, я постою лучше. А то вдруг сяду, а скамейка не выдержит? — Скажешь тоже. Обычно всё то, что кажется хилым на вид, крепче всего оказывается. В деревне скамью сделаешь — она веками стоять будет, — уверенно заявил майор и вновь чуть стукнул по дощечке. К несчастью для него, та окончательно треснула и сломалась пополам, а мужчина пятой точкой приложился на кирпичи с мхом. Если бы не мох, падать майору было бы куда больнее на острия. Хотя, что мох, что без мха, падение больше спровоцировало его на ругательство повышенным тоном, чем на болезненные ощущения. — Да ёб твою мать! — Видимо, свой век она отстояла до этой минуты, — прокомментировал Михаэль, сдерживая смех. Как серьёзный врач, что сдерживает проявления юношеского максимализма в подобных случаях, он забеспокоился за состояние солдата, хоть и знал про его сплав экзоскелета, созданный по последним технологиям, и знал, что тот сплав блокирует нервные окончания. Но как человек, что долго терпел унижения и тёрки, всё же не мог не поддаться душевному ликованию: впервые за это долгое время именно агент, а не он сам приложился к земле-матушке. И теперь Михаэль встал на перепутье между сдержанностью и приподнятым настроением. — Очень больно? — Ирина тотчас отреагировала на случившееся, вытянув Нечаеву руку помощи. Но не хуже Штокхаузена тоже оказалась меж двух огней противоречивых чувств и старалась придерживать смешинку. Со стороны она действительно находила это падение забавным, а со сказанными ранее словами про скамейку и её якобы надёжность картина в голове обрела сильные юморные оттенки. Трясучая рука с тихим свистом из носа выдавали её приступы. — Нормально всё, убери руку, — Сергей поднялся сам, оперевшись на забор и обтряхнув заднюю сторону костюма. И с сощуренными от недовольства глазами посмотрел сначала на девочку, затем на Штока, распознав их одинаковый жест по вздрогнувшим плечам, на что закатил глаза и цокнул языком. — Мха, смотрю, обнюхались на пару? Смешинки словили? — Кто тут смеётся? Никто не смеётся, товарх’ищ майорх. Мы сидим тихо, никого не трх’огаем! Верх’но? — почти серьёзно бросил Михаэль. — Да, верно, — Сеченова начала себя успокаивать, смотря виноватыми глазами на майора. Однако чем больше предпринимала попытки успокоиться, тем ещё сильнее становились её приступы смеха, и чаще звучал свист из ноздрей. И в конечном итоге они вырвались из её уст наружу, прозвучав сначала криком полудохлой чайки, а после и вовсе превратился в неконтролируемый хохот. — Серёж, прости нас, пожалуйста! — Не воспрх’инимайте близко к серх’дцу, товарх’ищ майорх. Не воспрх… — не успел закончить Шток, залившись слезами от смеха вместе с девчушкой. Барьер полный серьёзности, что долго держался, в итоге лопнул. — Ничё, ничё. Я вас извиняю… Хохотунчики, блять! — буркнул Сергей, отойдя от остатков некогда гордой скамейки от греха подальше и прислонившись к колонне крыльца, что соединена с перилами и навесом. И со скрещенными руками на груди смотрел на двух, терпеливо ожидая, когда они затихнут наконец-то, ибо их смех задевал его гордость. — Ладно, ладно. Забудем об этом неприятном инциденте, — взяв себя в руки, Иринка сделала вдох-выдох полной грудью и более-менее справилась с приступами хохота спустя несколько минут. И в доказательство своей серьёзности сорвала длинную травинку и начала из неё узлы завязывать от ничегонеделания. — Только попробуйте об этом кому рассказать! Особенно ты, Шток! Иначе в болоте утоплю! — Вы говорх’ите так, будто я всем коллегам докладываю о чьих-то подножках и падениях. «Вот, уважаемые! Вы знаете, а Нечаев того… упал?..» — воскликнув шутливо, Михаэль тут же встретился с гневным взором майора и, неловко прокашляв, вновь состроил спокойный лик, поправив воротник пиджака. — Ладно-ладно. Ещё несколько минут отдыха, и двинемся дальше. Мы должны скорх’о выйти на старх’ый мост. Потом ещё несколько метрх’ов вперх’ёд по Отктябрх’ьской, и налево к нужной нам улице. — А говорил, что деревня маленькая, домов не так много. Тьфу! — Она маленькая! — возразил Штокхаузен, добавив чуть тише. — С высоты птичьего полёта она маленькая. — Оно и видно. И знаешь что? Лучше пойдём дальше. Чем быстрее пойдём, тем быстрее в гостинице окажемся, где безопаснее и… посуше. — И где нет «надёжных» скамеек, — не смог промолчать немец, а Ирина, услышав его слова, опять тихо фыркнула смехом, уронив травяной браслетик. — Щас ты допиздишься, я чую. А ты!.. — Нечаев бросил взгляд на девчушку, что тотчас ему неловко улыбнулась, и скомандовал грозно ей в лицо. — Заканчивай свои хиханьки да хаханьки! Иначе я и тебя в болоте утоплю! — Детей нельзя топить, Серёж! — Согласен — их нельзя. А своих сестёр исподтишка можно, чтоб повадно не было! — Дюдюка Барбидокская… — слетело с языка, и девочка, осознав, что сказала лишнее, тут же притихла, натянуто улыбнувшись. — Смейся смейся. Угу-угу, — кивает несколько раз Нечаев, угрожая. — Такая Дюдюка тебе потом будет. — Шутки отставить, оба! Сейчас мы пойдём! — оперевшись на перилы рукой, Михаэль поднялся с крыльца и спустился со ступенек, едва не улетев с последней из-за скользкой подошвы ботинок. Ирина хотела было и ему помочь с сохранением равновесия, но он остановил её, вытянув руку вперёд и тем самым заверяя, что всё под контролем. И вскоре троица снова встала на предначертанный путь к старому мосту. Из-за бульканья под ногами никто не услышал, как в нескольких метрах от них в кустах раздался тихий шелест ветвей.

***

— …Злобная подружка-хохотушка… — Ох, эта наглая девица на фрх’анцузском и немецком без стыда и совести скверх’нословит… Зато прх’и своём отце и академике она была стрх’ого невинной овечкой…. — …Её поступки идут вразрез с законом и моралью… Пездючка… — Ой, да завалите вы оба! — гневно процедила сквозь зубы Любовь в пустоту. Голоса Штокхаузена и агента П-3 в её личном, полимерном пространстве, где нет характерного для Лимбо сюрреализма, о котором знает из уст отца, звучали эхом наравне с тихими звуками пузырьков и песней китов. Пустота как на дне океана, без всяких границ над головой и под ногами, по левую и правую стороны. Любовь не раз перематывала голоса взрослых при помощи своей силой мысли, и нарочно урезывала сказанное, чтобы уловить интонацию, услышать знакомое презрение при упоминании её имени, дабы ещё больше себя раззадорить, упиться зарождённой ненавистью… Иначе говоря — находит повод, чтобы лишний раз побеситься-перебеситься, а потом успокоиться, когда её отпустит. Откровенный мазохизм, зато какая рабочая схема. Ничто не даёт гарантии крепкого сна ночью, как брёх со всеми днём. Не зря же её при предыдущей жизни некоторые люди кличали кровососом, вот и надо придерживаться своему «вампирскому» статусу. А что ещё рыжеволосая девчушка тут могла поделать? Всех позаимствованных полномочий на полимерной основе её лишили, из перчатки вытащили как какого-то паразита. Теперь покоится своей полимерной оболочкой внутри особого фиксаторе в лаборатории, будто медитирует в воздухе. А её разум, что находился словно за полимерной стенкой, вставшей между этим миром и реальностью, ещё бурлит и не готов затихнуть так скоро. На своё физическое тело, что лежало на койке со всей подключённой аппаратурой в большой комнате и находилось между жизнью и смертью, она не желала смотреть через полимерную так называемую воронку, считая это зрелище жалким. Не ужасным, а именно жалким. Видеть свою сбритую голову, бледную кожу, тощее тельце, на котором больничный халат висел как на вешалке, подключённые трубки аппарата жизнеобеспечения и нейрополимерного восстановителя, частично схожего внешне с устройством для МРТ… Такое себе удовольствие. В одном Любовь была рада: за все три года комы так и осталась шестнадцатилетней девушкой, не прозевала свое ещё не начавшееся совершеннолетие, спасибо в очередной раз чудо-веществу — полимеру, заменив технику криогенных капсул. Но всё равно не хочет видеть свою чахлую тушку. Не сейчас, потому что не то настроение. Лучше себя морально истязать, исподтишка наблюдая через перчатку Ирины текущую обстановку, побеситься с некоторых моментов и над некоторыми людьми. Как удалось выяснить благодаря своему упрямству за несколько минут проведения здесь и подключившись в тот момент, когда Ирина гуляла по полю, Люся оказалась не полностью отрезана от прибора: всё благодаря нейросети «Коллектив», где любой остаток полимера нельзя полностью вывести как после инъекции. Как в компьютере, если отключить особенные улучшения, останутся в работе только базовые функции. Вот и с ней, как и в случае с отключением «мысли», Люсенька не может напрямую вступить в контакт, говорить через перчатку (пробовала — ничего не вышло из-за наличия голоса ИИ) и кого из роботов подчинить под свою волю. И так же не может перейти к более удобной и объёмной перспективе слежения как на том же ВДНХ, где смогла захватить цепочку местного видеонаблюдения и видеть буквально каждый угол музея. Сейчас её поле зрения выглядит как мир глазами лилипута из рассказа про Гулливера. Если Ирина, носитель перчатки, гипотетически стоит рядом с «Ромашкой» (а ещё с «Пчелой» с такой же пристроенной к её тросу камерой, только дрон для дела слежки оказался ненадёжным; уже успела проверить), у Люси есть шанс подключиться к ней и следить активнее. С уходом Ирки на несколько десятков метров дальше от камеры, связь с уличным прибором мгновенно слабеет, и одна из воронок с видимостью пропадает. Иначе говоря, радиус полимерного перемещения равносилен площади интернет-сети внутри дома с установленным с ограничениями модемом. Но Захарова считала, что лучше это мизерное умение и тот же маленький радиус от перчатки, чем вообще ничего. К чёрту территорию бункера за Предприятием. С профессором Лебедевым, что патрулирует в помещении вместе со своим роботизированным помощником и попутно беседует лично с Павловым и Сеченовым по «груше», тоже нечего разговаривать. Всем им пока объявлен бойкот! И без них в душе было мерзко. Тяготил спектр всех неприятных эмоций. Они ощущались каждой клеточкой даже без физического тела. Но нет. Это не из-за скорби по себе и своей несчастной судьбе. Лишь выраженное отвращение из-за себя и своего поведения, вышедшего из-под контроля. Ведь постепенно Любовь начинала принимать тот факт, что сильно, как сказал тот Нечаев («Будь он неладен!» — опять фыркнула при его упоминании Любовь), проебалась на ВДНХ. Не с упущенным шансом на убийство худрука, хотя это тоже обидно при наличии всего арсенала и всём своём проявленном могуществе. А проебалась по отношению к своей подруге: наорала на неё, прибегнув к мату, игнорировала её отчаянные просьбы прекратить своё дело, едва её не убила в порыве слепой ярости и в итоге рассталась с ней, так и не успев сказать «прости» с искренним сожалением за свои проступки, а не в целях заставить ту остановить стальную балерину. Любовь сама до конца не уверена, ради чего хотела это сделать; или просто поддалась своей характерной неприязни к таким самоуверенным взрослым или действительно пыталась отомстить Ласточкину за Ирину и не менее дорогого ей академика. Теперь, какая уж разница? Люся не сомневается, что лишилась полного доверия Дмитрия Сергеевича, чтобы он там ей не говорил из утешения в лаборатории. Однако ещё сильнее её огорчала потеря доверия подруги, понимая и принимая тот факт, что Ирина после такого имеет право с ней не разговаривать. Это было единственное наказание, которое Любовь боялась больше смерти и заставило её по-настоящему раскаяться. Ничто по ней не бьёт сильнее, чем морозным холодом одиночество. Как бы там Харитон ей не толковал про опасность привязанности к кому-то, и как бы она порой себя не вела на глазах других, демонстрируя свою независимость и пофигизм на чувства, в глубине души она не смогла игнорировать желание быть нужной, чувствовать себя нужной. С появлением Сеченовой в её жизни, как хорошее редкое событие, это желание усилилось. Но поскольку с ней, как особенным человеком, связь порвана по собственной глупости, Любовь ничего не оставалось, кроме как ругать, винить и ненавидеть себя, чем тех же Штокхаузена с П-3. До той поры, пока она случайно не перемотала в воронке отрывок как при проигрывании фильма и не услышала слова своей подруги, которые неожиданно для Захаровой оказались заветными, почти даже нереальными. Не поверив в первый раз, подумав, что ей послышалось, она снова перемотала к самому началу: — …В друзьях тоже надо видеть недостатки и уметь принимать их… — донёсся понимающий тон, и после прослушки в третий раз Любовь уже перестала сомневаться в искренности её слов. «Искра надежды ещё есть. Значит, тогда на ВДНХ она действительно меня простила! После всего, что я ей сделала?! Как? Или она реально такая простая и наивная, готовая прощать всех? Или слова Дмитрия Сергеевича про неё — не пустое утешение? Если это так, то значит…» — и на этом её размышления прервались, так как слёзы, которые она презирала с детства, считала признаком слабости и трусости, предательски выплеснули из её души. Именно что не есть из души, через твёрдую, холодную оболочку, что подолгу казалась ей самой непробиваемой. Но когда снова в поле зрения бросились Штокхаузен с агентом, в девчонке радость опять сменилась ненавистью, будто ранее потухший огонь разгорелся и поглотил остатки пепла. К этим двум взрослым Захарова не могла до сих пор не питать сильную неприязнь, не могла не обвинять их в невежестве и непонимании всей сути её задумки. А сейчас, наблюдая за ними через воронку, не могла не проявлять зависть и даже ревность: ведь те украли внимание Ирины к ней, пригрели, стали за время дороги близкими ей людьми и фактически вытеснили Захарову из их круга. Этот интеллектуал, занудный австриец, горазд стараться выставить Любовь в дурном свете перед Иринкой в целях «уберечь ребёнка от дурной компании». Люсенька ещё усмехнулась с того факта, что он отцом себя уже возомнил, чтобы оказаться ближе с другой юбкой — Лидией Викторовной. Так что тут всё ясно, ради чего такие старания проделываются и речи излагаются. И всё же Михаэль её не так сильно бесил, так как очень-очень редко могла с ним находить общий язык на эстетические темы, поскольку с другими товарищами такого везения не было. Да и все эти дела романтичного и интимного характеров её не особо интересовали, так как Михаэль с Лидой — не её отец и молодая женщина-архитектор из Китая («Михаэль Генрихович хотя бы не такой лошарик, как ты, отец. Извини, но это правда…» — её внутренний голос прозвучал виновато в пустоту). А вот товарищ майор — уже другой разговор. Этого Нечаева она прозвала мысленно двухметровой овчаркой и массой других словосочетаний с оскорбительной нотой. При виде него у Люсеньки сложилось олицетворение переделанной в её стиле поговорки «сила есть, а ума не надо, блять», и тем самым быстро вызвал в ней раздражение своими повадками. Взбесил ещё тем, что не смогла его вырубить на ВДНХ при помощи мощного, нейрополимерного давления: он сумел отразить её атаки. Однако это, как считала Захарова, ещё пол беды. Но когда он посмел назвать Иринку своей младшей сестрой, таким образом встав на замену, а та расплакалась от счастья и обнимать бросилась, она мигом почувствовала, как её душу задели за живое и пробудили её внутреннюю, яростную собственницу: «Да кто он такой будет? Майор, личный агент академика Сеченова и по совместительству его главный любимчик?! И что? Ничего особенного! Явился с бухты-барахты, окромя своих дурацких «ебучих пирогов» ничего не знает, не разделяет общих художественных интересов, смеётся над иностранными терминологиями как дошкольник, которому пальчик покажи — он захохочет, потому что IQ на минималке. Но он стал для тебя, Ир, в столь короткое время доверенным лицом. Как это, мать вашу, вообще возможно?! Ведь я с тобой дружу намного дольше и знаю тебя больше, чем кто-либо. И понимаю тебя лучше как никто другой даже без своих полимерных воздействий. Нет, я не могу в это поверить. Ира, ты же выше всяких грамотеев! Почему ты меня до сих пор не смогла вспомнить? Как же так?..» «Да чтоб ты, майор, припиздился где-нибудь! Будешь знать, как нарушать чужие планы и лезть в нашу дружбу…» И каков был сюрприз, когда Люся спустя минуты терпеливого наблюдения увидела этот неловкий момент со сломанной скамейкой и упавшим с неё майора, чему была сначала в искреннем шоке, а после громко, ехидно засмеялась, и смех её прозвучал эхом в полимерном океане. Настроение после такого зрелища у неё немного приподнялось. Но лишь на мгновение она почувствовала себя лучше. Не прошло и пяти минут, как её опять охватило разочарование с нотками самоненависти: «Дура, ты не о том сейчас вообще думаешь! У тебя самой сейчас мозги как бульон в полимерном котле, а до полного восстановления считанные дни! Пока амнезия мне не грозит, я должна хоть как-то попытаться связаться с ней и извиниться. Не ждать учёных! Действовать самой!» — Соберись, Люся, соберись! — начала нашёптывать себе девчушка, ходя по полимерному коридору или же левитируя с проделанными шагами из стороны в сторону, при этом не теряя транслируемую через перчатку картину происходящего. — Думай. Наблюдай… Вот и стала наблюдать, слышать приглушённые чавкающие звуки болотистой дороги деревни, что проверяла пеших на равновесие. А из уличных колонок доносилась издалека аккордная композиция, вновь из репертуара Радио Будущего: Вдох глубокий, руки шире, Не спешите, три-четыре! Бодрость духа, грация и пластика… Прислушиваясь к словам и наблюдая за тем, как все трое вновь пытаются устоять на ногах, однако становятся в крайне неловкие и неудобные позы, чтобы удержаться, Захарова на это зрелище прыснула смехом. — Ира, да в самом деле, прекрати! — слышала сейчас она шёпот Сеченовой под нос, которым пыталась себя успокоить, потому что её от происходящего вновь распирало на смех. — Действительно, Ир, кончай хохотать! Из-за тебя картинка трясётся! — с наигранной строгостью прокомментировала Любовь, хоть её слова сейчас мало что давали. Но как бы то оно ни было, Любовь сейчас рада услышать смех своей подруги после всего, что с ней произошло. Чистый смех…

***

— Ебучие пироги! Ещё и радио оригинальненько нас подъёбывает! — комментирует себе под нос Нечаев, едва не упав на месте благодаря подставленной руки. Бросил гневный взгляд на громкоговоритель как на врага. Песня, он считал, неплохая по своему смыслу, но в их общей ситуации с тернистым путём она будто бы нарочно раздражала. Хотя, дело было вовсе не в песне, а в случае с этой дурацкой скамейкой, из-за которой в душе ещё остался неприятный осадок, а в голове вертелся один вопрос: «Блять, ну как так?». Ведь он — гордый майор Нечаев со всей спецподготовкой ко всему и одновременно верный соратник Сеченова, оказался высмеянным в такой нелепой ситуации. И нет, дело не в Штоке: он под давлением своего авторитета кому угодно может ставить ультиматум, но с агентом такой фокус не провернёт даже за деньги, ибо собственная голова дороже. И смех Иринки не сильно его гордость задел, хоть и продемонстрировал свою грозность. «Чё-то мне кажется, что это подстава не самой древесины. Я же не слепой — видел, куда садился. И со сплавом вряд ли я такой титановый, блять. Скамейка была надёжной: не могла она в один миг на пополам сломаться, только потому, что я на неё просто сел. Кто-то постарался. Чую, что это подстава от знакомой обиженки через полимерное излучение… Да ну нахер, нет — её Правая из перчатки вытащила. Силы исчерпаны… Ой, смирись уже и признай, что сам элементарно припиздился, ибо нехуя садиться куда не следует…» — поразмыслил недолго Сергей, сосредоточившись на движении дальше. Все трое продолжали преодолевать грязную в буквальном смысле дорогу с болотно-травяным покровом, идя мимо заброшенных домов, поворотов в сторону гаражей и дворов, насаждений, растущих чуть ли не повсюду, разваленных транспорт и другого мусора прямо к мосту по улице Отктябрьской под туманным навесом. Кто-то шёл пытался, а кто-то ползком двигался. У Серёжи ноги периодически уезжали в разные стороны из-за ила, Михаэль до последнего держался за забор, передвигаясь благодаря нему как белка с ветки на ветку, только без прыжков. Ирина, оказавшись позади взрослых по правую сторону улицы, вообще под конец упала на четвереньки из-за того, что её снова распирало на смех из-за аккордной композиции про зарядку, так как путь действительно напоминал полосу препятствий как на уроках физкультуры или на играх Зарница. И смеялась ещё над самой собой, стоило сравнить себя сейчас с ползучей черепахой с растопыренными лапками. Опять собственное воображение сработало против неё. «Угомонись. Иначе лицом здесь приложишься…» — внутренний голос настойчиво продолжал её успокаивать, и постепенно девчонка начала справляться с приступами. Челюсть побаливала, испачканные в болотной грязи руки от неудобного положения немели (на том моменте Люся в своём полимерном мирке тихо гневалась из-за пропажи основной видимости, и если бы перчатка давала ей говорить, то донеслись звуки бульканья утонувшей жабы). Надо на что-то опереться и срочно, пока ручонки с ногами не расползлись в разные стороны как на мыле. — Fräulein Sechenova, вы как там? — почти выкрикнул Михаэль, продолжая держаться за старые доски забора и жадно глотая воздух. О головной боли он позабыл, потому что у него снова начали ныть суставы в ногах, и пошла отдышка. То ли из-за того, что деревня почти в плоскогорье расположена, а здешний воздух чуть другой, то ли сказывается факт пережитой больше десяти лет назад эпидемии Коричневой Чумы (несмотря на то, что раз в полгода проходит диспансеризацию, и в организме не выявлено таких категорических осложнений), то ли банальная причина — возраст, ведь ему за сорок пять. — Держусь! — задорно, испустив вздох, ответила Ирина, вцепившись грязными ладонями в сидение разобранного велосипеда, что увяз в жиже без шины на переднем колесе, рядом с начатым переулком между гаражей. И благодаря нему в конечном итоге она смогла встать ровно на ноги. Но не учла один факт, что велосипед неожиданно может сдвинуться с места, что по итогу и случилось. Старый велик сначала приподнялся из-за попавшего под него мусора, а после с грохотом повалился боком на грязь, успев задним колесом коснуться свитера, области живота, и оставить на жёлтом фоне жирные пятна грязи. Опустив глаза и увидев результат, Иринка шикнула с досадой, моргнула несколько раз без удивления при таком случае, не переставая при этом тонко улыбаться, чтоб не всплакнуть. — Твою ж дивизию! Всё таки сглазила! — Вот поэтому я и сказал, чтобы ты заканчивала со своими хиханьки да хаханьки! — процедил строго Сергей, остановившись у деревянного столба, похожим на флагшток, только вместо флага развиваются красные, дряблые ленты. — Да я даже не смеялась! Это само вышло! — начала оправдываться Сеченова и случайно коснулась руками свитер, дополнительно его запачкав. — Ох, будь тут мама, она бы меня за такое просто убила! — Лидия хоть и ценит чистоту, но не так же категорх’ично, чтобы убивать за кляксы. Вы хотя бы сами в порх’ядке? Не порх’езались об тот велосипед? Нельзя исключить рх’жавчину, возможный столбняк… — Да я-то в порядке. Чего нельзя теперь о свитере сказать: столько раз хотела в нём чистой походить хотя бы один день, и сколько раз это не получалось, — издав в ответ нервный смешок, Сеченова вздохнула, и бросила вопросительный взгляд на немца. — Михаэль Генрихович, а ещё далеко до того моста? — Nein. Мы почти к нему прх’ишли. Прх’осто из-за тумана дальнего пути не видно. Но мы точно рх’ядом, я помню. И если моя память не обманывает, на улице Трх’удовой дорх’ога уже не такая скользкая, потому что сама улица рх’асполагается чуть выше Отктябрх’ьской из-за почвы. — Ответ твой какой-то неуверенный, — майор посмотрел на того с выраженным недоверием. — Я прх’осто немного запыхался, — протяжно закашлял Штокхаузен, слегка наклонившись вперёд и постукивая по своей грудной клетке. — Михаэль Генрихович, вам плохо? — с беспокойством спросила она. — Всё в порх’ядке. Почти. У кого из вас есть вода? — Неа, — ответил Сергей, пока в его поле зрения не упал прикрытый большим, деревянным люком колодец с приставленной к нему водоразборной колонкой. Он располагается у поворота на улицу Солнцева в нескольких шагах от троицы. — Но сейчас будет. — Я вас умоляю, товарх’ищ майорх. Она не рх’аботает. Серёжа уже в этот момент подошёл ближе и сильно надавил на рычаг. Струя холодной воды брызгнула на деревянную поверхность люка, попав каплями на сапоги и частично на его костюм. Ирина посмотрела на воду зачарованно, замечая, как по люку и от него дальше пошли ручьи, и на свой страх и риск подошла ближе к колодцу. А Михаэль смотрел на это всё сомнительно, оставшись стоять на месте у забора. Колонка, на что обратил особое внимание, грязная, старая, наверное ещё древнее той скамейки будет. И её расположение на болотном участке вызывало у него дополнительное недоверие: — Я, знаете, перх’едумал пить. Лучше пойдёмте дальше… — Не пририкайся, а? Нормальная вода! — подставив ладонь под струю, Серёжа немного отпил, а после брызнул на своё лицо, умывшись и вытеревшись одним махом. — Чистая как лазурь! — Можно и ноги отмыть, — предположила Ирина, подставив для начала свои грязные ладони, которые без мыла спустя минуты стали чище. — Какой смысл? От колодца отойдём и снова окажемся в болоте! — шокирующе уставился на обоих Михаэль и ещё больше оказался шокирован их общих бесстрашия или же наплевательства, когда Сергей ещё раз смачно хлебнул, а девочка начала мыть ноги под струёй, вздрогнув от холода, но упорно продолжая водную процедуру. И эта действующая картина в понимании педантичного человека, как Михаэль Штокхаузен, не могла не выглядеть странной и глупой. — Да вы что, совсем с ума сошли?! Она теперх’ь ледяная! А микрх’обов в ней куча! — Да ебучие пироги! Нормальная вода, не занудствуй! Из покон веков из колонки пьют и никто не боится каких-то твоих микробов! — фыркнул от раздражения Нечаев. — Из автоматов, где стоит один стакан на всех, ты же пьёшь воду или лимонад! Ничё? — Это… Это дрх’угое! — выпалил Шток, пытаясь найти веский аргумент. Но так и не нашёл его. И почему-то забыл добавить, что к автоматам даже близко не подходит. — Надо постирать, — спокойно добавила Ирина, сняв с себя сначала сумку, а после свитер, под которым на тощем тельце надета белая тельняшка с толстыми лямками, и начала активно смывать грязь. По крайней мере, старалась это сделать, хотя без хозяйственного мыла сложно вывести пятна. — Милая моя, ведь в «Лёгкой» есть стирх’альные машинки, кондиционерх’ы! — воскликнув, Михаэль чувствовал надвигающуюся на его потрясённую душу досаду. И из-за того, что не смог ни чем этих смельчаков переубедить, добавил тихо про себя, прикрыв ладонью часть лица. — Gott, wem sage ich das überhaupt? — Так пить будешь или нет? Я уже устал рычаг держать, пока ты там свои «за» и «против» взвешиваешь! — Если я из-за вас заболею, пеняйте на себя! — всё же оторвавшись от забора, Михаэль скользя по пути подошёл к колонке, не переставая смотреть на неё с подозрением и попутно извлекая из своего приделанного к изнаночной стороне пиджака нейрокомпрессионного рюкзака давно опустевшую фляжку. Ибо нет, ладонь он под холодную воду не подставит. — Зараза к заразе не прилипает! — заявил серьёзно Сергей, однако за его тоном Шток сразу уловил подобие шутки. — В любом случае, Михаэль Генрихович, мы вас не оставим, если вдруг заболеете, — утешив с нервным смешком, Иринка закончила стирку (которая оказалась не столь удачной идеей, ибо пятно осталось) и шагнула назад, чтобы уступить место. — Обнадёжили, — скривив губы в полуулыбке, Шток подставил фляжку под жгучую холодом струю воды, стараясь держать ровно, чтобы капли не попали на рукав пиджака. Пока взрослые опять оказались заняты мелочью, Ирина отвернулась от них и бросила взор в сторону гаражей с переулком, повязав вокруг своего тела рукава свитера одним узлом и надев через голову свою сумочку. По её оголевшим рукам тут же пробежал холодок, и всё тело вздрогнуло, стоило почувствовать лёгкий ветер и неожиданно вспомнить о том странном явлении в тумане, где кто-то непонятный пробегал мимо. Даже после смеха и столько пройденных метров мысли о фантоме не могли оставить в покое. И каков был её шок, когда воспоминание внезапно материализовалось перед ней. Спустя минуты на фоне тихого шума воды, стекающей во фляжку, Ирина с правой стороны от себя, за гаражами, услышала быстрые чавкающие звуки, похожие на те, что доносились между теми домами. Только эти звуки звучали громче, чётче… В её душу повторно проникло напряжение. И нет, не получалось верить, что это могло послышаться. «Не будет странно, если это тот же самый фантом. Он нас преследует!» — Вы это слышите? — подала тревожным голосом она, шагнув назад к колонке и едва в неё не врезавшись. Серёжа тут же отпустил рычаг, схватив девочку за плечо, Михаэль, немного отпив из фляжки, убрал назад в свой рюкзак. Теперь все трое посмотрели на начатый переулок между гаражами, однако взрослые выразили недоумение из-за поведение ребёнка. — Скорх’ее всего, «ШЗ-5» и «БУС-А» там ведут слежку на местности или собирх’ают какие-нибудь биологические обрх’азцы. Их не надо бояться: как «Инженерх», детей они не трх’огают. — …Подкаблучники! И дегенераты!.. Что ты щас сказала?! ИДИ СЮДА, ПЕЗДЮЧКА МЕЛКАЯ! — раздался вдруг в переулке незнакомый, мужской голос на повышенном тоне и грохот следом, будто кто-то задел несколько ящиков и свалил их то ли на улице, то ли внутри гаража, но из-за тумана по-прежнему ничего не видно, зато слышно прекрасно. Ирина, вскрикнув от испуга, вырвалась из хватки майора и вцепилась в рычаг гидранта мёртвой хваткой, едва не упав на месте. — Те роботы наделены голосами? — увидев, что в одно мгновение напряжённый Шток помотал головой на его вопрос, Серёжа достал из «Ярова-Абалакова» пистолет и решительно направился к переулку в туман, скомандовав намеренному обидчику. — Так, мужик, давай без глупостей! Либо выходишь сюда к нам самостоятельно, либо… Ирина и Михаэль наблюдают, как майор исчез в переулке за туманом, от чего первая сильнее испугалась теперь уже за него, но продолжала смотреть на путь между гаражами не отрываясь. Михаэль, приобняв девочку за плечо, чтобы её успокоить, только и стоял гадал, думая кто это, не помня, чтобы на визите в марте месяце происходило подобное. Не прошло и пяти минут затишья. Сергей бодро, целый и невридимый, вышел из переулка на видный путь, встав на люк, убрав пистолет назад в свой арсенал и одаривая двух серьёзным взором: — Никого там нет. Только мусор раскидан и какая-то вентиляционная труба пристроена. Нашёл на месте лишь это. Из кармана майор вытащил белое, большое перо, которое нашёл у трубы. Волоски все целые, и на пёрышке нет пятен болотной грязи, что намекает на свежесть следа. — Хм. Похоже на гусиное перх’о, — заключил Михаэль, — Только в этом ничего удивительного. Из Яблочково сюда мигрх’ирх’уют много домашних птиц. Утки сюда же прх’иплывают. Но, товарх’ищ майорх, вы же не думаете, что здесь по комплексу бегает болтливая птичка? — после своих же слов он залился хриплым смехом. — Звучит как бред, согласен. Но мы на Предприятии ведь. Раз болото здесь создали, то и животинку могут научить говорить. Человека тут точно нет, гаражи все заперты, прятаться ему банально негде. В ту трубу человек точно не пролезет, разве что ребёнок мелкий. Так что делаем выводы. — Давайте пойдём отсюда, пожалуйста? — голос Ирины от страха перешёл на мольбу, и она уже начала буквально тянуть взрослых за собой, лишь бы те поторопились. — Э-э-э, тихо-тихо! Сейчас мы пойдём, ты чего так завелась? — Сергей с ещё большим удивлением уставился на девчушку. Только недавно он видел, как улыбалась во всю, а сейчас была готова начать истерить от ужаса. — Не смейтесь только, но я гусей просто очень боюсь, — призналась она, стыдливо опустила голову и уткнулась личиком в ткань тёмно-синего пиджака под областью грудной клетки, не поднимая рук. — Они шипят, преследуют и кусаются больно. — Ну-ну, милая, не бойтесь. Вы с нами, никто вас не укусит. Мы не позволим, — продолжал утешать её Штокхаузен, проведя ладонью по её макушке. — Вот именно. Так что нормально всё. Я над твоим страхом не смеюсь, слышишь? Вообще, эти гуси сами больше нас боятся. Шипят из-за страха перед людьми. — П-3, не говори вслух такую хуйню! Понижаешь IQ всего болота! — вновь раздался тот мужской, громкий голос с нотками откровенного нахальства и уверенностью в своей безнаказанности, и на сей раз его хозяин осмелился показаться троим. Только вышел не из переулка, как предполагалось изначально, а появился спереди на горизонте. Вышел из высокой травы, растущей возле чахлого домишки в десятки метров от колонки. И самая абсурдная теория оказалась верна. Обладателем голоса и создателем хаоса за гаражами являлся Гусь. Крупный, массивный, белый как жемчужина на фоне помойки, периодически издаёт характерные звуки домашней птицы. Троица успела заметить на правом боку его перьевой головы устройство «мысль» с вытянутыми нейронными нитями и светодиодами на конце, и всем стало ясно, благодаря чему пернатое чудо умеет говорить. Ирина, увидев его, свой кошмар детства из Тамбовской губернии, почувствовала, как у неё под одеждой всё похолодело вплоть до мокрых пяток, и не могла побороть себя. Тут же спряталась за спиной Штокхаузена. — Я чего-то не понял. Он откуда меня знает? — спрашивает майор, не отрывая взор от птицы, что ещё сохраняла дистанцию и продолжала стоять у травы, иногда прочёсывая клювом перья под крылом. Не получив ответ на свой вопрос, он толкнул Штока за плечо. — Ты ведь говорил, что комплекс «Менделеев» на поверхности — спокойный! — Я так и сказал, да. Его я не встрх’ечал на своём пути! Ни рх’азу не видел! — вновь помотал головой Михаэль, смотря на говорящего гуся не то с испугом, не то со скептицизмом, когда услышал из «уст» птички нецензурную брань. — Правильно, ты меня не видел! Я с апреля здесь кукую, ёпта! Знаете, как я тут заебался разговаривать сам с собой? Сначала изловить пытались, потом нахуй послали… Бедного Гуся обделили вниманием! Га-га-га… — доносилась то ли печаль искренняя, то ли печаль наигранная. — Угу, очень трогательно. Сделаю вид, что я заплачу… А теперь кыш! Кыш отсюда! — замечая, что гусь медленно начал к ним приближаться, Нечаев стал активно махать ладонью, сохраняя спокойствие по отношению к птице. Сеченова чуть высунула голову, чтобы осмелиться посмотреть на свою материализованную фобию, не удивившись тому факту, что гусь говорящий. После сегодняшнего знакомства с мелкой Избушкой на курьих ножках в ВДНХ и прочих полимерных явлений говорящие животные уже не кажутся вопиющим зрелищем. — Ирка-Ирка, в пупке дырка! Ты чё от меня прячешься, а? Я ещё тебя не кусал! Вы, долбаёбы, раступитесь! У меня к девке разговор есть! — Спасибо, конечно, товарищ… Гусь. Но не очень хочу с вами беседовать, извините, — неловко протянула Ирина, стоя теперь рядом с Михаэлем, а не позади него. — Ну и поебать! — Я тебе сказал «кыш»! — майор чуть повысил голос, приблизившись к гусю, чтоб прогнать. — В очко себе кышни, чмошник! — Товарх’ищ майорх, успокойтесь, bitte! — остановил его Штокхаузен, выставив перед ним руку. — Вы не понимаете, что это нечто вас прх’осто прх’овоцирх’ует? Лучше пойдём дальше, мимо него. Полное игнорх’ирх’ование! — Я Гусь, я до вас всё равно доебусь! — Ага, ага. Удачи, — бросил напоследок Сергей и вместе с остальными спустился с деревянного люка обратно на грязную дорогу, идя в сторону и соблюдая дистанцию. И не отрывал пристального взора от гуся, который продолжал стоять на месте и прожигать боковым зрением их в ответ. И отойдя от него на несколько метров, ступив на более-менее сухую дорожку, все мигом поняли, что гусь начал исподтишка идти за ними, держась на расстоянии. Хлюпанье преодолевшей грязи под лапами выдавало его движение, и не нужно было оборачиваться, чтобы посмотреть и проверить. — Игнорх’ирх’уем, товарх’ищи! — строго произнёс Штокхаузен, идя между майором и девочкой и смотря только вперёд на горизонт. Ирина, хоть и боялась теперь гуся меньше, не отпускала руку немца. Мало ли, что у животного на уме? — А знаете, что значит слово «шароёбиться»? — услышала троица механический голос позали себя с ноткой издёвки, жаждущей внимания. — Это очень глубокий смысл!.. Чтоб вы знали, долбаёбы. — Игнорх’ирх’уем… — повторил им обоим Михаэль, сохраняя невозмутимость и не видя в птице тотальной угрозы. Скорее даже, частично сравнил его со словарным запасом у Любовь Харитоновны. — Что, П-3, варежку свою проебал? Зад от скамейки ещё болит? Приложи подорожник, пхахахахаха! — Задрал уже этот… попугай пернатый! — пробубнил про себя с раздражением Сергей, продолжая идти с остальными и сдерживая себя, как бы не достать оружие и не стрельнуть по этой назойливой птичке. При Иринке он оружие не применит: не живодёр ведь. Хоть и очень хочется это сделать. — Поверх’ьте, он тоже меня бесит, — понимающе произнёс Штокхаузен. — К сотрх’удникам комплекса возникло очень много вопрх’осов. — Э, дайте денюжек на хлеб! Я жрать хочу! Все трое молчали, упорно идя дальше. Терпеливо игнорировали, однако Иринка наравне с напряжением испытывала жуткий стыд за чужое поведение. Даже её капитан Горбушина не такая острая на язык, как этот гусь. — Ветер в харю — я хуярю! Ветер в бок — и я ебок! Троица продолжала соблюдать молчание, и пернатому пакостнику это не нравилось. Он снова взялся за свои словесные махинации, идя за ними и теперь напевая: — «Мы забрались в камыши, наебались от души. Нахуя нам эти ландышиии?» — Ужас какой! — шёпотом возмутилась Ирина. — Рх’ано или поздно ему надоест нас прх’еследовать. Вот увидите, — хоть Штокхаузен проявил надежду на лучшее, но сам до конца не верил в свои же слова. — Ирка-Ирка, в пупке дырка, я ловлю сигналы из твоей не до конца проёбанной варежки! Эта рыжеволосая бич ещё на связи! — Что? — оцепенев от услышанных слов про свою подругу, Ирина резко остановилась, отпустив руку Михаэля, и посмотрела на своё ручное устройство, что находилось в спящем режиме («Теперь уже нет!» — исправил её внутренний голос), а затем на гуся. Он раздражал своей невоспитанностью, но не проявила к нему сомнение: с бухты-барахты такое нельзя сказать. Сергей с Михаэлем тотчас притормозил, глубоко задумавшись о словечках от гуся и с недоверием взглянув на перчатку сестрёнки. Быстро вспомнил облик Любовь Харитоновны, её описанные гусём рыжие волосы, вражду, ситуацию со скамейкой… Подозрения не оказались пустым звуком — всё подтвердилось: Полимерная сущность не отстала. До сих пор не отстала…