inanity

Последние несколько недель проходили одинаково. Гончаров лежал в постели на измятой подушке, байковое одеяло согревало, но не спасало от пыльной сырости помещения. В течение дня Коля или Саша приносили еду и воду, иногда могли даже что-то спросить или пожелать. Ваня может и хотел ответить, но мысли путались и не складывались в речь, а привкус угля и крахмала во рту не давал произнести звука. Что произошло? Последнее воспоминание, это момент попадания яда в голову и боль от удара о земь. Из разговоров мальчишек на кухне можно было узнать, что эспер, с которым тот сражался, обладал способностью, позволяющей отравлять определённую часть мозга, и чтобы сохранить другу жизнь, пришлось удалить её. Непонятно, как они это сделали, но без посторонней помощи скорее всего не обошлось. Кажется, Гончаров, из желания показать свою надобность и значимость, решил, никого не предупреждая, взяться за это дело, а в итоге… Теперь он не просто бесполезный человек, а отягощающее обстоятельство. Раньше бы Иван как минимум очень расстроился, а сейчас? Дыра в голове оглушила образовавшейся в ней пустотой, и чувства как-будто ушли всвязи с этим. Хотя почему «как-будто»? Пушкин говорил, что пришлось убрать сегменты, отвечающие за грусть, вину и какие-то ещё негативные эмоции. Казалось бы, если ты можешь испытывать только радость, разве это не вечное счастье? Но без грусти радость перестала ощущаться как таковая, как лунный свет не виден днем. Теперь ничего не имеет смысла, Все стало безразличным.                                                              *** Достоевский робко стучит в дверь и переступает через порог. Смотрит на облезлые стены, на полки с медицинскими книжками Пушкина, на склад коробок с хламом в углу, на шкаф с постоянно отваливающейся дверцей и наконец на Гончарова. Вид у последнего был, мягко говоря, так себе: бледная как мел кожа, мешки под глазами, бинты на макушке, достигающие бровей, любезно заплетенная Гоголем коса, от которой осталось только название, мелкие шрамы по всему телу, мятая рубашка. Но зато живой. Это ведь лучше, чем мёртвый, да? Фёдор медленно подошёл к кровати и сел на неприятно скрипящий стул рядом. Повисло глухое молчание. Он уцепился взглядом за складку на одеяле, старательно игнорируя лицо человека напротив. Видимо, все, что тот хотел сказать, вылетело из головы вместе с захлопнувшейся дверью. Гончаров сел и оперся спиной о стену, пристально глядя на Достоевского, рассматривая каждую деталь внешности, в попытке вспомнить его, чувства, когда-то возникавшие к нему, но тщетно. Их уже не вернуть. — Знаешь,.прости меня, и — Фёдор кашлянул в кулак, сгорбился, поставив локти на колени. Копна чёрных ломких волос закрыла лицо. После инцидента на Достоевского свалился тяжёлый груз стыда и вины. Он ведь обязан был догадаться раньше, остановить, спасти, успеть. Он ведь гений, вундеркинд, мать твою. Он всегда видел и понимал, так почему именно сейчас и именно так все сломалось? Кажется, он не учел того, что кто-то кроме него также может заниматься самоуничтожением. — Я. хотя нет, неважно. Стеклянные голубые глаза устремились в несуществующее пространство, сквозь Фёдора. Последний сидел молча ещё некоторое время пока измотанно не уткнулся лбом куда-то в плечо Гончарову, положив руки на спину.