Деловые отношения

      Утром Карлайл поехал с Гордеевой: лично передать драгоценнейшую Алиску в руки майора. Правда не в те, на которые сама Селезнёва рассчитывала, собираясь утром, но к Гоцману всё равно идёт охотно. Смотрит, правда, волком на Розали. Но это скорее от неожиданности. Не ожидала, что у дяди Лёши есть «своя личная тётя». Та тётя же, услышав это прозвище, скрылась внутри квартиры. Правда в однушке это не совсем удаётся. Любовь Андреевна всё равно видит, как сестра Карлайла с обожанием разглядывает девочку.       — Вечером приду, — целует в обе щёки Алиску и смотрит на открывшего рот Гоцмана. — Твоя задача Алису развлекать. Парки, мультфильмы, захочет — пусть хоть из тебя принцессу сделает. А свои додумки оставь.       Гоцман хмыкает и косится на Карлайла:       — Ну и характер достался, а?       Гордеева тут же даёт несильный толчок майору.       — А что, Любовь Андреевна? Вы, Карлайл, смотрите в оба, — бросает в догонку Гоцман.       Сама Любовь Андреевна уже спускается вниз. За ней слетает и Каллен.       — До чего же они… — вздыхает, кутаясь в пуховик. — Как дети малые бывают. Представляешь?       — Более чем, — кивает Карлайл, а сам уже открывает дверцу машины — развозит дам сам, только потом в больницу.       Гордеева довольно устраивается на своём месте. Кресло теперь под её габариты устроено: и наклон, и расстояние, всё, чтобы ей было удобно.       — Ты сегодня до скольки? — спрашивает Любовь Андреевна и кладёт свою ладонь поверх руки Карлайла.       — В пять операция плановая, — раздвигая пальцы в стороны, отвечает Американец. А Гордеева между них свои располагает. Улыбается, когда сжимает. — Потом интренов проверю и за тобой. Вместе за Алиской поедем.

***

      День в отделе тянется невыносимо долго. За время её отсутствия накопилось множество стоячих дел. Их Гордеева и продвигает: в архив, в лабораторию к Светке — та теперь у них гораздо больше, чем на три года задержится, — снова к себе в кабинет. Печатает, перечитывает, запросы рассылает.       Не сразу замечает на столе принесённые Вовкой фотографии. Сверху были поставлены те самые дела, которые и отодвинули столь неоднозначные снимки.       Полковник смотрит на них долго. Вглядывается. Залпом выпивает стакан воды. Набирает по внутренней линии Вову.       — Это что, шутка такая?       — Никак нет, Любовь Андреевна, — таким же взволнованным голосом отвечает лейтенант. — Я перепроверил.       — Никому не говорил, надеюсь? — Гордеева подцепляет ноготком плотный уголок и смотрит на несколько копий.       — Никому.       — Записи удали, — облегченно выдыхает Любовь Андреевна и со стуком кладёт трубку обратно.       Проводит пальцами по поверхности снимков, а точнее — по стоп-кадрам с камер наблюдения. Гладит четкое теперь изображение. Видит, что это Карлайл принёс Киношника к ним в отдел. Видит, а понять не может.       Как же человек провернул такое? Как вообще можно было смазаться настолько, что и не видно почти? Незаметно присутствия на кадрах.       Только вот Вовка у неё парень толковый. Справился с тем, о чём она уже и думать забыла. А тут вот что.       Другая серия кадров не лучше: Каллен младший на верхушке пятиэтажки, в которой Стрелок проживал.       — Вот тебе и Американцы, Гордеева, — говорит она вслух, а сама изображения складывает в сумку.       Не нравится ей это открытие. Не нравится и то, что Карлайл не сказал ей об этом лично. И навряд ли бы вообще планировал. Но Любовь Андреевна дважды вставать на одни и те же грабли не собирается. Она на таком доверии обожглась. Сильно так. Теперь во что бы то ни стало выяснит у Американца, кто и для чего приехал.       Теперь она уверена, что неспроста всё это.       Идёт стремительно. На часы поглядывает: полседьмого. Карлайл, скорее всего, ещё не освободился. Потому Любовь Андреевна идёт не спеша. Обдумывает, как и что сказать. Зла на него неимоверно. На себя, правда, тоже зла. Вновь бдительность подрастеряла. А эта потеря может встать в большую неприятность.       И неприятность действительно случается. Шагает вдалеке полураздетое тело. Без куртки, без штанов. Гордеева даже не уверена, есть ли на этом теле трусы. Неряшливо накинута кофта и всё.       Нагоняет фигуру Любовь Андреевна. Ругается про себя. Не фигура это вовсе, а Кристина Вершинина. Дочка санитарки из больницы.       — Что же случилось то? — Гордеева скидывает с себя пуховик и надевает на дрожащую девчонку.       Та сперва дёргается в сторону, но, заметив знакомое лицо, кутается сильнее, сводя колени вместе. Один сапог не застёгнут, разошлась молния совсем.       — Ничего, я… — девочка шмыгает носом и отводит взгляд.       Стыдливо отводит. Виновато. Полковник же замечает синяки с внутренней стороны бедра. Точнее на том, что от них осталось: расползлось фиолетовое безобразие по девичьей коже. Там же расползлись и улики.       — Кристина, — строго начинает Гордеева, заглядывая в красное заплаканное лицо. — В больницу нужно.       — Не нужно! — вскрикивает девчушка, а Любовь Андреевна крепче руки сжимает на её плечах. — Мама там, узнает… а потом все… и город весь…       Тут Кристина не выдерживает. Трясётся вся и жмётся к Гордеевой. Мычит что-то неразборчивое. Любовь Андреевна тут же подхватывает её на руки — лёгкая Кристина для своих шестнадцати лет — и идёт прямиком в районную.       Желательно через чёрный ход. Чтобы глаз меньше любопытных было. Каким-то чудом ей это удаётся.       Сквозь протесты и слёзы направляет Вершинину в процедурную. Приказывает ждать. Никуда не выходить. Она скоро вернётся. Не одна, с врачом. С тем, кто не скажет и не спросит лишнего. Кристина кивает и залезает на кушетку. Прижимается виском к стене. Смотрит теперь почти безразлично.       Поэтому Гордеева бежит. Врывается в ординаторскую. Карлайл тут же замолкает, возвращая карту пациента молодым товарищам. По взгляду Полковника видит, что случилось что-то. Не спрашивает. Идёт за ней. Останавливаются только перед процедурной.       — Там девочка, изнасилованная, надо… — Любовь Андреевна не договаривает. Не может. Делает глубокий вдох.       — Я понял, — отвечает Карлайл и, входя внутрь вместе с Полковником, закрывает дверь на ключ.       Кристина при виде мужчины вздрагивает. Жмётся в угол. Смотрит на Гордееву испуганными глазами.       — Кристина, ты послушай меня, — начинает она, а у самой словно ком в горле. — Неприятно будет. Страшно. Но мы обязаны. Чтобы поймать его, слышишь?       Девчушка кивает и шмыгает носом. Открывает рот. Но тут же машет головой. Хотела что-то сказать, но передумала.       — Не молчи, Кристина, — Любовь Андреевна садится рядом. — Карлайл хороший специалист. И человек хороший.       На последней фразе внутри Гордеевой что-то переворачивается. Смотрит теперь на Американца. Поднимаются брови в подобие домика. Спрашивают: «Так ведь, Карлайл?».       Мужчина этого взгляда не выдерживает. Уходит за ширму подготавливать инструменты. Полковнику же безумно хочется достать проклятые фотографии и спросить.       Но не сейчас.       Сейчас у неё Кристина, которая дрожащим голосом всё же поправляет Гордееву.       — Не его, — закусывает Вершинина нижнюю губу. Скапливаются стыдливые слёзы. — Их. Трое было.       За ширмой тут же слышен металлический звон. Что именно произошло, Любовь Андреевна понять не успевает. Высовывается светлая макушка и родной голос говорит, обращаясь не то к пострадавшей, не то к Гордеевой лично:       — Как будешь готова.

***

      Полковник свою готовность откладывает. Идёт прямиком в злосчастную квартиру, в которой произошло изнасилование. У подъезда её нагоняет Дзе: всё для протокола у него с собой. Как и холодное ощущение возмездия.       — Вот ведь сученыши, — сплёвывает мужчина и идёт следом за начальством.       Начальство его правда останавливает и просит одолжить куртку — свою Кристине оставила — а затем идёт к железной двери. Вжимает палец в дверной звонок сильно. До покраснения.       — Мальчики, убавьте музыку, — тянет непривычным сладким голосом. Внутри всё съёживается от него. Но по-другому нельзя. Не откроют пацаны ментам.       Дверь тут же распахивается. Разглядели в глазок одинокую девушку. Правда пистолет и сослуживца не заметили. Теперь лежат мордой вниз. Все трое.       — Вершинину Кристину насиловали? — вдавливает сапог в оголенную спину первого попавшегося щегла.       — Кого? — пищит тот, а Гордеева жмёт сильнее. Пацан прикрикивает от боли.       — Эй, командир, не знаем мы никакой Кристины, — отвечает третий. Повернул голову в сторону. Смотрит Полковнику в глаза. Видит она, что врёт.       — Кто первый? Ты? — холодно спрашивает Дзе. Видит, что Гордеева на исходе. Необычайно эмоциональна в этот вечер. Того гляди и сломает что пока ещё подозреваемому.       В ответ пацан замолкает. Молчат и остальные. Тогда Полковник садится на корточки. Наклоняется к тому, что под ней.       — У нас в городе маньяк был, — начинает она, — его то поймали, а вот сообщников… Знаете, что он с жертвами делал? Жрал их. Натурально так.       Один из троицы пытается дёрнуться. Тут же возвращается в недвижимое положение благодаря Дзе и его пистолету. С оружием всегда разговор короткий.       — Так вот я всё думаю, может это вы помогали, а? Все трое, — Гордеева тянет пацана за ухо. Приподнимает от пола. — Трахали и жрали, трахали и жрали.       — Да не жрали мы никого, — вновь пищит недоносок.       А Гордеева сильнее сжимает пальцы. Ухо красное совсем. Как и глаза паренька.       — Только трахали? — рычит она в это проклятое ухо.       — Да! — хнычет пацан.       — Все трое? — не унимается Полковник.       — Да, да, да! — кивает голова, а парень сквозь слёзы продолжает. — Сначала Ромка, потом Саня и я. Потом по кругу снова.       Гордеева резко отпускает голову. Едва удерживается от того, чтобы не пнуть мерзавца.       — Придурок! — вскрикивает тот, который убежать хотел.       А Любовь Андреевна чуть ли не падает. Знает она этого паренька. Знает его и начальство.       Сплёвывает и Дзе. Понимает, что дело дрянь. Повязали сына генерала.