Рубиновые цветы

Из года в год в День Благодарения Сара запекала индейку в духовке, обильно поливая её свежим лимоном, соевым соусом и приправляя итальянскими сушенными травами. Разогретый духовой шкаф с шипением и подымающимся паром захлопнулся, таймер отсчитывал положенное время, когда по радио проигрывалась по кругу песня её молодости. Тёплый свет кухонных светильников разливался по душной комнате, не оставляя ни единого тёмного уголка и душевное спокойствие, добытое упорным трудом, вознаграждалось сладкой конфетой в моменты грусти. В свой двадцать четвёртый День Благодарения Саре не требуется компания для праздничного ужина, и отпустив пару неуместных шуток об одиночестве в общий чат с опечаленной Адель, она выключила телефон, намеренно бросив его в спальню. Её диета длилась достаточно долго, а стремительно запекающаяся индейка под фольгой источала непередаваемый аромат, от которого подкашивались ноги и ежесекундно расширялись лёгкие, в попытке вместить в себя каждую нотку фантастического запаха. Откупорив бутылку белого вина и заблаговременно позаботившись о покупке электрического штопора, она наполнила фужер. Чувство превосходства над этой жизнью отдало должный эффект: Сара расслабилась за пару минут, позабыв о напряге с недовольными клиентами. Те и другие колотили её терпение безжалостно, пока начальник отдела похлопывал глазками перед экранами, транслирующими футбольный матч. Увольнительная лежала у него на столе, и о большем Сара мечтать не могла! Бюрократическая каторга в четыре года почти оставила её навсегда, и планы о поездке в солнечную Сицилию атаковали с бушующей силой. Вот бы шляпу прикупить и новый солнцезащитный крем с хорошим составом, чтобы преспокойно любоваться неземными видами и не беспокоиться о жаре! Сара мечтательно выдохнула, пригубив вина. Холод Канады негативно влиял на чувствительную натуру, и, еле пережив последнюю зиму, О’Нил дала себе обещание, что следующее царствие льда и мороза переждёт в тёплом месте у моря. А потом можно будет и думать о возвращении, если захочет увидеться с нерадивыми родными. Но на этот пункт у неё имелись сомнения. Таймер огрел Сару отвлекающим и пронзительным писком. Краем глаза посматривая с окна на бегающих на площадке детей, Сара с упоением скомкала фольгу, предвкушая вкус мяса. Трижды прокляла раскалённую форму, пока обжигала подушечки пальцев, но не роняла ценный груз; дважды успела поклясться себе, что в жизни не готовила блюда лучше, чем это! А всё по собственному предпочтению в ингредиентах. И даже нравоучения Адель и подсказки Стефани моментально позабылись, — их слушать Сара не собиралась, полагаясь только на свой вкус. От обуявшей радости хотела отправить фотографии им, но телефон обещала на вечер в руки не брать, так что с этой затеей пришлось отложить. Отправит завтра и запишет длинное голосовое с язвительными комментариями о своих кулинарных успехах. Разместившись на новом привезённом диване в гостиной с тарелкой еды и бокалом вина, она испытала гордость, смешанную с трогательной любовью к себе. Весь её маленький дом, спроектированный умелыми руками, заслуга одних рабочих дней и отдохнуть Сара точно имела право. Первый кусок вышел горячим, но аппетитным, перекрывшим все плохие мысли. Индейка пропиталась полностью, и тандем из лимона и соевого соуса пришёлся по всем нервным окончаниям, ударив импульсами гастрономического наслаждения. Ни один ресторан бы ей не подал такого на тарелочке, зато свои руки с обожженными пальцами смогли! Она прикрыла веки, вынимая из сладкого момента всё до единой капли, и отвлёкшись на крик детей, повернула голову к двери, в стеклянных вставках видя раскиданные по крыльцу пудровые лепестки роз. На небе расцветал закат, ублажая невинный взгляд нежными краскам розового и алого. Сквозь распахнутое окно вечерний ветер скользил внутрь дома, подхватывая всё с собой, и, чертыхнувшись, Сара свободной рукой дотронулась до шеи. На ней бесценным ожерельем крупных рубинов расцветали следы пальцев.

***

Сначала были тюльпаны. В прозрачной обёртке, с простой синей ленточкой. Они украшали её убранное крыльцо каждый месяц, начиная с переезда в Сентфор холодной осенью. Сара посчитала это глупым флиртом, глубочайшей шуткой одноклассников, но всерьёз восприняла ситуацию лишь спустя пару лет, когда заместо надоедливых тюльпанов пришли ядовитые орхидеи с разукрашенными лепестками. Мало того, у неё аллергия на цветы и худшее, что могли сделать парни на свиданиях — принести букет свежих и дорогих роз. От них она задыхалась, начиная краснеть, и организм вплотную приближался к полуобморочному состоянию. Он не обошёлся одним цветком. Он обещал ей как-то совсем по-юношески и детским взглядом на жизнь, что всю жизнь Сара будет просыпаться только в цветах. Из благих побуждений, конечно. Позже, после пятой пощёчины понял, что краснеет она так не от любви и симпатии, а от настигающей смерти, дарованной им самим. В какой-то неопределенный миг внутри него щёлкнул механизм, доселе спящий, дремлющий в недрах налитого чувствами сердца. Его мысли, лихорадочно собирающиеся в единый комок, свернулись, обнажив свою натуру минутами позже, когда хриплый голос её молил о спасении. И Господь ему свидетель, Майкл никогда не был так близко к телесному блаженству, осознавая, что Сара в его руках. Умоляющая, беззащитная перед собой и сдирающая с шеи все цепи, что отражали грязные лампочки школьного туалета. Она предстала покорённой мессией, выбравшей жизнь, а не смерть. И Смерть была бы милосердна, будь у неё пресвятой лик, но малахитовые зеницы её прожигали ядовитым светом благосклонность. Низкий, протяжный голос сходил с обкусанных губ мелодией, а повелительная интонация дёргала за шиворот, заставляя неосознанно подчиняться. Сара тянула к нему свои ладони, уповая на его жалость, и ту она получила, приняв объятия жизни со вздохом облегчения. Другими глазами посмотрела на него, дрожащими пальцами сжимая воротник рубашки, и Майкл нашёл красоту в её низменной слабости. Её взор бесстыдно молил о помощи, и в нём Майкл разглядел оттенок первых чувств, самых настоящих, не поддельных. Потому как Сара не врала. И соври бы она ему — то лёгкие бы её наполнились лепестками распрекрасных роз, цветущих в городской оранжерее. Орхидеи сменились хризантемами, ромашками, гардениями. В летние и умиротворенные вечера пыльца залетала в комнаты, вынуждая хвататься за нос, и Сара честно боролась, пока не осознала, что шла против себя. Её ненависть к цветам превышала любые домыслы, но подростковая любовь сметала рациональные возгласы затуманенного разума. Подобно покорённой овечке и послушной монахине, О’Нил следовала за Майклом и не страшилась бутонов в его рюкзаке. Злость и гнев к нему пробуждались в больничной койке, кровь в венах окрашивая чёрным, и остывали ближе к полуночи, когда его длинные пальцы, испещрённые мозолями и шрамами, ухватывали края одеяла и стаскивали его на пол. А после в нечестный бой вступала орхидея, что щекотала оголенный живот. От чего Сара задыхалась ответить было невозможно. Смиренно сминая его пряди на затылке и уподобляясь искусству во плоти, она стала для него величественным сокровищем. И обласканная чужими зеницами, до шепота тьмы в подкорках души пробуждала в нём первобытную ярость. Соблазнительная мгла предательски рисовала ему картинки в разуме, пёстро передавая Сару в чужих руках, и подобное наказание ощущалось хуже раскалённой плети по оголенной спине. И когда непрекращающийся жар утихал, он небрежно хватал её за запястье в школьном коридоре, внимая женскому голосу обезумевшим собственником. Она снова умоляла. Но уже другим тоном. Он уповал на её безобразие. На ту неисправимую грешность, что разыгралась в ней и одолела его правильно расставленные приоритеты, успев предопределить исход. Тёрнер с дьявольской жадностью покушался на главный цветок его жизни. Заполонял собою плавное течение её дней, пока существование Сары не прервалось на его праведном гневе. Она посмела ранить его своим бесчувствием, продемонстрировав превосходство над его болезненной любовью, и мглистый холод равнодушия его лезвиями прошёлся по открытому сердцу. Лучше бы он ударил или столкнул с обрыва, но не молчал. Её же появление выводило его на слепую злость. Ни в чём неоправданную и отдающую кислятиной на кончике языка. Душащее чувство собственной значимости, оставшейся каплями в иссушенном сосуде жизни, играло пламенем в перифериях обожженного рассудка. Его начинало тошнить от кудрявых рыжих прядей, собранных в свободный пучок. Зелёные зеницы обдавало отвратным ощущением её красоты. Оно стекало масляной любовью в сердце, по пути превращаясь в дёготь ненависти. Столь превосходного совершенства не могло существовать и не должно было. Ни на минуту в этом мире, ни ни секунду в поле зрения других людей. Майкл скрывал откровенную злобу за прикрытыми веками, сосредоточиваясь на возгласах рациональных. Выдыхал, ощущая, как в грудине перемкнул нужный датчик, и лёгкие отчего-то покрывались ежесекундно коркой льда. Тошнотворна своей идеальностью. Настолько, что цветы в его руке обрывались на куски, так не и оказавшись у её дома.

***

Поступью плавной, ничего не говорящей и свободной входит в гостиную, словно к себе, и во взоре его проливается секундное обожание. В помятой рубашке с бежевыми вертикальными полосками, и крупным пятном крови на груди; влажными растрепавшимся волосами и полуулыбкой на испачканных губах. И стирать Сара пальцы рук в кровь должна, обессилено шептать проклятья, едва увидев его. Клинки по самую рукоять вонзать в грудь, вскрывая весь гнилой внутренний мир и проливать наружу. Сердце закинуть в огненный котёл, бесстыдно слизнув каплю крови, и потешиться над поражением его. Издевательски бросить острые мечи в ноги, возвыситься перед ним, ухмылкой стервозной проесть клетку за клеткой и пламенем крыльев обжечь до основания костей. Всё из перечисленного должна сделать, не поведя бровью. И победу на кончиках губ ощутить. Подорвать все планы должна, тем самым огоньком зажигалки стать, что по ветру извивается, не переставая быть опасным. Но вместо задуманного истуканом не может и слова вымолвить, не двигаясь связанной по рукам и ногам. А Майкл опускает новый букет на кофейный столик, от которого в судороге пробирает её мышцы, и лёгкие горят под горькой пыльцой. — Я не звала тебя. — Мне не нужно твоё приглашение. — Снова будешь тешить самолюбие? — Едко вопросила, отодвигаясь всё дальше. — Снова будешь умолять? Она сглатывает, сухой жар в висках чувствуя. Обессилено ставит полупустую тарелку на стеклянную поверхность, борясь с тошнотой, и предрешено стягивает с шеи серебряную цепочку, содрогаясь, когда ладонь его без перчатки ложится поверх и сжимает. Никакого сопротивления и видимого омерзения, притворного испуга. Её лёгкие сгорали в пытке, придуманной им, а он наслаждался судорожными вдохами, ловя их собственным ртом. Когда-нибудь Сара обязательно проснётся посреди цветочной поляны, укутанная лаской и заботой родного человека. Но до тех пор шея её будет украшена рубиновым ожерельем.