в моменте

Нева кажется живой: её темно-синяя вода гипнотизирует своими едва заметными перекатами, она колеблется, будто не знает, стоит ли сегодня просить подношение в виде нового утопленника за все пластиковые отходы, скинутые тупыми людьми. Иногда Джемину интересно, насколько часто вместо рыбы на крючки мужикам с удочками попадаются бутылки от газировки. Язык не поворачивается назвать их рыбаками — он вспоминает, сколько его дед вкладывал в слово «рыбалка» и её осуществление, включая подготовку опарыша и выезда за черту города, куда-то в сторону Ладоги, совсем ранним утром, на рассвете (то есть около четырёх утра) и думает, что ловля рыбы на набережной или у Петропавловки — это какое-то извращение. Фыркнув со своих же мыслей, он делает глоток пива из банки и качает ногами, едва не цепляя носами конверсов воду. Хотелось бы с гордостью подметить длину своих ног (что тоже верно, конечно), но на самом деле уровень воды в реке поднялся после проливных дождей в течение нескольких суток. Собственно, сегодняшний вечер — первый без осадков за эту неделю. Асфальт местами уже подсох, и они с Джено как раз выбрали самый сухой и обособленный от других людей участок, хотя в такое время набережная Лейтенанта Шмидта всё равно пустует — это вам не Университетская или Дворцовая — только в отдалении стоит машина с шумными и пьяными мужиками, но те слишком увлечены обсуждением чего бы то ни было, чтобы обращать внимание на двух парней, сидящих на старом красном пледе, который Джемин на первом курсе на спор вынес с летней веранды «Двух палочек». Он не может удержаться от смешка себе под нос. — Что смешного? — Джено заглядывает ему в лицо, как любопытный щенок самоеда (это вообще нормально — сравнивать своего парня с собакой? но Джемин ничего не может с собой поделать, сходство действительно трудно игнорировать). Прядь волос падает ему на лоб, и Джемин тянется убрать её за ухо, хотя прекрасно знает, что чёлка Джено не настолько длинная, как была раньше, когда они только познакомились, и джеминов взгляд притягивался через всю комнату хрущёвки раз за разом к тому, как чужие длинные пальцы расчесывающим движением откидывают темные волосы назад. Он улыбается, потому что не может не, когда думает про их знакомство и собственные греховные мысли о Ли Джено, пока на заднем плане их общие друзья-знакомые (да благословит их господь за собранную в честь дня народного единства (не спрашивайте) вписку) пили водку с соком и вино из картонной коробки под странный плейлист «Для вечеринки» из вконтакте, шутили про политику, секс и странное сборище технарей и гуманитариев в идеально ровном соотношении на квадратных метрах квартиры (потом из туалета вышел одногруппник Джемина, про которого все забыли, и гуманитарии победили). Он снова улыбается. Иногда Джемину кажется, что именно потому, что всё тепло и счастье он оставляет рядом с Джено, ему так хорошо даются драматичные роли в студенческих постановках. Его дергают за край футболки, и Джемин вспоминает, что так и не ответил на вопрос. — Ничего, просто думал о тебе. Джено растерянно моргает, и в темноте, конечно, не видно, но, кажется, даже немного краснеет. Где-то на Большом проспекте проносится скорая, звуки её сигналок в тишине слышны даже здесь, и Джемин надеется, что она успеет, к кому бы ни ехала. Вокруг ни души, только редкие чайки пролетают над кромкой воды (интересно, у птиц тоже бывает бессонница?). Но Джено всё равно осторожничает: он бросает взгляд в сторону всё той же далекой компании, которые гогочут так, что их слышно, наверное, на другом берегу, прежде чем наклониться и поцеловать, нежно, но настойчиво, как умеет только он. Петербург — конечно, культурная столица, но отхватить от бухих и невменяемых можно как в любом другом городе — не просто так появились шутки про питерские разборки, передаваемые из поколения в поколение, то есть из аншлага в открытый микрофон на тнт. — Это ты меня так заткнул? — хитро улыбается Джемин, ловким движением засовывая руку под чужую футболку, пробегаясь пальцами по напрягшимся мышцам. — У тебя руки, как у лягушки, холодные, — шипит Джено в ответ, но руку из-под одежды убрать не пытается. — Замёрз? Воздух, конечно, прохладный, но Джемин качает головой. Его отрицание явно не воспринимается всерьёз: Джено уже стягивает ветровку (из последней коллекции адидаса, потому что он на этом повёрнут) и накидывает на его плечи. Куртка тонкая и в принципе не может согреть, но Джемину все равно становится чуть теплее просто от проявления заботы. Кажется, Джено весь соткан из такого ненавязчивого, но очень трепетного и важного внимания: он приезжает сразу после своих пар из политеха на Ваську, просто чтобы протянуть Джемину стакан с американо и эклер из Вольчека; он идеально готовит яйца по утрам, когда остаётся у него, только омлетом, с правильным соотношением молока; он отдаёт свой шарф, когда Джемин в очередной раз забывает про силу и промозглость питерских ветров осенью. Сердце непроизвольно бьется быстрее, когда он думает обо всём этом. Запретите уже кто-нибудь Ли Джено быть таким идеальным, иначе кто-то (На Джемин) заработает аритмию раньше времени, а он терпеть не может ходить в поликлиники. — Так ты не ответил, — почему-то хочется добиться чего-то вразумительного, будто этот вопрос действительно важный, а не их обычный флирт. — Ты меня так романтично заткнул? Если что, я не против. Джено фыркает, снова совсем по-собачьи, делает глоток пива, сверкая глазами над банкой, и ухмыляется. — Каждый раз, когда ты будешь думать обо мне, я буду тебя целовать. Джемин моргает от неожиданного заявления, а потом откидывает голову и смеётся. Боже, он готов поклясться на сборнике стихов Евтушенко и на толковом словаре Ожегова, что любит Джено так сильно, что у него, студента филфака, не находится слов, чтобы описать происходящие с его внутренностями акробатические трюки в такие моменты, как этот. — Я согласен, — Джено только довольно щурится на это, тыкая пальцем в джеминово колено и напевая под нос новую песню Маркула в фите с кем-то там — Джемин не интересовался. Дождь начинается из ниоткуда. Это, наверное, не совсем правильно говорить, учитывая то, что небо было затянуто и хмуро, но в прогнозе погоды на айфоне на сегодняшний вечер ничего не обещали, и Джемин думает, что никому в этом мире нельзя доверять (особенно российскому телевидению, конечно). Он скидывает ветровку, чтобы вернуть законному владельцу, который подскакивает с пледа и судорожно оглядывается в поисках укрытия (на открытой набережной, ага, как же), но Джено отмахивается и прикрывает голову своим рюкзаком, потому что дождь усиливается, меняя свой статус на «ливень». Вот тебе и полуночная романтика у Невы. Джемин зажимает подмышкой свой трофейный плед и тоже накидывает куртку на голову, хотя такими темпами это их не спасёт. Вдруг Джено хватает его за руку и тянет в сторону ступенек на верхний уровень набережной и бросает через плечо: — Бежим! — и сразу начинает ускоряться. Джемин ненавидит бегать, это самый бесполезный вид физической нагрузки, по его скромному мнению, но ничего другого ему не остаётся, кроме как действительно бежать, хлюпая мгновенно промокшими кедами по лужам. — Куда хоть бежим? — задыхаясь, кричит он в спину Джено: нет уверенности, что из-за шума воды тот вообще его услышит. — Сюда! — Джено тыкает пальцем на крыльцо Горного университета и, не забыв оглянуться по сторонам, на что у Джемина возникает непреодолимое желание закатить глаза, тянет его на буксире через дорогу. Ступеньки скользкие, и они едва не падают пока прыжками поднимаются под крышу. Упираясь в колени ладонями, Джемин шумно хватает ртом воздух, мысленно проклиная своё отлынивание от физры. Джено же, напротив, выглядит потрясающе довольным собой, отряхивая воду с одежды и волос — капли разлетаются в разные стороны. Он снова напоминает собаку. Ливень, кажется, только усиливается, стена воды снижает видимость и ограждает их от всего остального мира, по крайней мере, так кажется Джемину. Очень хочется, чтобы они, действительно, были одни, если не в мире, то хотя бы на Васильевском острове. Что бы ты сделал, если бы знал, что на тебя никто осуждающе за это не посмотрит? На них сейчас и правда никто не смотрит, даже ближайшая к ним скульптура Плутона и Прозерпины. — Эй, Джено. Тот отвлекается от созерцания стихии перед ними и поднимает брови, показывая, что слушает. — Прямо сейчас я думаю о тебе, — Джемин хотел, чтобы это прозвучало максимально игриво, но получилось как-то слишком серьёзно. Он сглатывает, когда Джено замирает в осознании, а потом едва заметно улыбается и подходит ближе. Они смотрят друг другу в глаза, когда Джено поглаживает джеминову щеку большим пальцем, всё ещё влажную от капель дождя, стекающих с мокрых волос, и в этом жесте столько нежности, что Джемин снова только и может думать о том, как сильно он его любит. Преувеличенно тяжело вздохнув, Джемин тянет его за футболку ближе, вызывая легкий смешок, который скатывается с чужих губ. Вторую руку Джено кладёт ему на шею и, наконец-то, целует. Сейчас Джемину всё равно, даже если бы кто-то смотрел на него осуждающе: рядом с Джено ему настолько комфортно и хорошо, что страху просто нет места: тепло и привязанность вытесняют всё остальное, тёмное, мешающее и ненужное. Он хочет остановить этот момент, поймать в ладонь и спрятать в карман. — Вызовем такси или под крышей посидим пару часиков? — шепчет Джено ему в губы, подставляя затылок под джеминовы пальцы. — Холодно, — стонет Джемин, потянув чуть сильнее, чем требовалось, мокрые волосы Джено, хотя тот, кажется, совсем не против. Он только смеётся и кивает: — Значит, такси.