Чувство

      Его звали гулять. Часто. Девчонки со старших курсов или с младших – все бесстрашно подходили, вертелись вокруг с неприлично задранными школьными юбками, улыбались и щебетали приглашения, не стесняясь, не отводя глаз. А он вёлся, как дурак: краснел, чесал затылок и соглашался. И как же её это бесило! До ужаса! До расчесанных в кровь рук! До отвратительного вкуса табака во рту (потому что от злости сигарета не скурена, а раскушена). До запрещённых заклятий! До смертей безобидных птиц (потому что так хочется выплеснуть куда-нибудь эту злобу)! До ненавистной жалости к себе и горящих щёк. До слезящихся глаз и отвращения (к себе, к нему, к отцу). Потому что она не может сделать также – не может просто подойти и заговорить с ним.       Лилиан должно быть дурак. Самый глупый и беспечный из Поттеров: таскается со всеми подряд (и с животными, и со слабыми, и с неспособными) и улыбается всегда так, будто в мире нет голода и войн. Будто не существует неравенства и ненависти, будто люди не убивают друг друга за еду, за гроши или из-за ревности и зависти. И она ненавидит его за это ещё больше. Потому что он говорит о мире, о любви, о свободе и о добре, которое всегда побеждает, и ей стыдно, что она каждый раз ведётся – наперекор отцу, который вечно твердит о величии, о силе и могуществе, о презрении, которыми она должна владеть. Она путается, и от этого всего башка трещит – она закуривает. В этот раз по-человечески, а не как хищный зверь (достать так-то сигареты сложно (даже с её возможностями), и потому стоит вести себя разумнее).       Она присаживается на корточки и, глубоко затягиваясь, разглядывает сотворённый собственными силами ужас – на небольшой полянке (тайное местечко, спрятанное среди лесной чащи (неподалёку от Хогвартса – небезопасно, но быть съеденной сейчас очень-очень даже хочется)) десяток мёртвых птиц. Изуродованные, в крови, жалкие существа. Ей не жаль – их короткие жизни всё равно ничего не стоили. Но где-то под коркой всё равно мелькает осуждающий лик младшего из Поттеров. И пусть.       Ветер раздувает длинные серебристые пряди, что выглядывают из-под капюшона мантии, и неприятно царапает лицо; скрипят деревья и шелестит грязная трава. Ей противно от этого места. Ей противно от самой себя – она затягивается ещё раз. Ей хочется содрать кожу с рук и вырвать собственные глазницы, мокрые, раздраженные, чтобы не ощущать себя так паршиво. Но её ногти подрезаны коротко, и завтра самостоятельная по Травологии. Она выкидывает окурок и поднимается на ноги.