Chainsmoking

      Бескрайний туман уже давно поселился под рёбрами Дениса, он был такой густющий, синевато-белый, как молоко из порошка, жалкого заменителя для безлактозников. Хотя всё чаще в своих сравнениях Титов склонялся к тому, что эта хрень под его рёбрами напоминала ту белизну, что клубами исходила от чашки, в которой по утрам и вечерам плескался баб Нюрин отвар из полезных трав.       Вроде и было оно объёмным, горячим, как этот самый пар, что приятно грел ладони и вечно ледяные пальцы, но в миллиарды раз горячее, обжигающе настолько, что, казалось, этот белый мокрый огонь прожжёт ему к чертям лёгкие. Пиздец, до чего же глупо это звучит, огонь не бывает мокрым, но, сука, именно так это и ощущалось — мокро и больно, но не как кипяток. Денис и не знал, как словами объяснить эту пакость.       И вот вроде нарисовал в голове нереалистичными образами и сравнениями картинку густого обжигающего тумана под костяной клеткой, но тут же вспоминал, что эта поебота ещё и трындец какая холодная, ледяная, и холод этот острее того ощущения, сковывающего кончики его тонких бледных пальцев. Это словно осколки льда бесконечно, один за другим, не успевая таять под остывающим сердцем, пронзают его лёгкие да и саму серую мышцу тоже.       Оно морозит и обжигает одновременно, мокрое, но не жидкое, но и не пар, и толком не туман, а простая ебучая болезнь — одиночество. От неё и хладно, и жгуче на душе, и всегда, без изменений, больно. Больнее только рак, сжирающий его мозг уже не метафорически, а вполне реально.       От этого он и курит постоянно, одну за другой, до самого фильтра, а иногда и без него, чтобы впитать весь никотин, больше, горячее — тогда не так больно. Иногда даже нестрашно. Только тошнит, но зато в голове звенящая пустота, ни одной мысли, ни одного совершенно идиотского сравнения своего состояния с реальными вещами, теми, что можно пощупать, ощутить на коже так же явно, как он по ночам ощущал горячие сухие ладони Макса на своём животе.       Сука. Макс.       Как бы Титов не был бы одет во сне — голый или в толстовке и пуховой жилетке — рука Кольцова всегда находила своё место на его поджаром животе.       Денис похудел с этим злоебучим раком просто пиздец как. А в этих сраных промозглых Топях вообще в уродливый скелет стал потихоньку превращаться. В горло ничего не лезло, только вода, отвары бабы Нюры и далеко не симпатичные, местами червивые яблоки из сада, мелкие и ужасно кислые.       Он осунулся до того, что не узнавал себя в зеркале. Теперь он понимал выражение: «стать своей тенью», ведь именно ей он и стал. Бледная, синюшно-серая тень Дениса Титова, создателя Трутока. Щёки впали, под глазами чернющие тени, губы потрескавшиеся, сухие, и пахнет от него сладко — рак всегда пахнет так — жжёная карамель, сладость детства.       Обнажённым его скоро можно будет ставить перед классом в школе, наглядно показывая ученикам строение человека — мышцы живота, плечевого пояса, предплечья. Дуги рёбер и позвонки можно было уже посчитать, даже не прикасаясь к болезненно бледной коже. И куда пропал привычный бронзовый загар? Почему в глазах нет ни одной здоровой, живой искорки, только лихорадочный блеск болезни?       Дениса это всё сводило с ума, он бесконечно заебался и уже конкретно не вывозил. Вся та поебота под рёбрами, тяга к самовыпилу вперемешку с жесточайшим желанием жить. Он ведь молодой совсем. Тридцать лет — по современным меркам ещё совсем мальчишка. А он уже смертельно болен, нихуя не поможет уже.       Одна была надежда — монастырь. Наебалово редкостное, конечно. Ни приступы не прошли, ни боль, ни паника, ни сраное одиночество, обжигающим туманным льдом ранящее его каждый день. Дениска заебался бороться, играться в жизнь, в которую он заведомо проиграет.       Надо было, наверное, не расстраивать Сашку, остаться с ней, может, хотя бы смог поиграть в любовь, ей вроде было не всё равно. А он совсем не любил её. Никогда, просто было удобно видеться раз в пару месяцев.       Денис вообще, кажется, никого не любил, и его никто. Мама не в счёт. Да и кому он нужен? Больной, безразличный, грубый, неласковый совсем, не шибко улыбчивый. Моральный урод — таким он себя видел и другим себя в отношениях не знал. Что Сашка в нём видела, помимо денег, он ума приложить не мог, хотел бы знать, но увы.       Он потерялся, не знал уже, куда податься, всё только бродил часами по округе в этой болотистой местности. То вспомнит, что Катю искать надо, то, заплутавши, забудет, загуляется, и только со светом луны — она почему-то всегда полная — выйдет обратно к деревне, к дому приютившей их старушки. На лесенке будет сидеть Макс и курить, смотреть на него так неодобряюще, тяжело из-под хмурых бровей.       Тот скажет ещё какую-то гадость, ущипнёт, ущемит, но сигаретку предложит. Опять будет шалупень про Аринку местную рассказывать, тараторить про то, какая она чудная, умничка и красавица, неглупая, хоть и юная совсем. Плечики её чудесные нахваливать, как тогда в лесу, когда они Катьку искать ходили.       Денис будет в основном молчать, но раз в несколько предложений Кольцова огрызаться по-детски немного, шутить про Гумберта Гумберта.       Денис ревнует, наверное. Во всяком случае, так однажды вскользь выдаёт Эля после очередной их с Максом словесной перепалки, в которой они, точно звери, вжимались лбами и рычали так близко к лицам друг друга, что вот-вот зубами стукнулись бы. Эля не особо разговорчива, но почти все её замечания попадали в точку, и это было не исключением.       Это тоже сводило Дениса с ума. Почему он ревнует? Никогда ведь не было такого? Ему было похрен, если его девушки изменяли ему, они всегда были удобными, как Саша, но никогда не были чем-то большим. Да и Кольцов тоже нет! Заносчивый шалопай-журналист с горячими руками и мягкими кудряшками никак не мог быть тем, кого выбрало чёрствое сердце создателя Трутока. Этого просто не могло быть. Он же, сука, уже без грамма жизни эмоциональной внутри, существует только за счёт своей наглости, острого языка и таблеток.       В этом омуте болот с землисто-гнилым запахом, Денис словно в полусне существовал, жизнью это скитание не назовёшь. Здесь он был спокойным, сонным — ни-ка-ким. Он, угрюмо зацикленный на своих физических тяжбах, на эмоциональном выгорании, пустоте внутри, только с Максом рядом, порой ни с того ни с сего, бушевал, зубоскалил, всё сильнее задеть пытался.       Самое поганое ведь то, что с Кольцовым было тепло, мужчина точно на интуитивном уровне, всегда вовремя прижимал Дениса к себе во сне, даже когда сам храпел уже во всю. Макс просто спасал Титова от замерзания и головных болей, частых кошмаров. Макс просто спал рядом на затёртом матрасе, что баба Нюра для них расстелила. Такие же чувства Денис мог начать испытывать и к Эле, и к Кате, не пропади она и дели с ним койко-место.       Отмазка никудышная, но Денис согласен её проглатывать вместе с болью и горечью никотина, когда опять всматривается в горизонт, ожидая пока что-то там изменится, но ничего никогда не менялось, один только синеватый туман и полная луна, освещающая грязевую дорогу, полную глубоких луж.       Он выкурил уже шесть сигарет, голова от этого только сильнее кружилась, да и холод искусал плечи, укрытые лишь белой футболкой. Сигареты в этом месте никогда не кончались, как их было в пачке шестнадцать штук, когда он спустился с поезда, так и осталось, сколько бы ни курил, они всегда на месте. Странно, дико, но уже как-то похуй. Всё равно сдохнет, или вовсе мёртвый уже в посмертие этом гуляет, хрен пойми чего добиться пытается, с ума только сходит и курит, курит, мучается и снова курит, и бродит. Порочный круг.       Страшно становилось только во сне перед тем, как Макс своей горячей рукой подтягивал его к себе, чтобы согреть и, не зная сам, отогнать сгустившиеся с углов тени, вытянуть Титова из очередного тошнотворно-страшного приступа то ли видений, то ли незаметно навалившихся снов. В эти моменты, рядом с Кольцовым, Денис себя живым чувствовал, с настоящими эмоциями. Без фальши, непутёвой актёрской игры. Тогда и сердце стучало громко, и руки дрожали, осторожно накрывая большую ладонь журналиста своей — тонкой, ледяной и дрожащей. Денис жил ночью короткие мгновения, чтобы долго умирать днём.       Утонув в своих мыслях, он забывал делать затяжки, никотиновая только тлела между пальцев и уже начинала обжигать. Затушив её о рядом стоящее ведро, Денис фыркнул на пустующий вид деревни — за час ничего не поменялось, только ноги перестал чувствовать, и рвота опять подступила к горлу.       Кольцова нигде не было, как ушёл с закатными лучами к этой своей невинной Аринке, так и не вернулся, оставил Титова совсем одного в этом холодном доме, пропахшем пылью и старостью. Баба Нюра с Сонечкой остались на ночь в монастыре, а куда подевалась Эля он не знал, может, тоже с ними пошла, а, может, опять полезла за правдой. Денису, в общем-то, было похер, она большая девочка, и он не должен её контролировать, ещё и огребёт пару ласковых, на это у них все горазды были, все, кроме Сони.       В доме темно и пусто, ветер бьётся в незакрытые ставни, но Денису влом их закрывать, всё равно утихнет скоро. Ночи в Топях тихие, даже неестественно как-то — и вороны не каркают, и ветер не шуршит, всё затихает ко второму часу ночи и не поднимается до самого рассвета.       Иногда, когда бессонница и тошнота не давали заснуть, ему казалось, что он даже своего сердцебиения не чует, словно реально в посмертии был. Умер, разбившись на ржавом опеле. Оттого стабильно проверял пульс на запястье, и не только у себя. Сонечкин щупал, когда сплетал их пальцы после её невесомых касаний к венам, вьющихся к локтю. Максов, когда тот своей широкой ладонью накрывал Денискин низ живота, или придерживал поперёк груди с редкой порослью.       Титов сбрасывает обувь на пороге спальни, но надевает винного цвета свитер, жилетку, ещё и ветровку да прям в этом укладывается спать на пол, под одеяло. Может, Кольцов сегодня не придёт, может, Аринка эта всё-таки раздвинула перед ним ноги, и они теперь до самого утра забавляться будут, пока Титов тут зубами будет стучать и за жизнь болезненным телом бороться. Что ему стоит продолжить вязнуть в своём тухлом болоте без живого огня?       Перед сном закидывается парой колёс — они начинают подходить к концу, и это пугает до усрачки. Когда никого нет, Титов позволяет себе плакать, рыдать практически в голос, давая волю чувствам и сворачиваясь калачиком, как тогда в кабинете незадолго до «путешествия» в Топи. Ночь всё скроет, ночью ему небезразлично. И не спасает здесь ни никотин, ни уверенность в том, что он чёрствый ублюдок. Ничто, и он снова захлёбывается своим отчаяньем, воет раненым зверем, сжимается сильнее в комок и затихает.       В коридоре слышатся тихие шаги, кто-то разувается, блякает на задетый плечом дверной косяк и плюхается рядом. Шуршит, снимая с себя верхнюю одежду и закидывая её на одну из двух кроватей, на ту, где обычно спала Соня. А после укладывается рядом, вытягиваясь и закидывая руки за голову. Секунда, другая, слёзы успевают высохнуть в глазах Титова, оставляя после себя лишь щипание и покрасневшие белки.       — Денич, а ты чё как зимогор? Холодно, что ли? — рука Макса накрывает его плечо, сжимает, чтобы повернуть к себе, но Титов брыкается и отодвигается подальше. — Ты чего такой дёрганный? Нормально всё? — И откуда у него в голосе столько беспокойства. Словно ему есть дело до того, нормально ли у Дениса всё или нет. Ну смешно же. Это же Кольцов — в каждой бочке затычка и вечный Денисов раздражитель. Наверное, Кольцов опять игру затеял.       — Нормально всё, — тон ровный, голос низким шёпотом звучит зеркально максову встревоженно-громкому.       Денис глубже зарывается под одеяло, чувствуя резкий прилив огня к щекам и то, как сбивается ритм сердца, холодный пот выступает между лопаток и на висках. Наверное, зря он всё-таки так тепло оделся, особенно теперь, когда вечно горячий Максим рядом, и тепло от него волнами исходит, напоминая о танцующем горизонте в особенно жаркую погоду.       — Пиздишь ведь, — фыркают в ответ и таки разворачивают к себе, укладывают на лопатки и нависают сверху. Такое ощущение, что ответь Денис ещё раз неправильно, то получит пизды по первое число, столько презрения в глазах напротив.       — Чё ты доебался, а? Катись давай к своей Аринке, или чё? Опять не дала? — плюётся словами, недовольство не в силах скрыть за усталостью и каменно тусклым выражением лица.       У Кольцова сначала удивление на лице, а потом ярость.       Денис не знал точно, почему так завелся с полуоборота, с двух, почти брезгливых слов, но херотень под рёбрами только сильнее ныла и саднила, побуждая его действовать вопреки здравому смыслу и привычному себе паттерну.       А о каком здравом смысле вообще может быть речь в этих Топях? Титов уже с трудом отличал, где явь, а где плод фантазий, за ходом времени здесь было невозможно уследить, особенно когда остаёшься один. Всё в мороке полусна.       Он слишком часто оставался один, без Кольцова, с которым он хоть немного чувствовал, что дёржится в реальности, а не клонится в навь, даже несмотря на их вечную ругань и желание утопить второго в ближайшей луже. А эта кудрявая сука словно не понимала, что… Да и хуй с ним, Денис и сам ничего не понимал. Не понимал своего гнева и желания вцепиться в Кольцова зубами и никому не отдавать этого ублюдка.       — Не говори так о ней, сучёныш, — шипит Макс, сильнее прижимая Титова к тонкому матрасу, комкая материал куртки на плечах, считай, приподнимает за грудки одной рукой, глазами бегая по бесстрастному выражению лица напротив.       — А то что? Что ты мне сделаешь? — Денис скалится, но не сопротивляется агрессии мужчины, принимает её, провоцирует, вновь чувствуя, как жизнь переполняет его, искорки-огонёчки на дне карих глаз пляски затевают.       Туман под рёбрами крутится, пульсирует и растекается, понемногу исчезая, хотя бы на время Денис не чувствует больше этого сжирающего одиночества. С Кольцовым всегда, блять, так — по-настоящему, с чувствами. Разгон от нуля до сотни за пол секунды.       Макс не находит ответа, губы в тонкую полоску сжимает и отпускает Титова, отворачивается. Какой бы мразью Денис не был, как бы не извращал слова мужчины или его действия, как бы не сыпал оскорблениями, Макс ни разу не ударил его. Один раз только руку поднял на озере, но отступил, а в глазах была такая боль и разочарование, что Денису было потом пиздец как стыдно, но он никогда этого не скажет. Остатки гордости не позволят, да и в итоге, спустя время стало поебать.       Так они и отворачиваются друг от друга, но ложатся непростительно близко для тех, кто только что поссорился. Денис упрямо остаётся в слоях одежды, хотя рядом с Максом и под шерстяным лагерным одеялом становится, откровенно говоря, жарко. Он пыхтит и прижимается лицом к подушке, пытаясь заглушить накатившую бурю эмоций. Кольцов за спиной не лучше, тоже громко дышит, одеялом шуршит, пытаясь устроить свои длинные конечности удобнее.       Минута, другая, и кудрявый успокаивается, замирает так, словно уснул. Титов наконец-то выдыхает тяжело и жмурится. Всё нормально же уже, ну. Лежи и слушай, как дышит источник твоей, блять, жизни и эмоций, яркий и неугомонный — бе-ся-чий.       — Я так заебался, Денич, — вдруг подаёт голос Макс, но не поворачивается, лишь одеяло выше, к подбородку, подтягивает. Титов молчит, распахнув глаза, и, навострив уши, слушает. — Хуета здесь какая-то творится, не могу никак понять, и Арина никак не поддаётся, не раскалывается, а ведь точно что-то знает, я-то чую, не зря ведь журналист, — полушёпотом рассказывает Макс, эмоционально так. Ревность к горлу подкатывает после упоминания Аринки, нимфетки местной.       — Будто ты только за информацией к ней и бегаешь, — шипит в ответ и, повернувшись с бока на спину, смотрит на широкие плечи мужчины: тот лежит без футболки, сильный и здоровый. Денис, даже укутанный во множество слоёв одежды, рядом с ним как подросток смотрится. Обидно, даже очень.       — Конечно, а зачем ещё? — грубит в ответ Кольцов, поворачивается к нему и, привстав на локте, цедит сквозь зубы, — Несовершеннолетних не ебу.       — Аа, будь она совершеннолетней, ты бы давно её на сеновале разложил? — щурится Денис, и без подтверждения зная, что так и есть. Аринка-то действительно красивая, не во вкусе Титова, конечно, но объективно-то да.       — Завались! — рявкает Кольцов, но Денис даже не думает останавливаться, его несёт всё сильнее. Он ноздри раздувает, глазами молнии пускает. Разгон до двухсот прошёл успешно. Денис заведён и зол.       — А разве я не прав? Кольцов, тебе лишь бы присунуть. Будь твоя воля, ты бы каждого в этой деревне трахнул, жаль только девах тут, помимо Аринки твоей, не водится, — он наигранно смеётся, а внутри сердце больно сжимается от собственных слов.       — Ну ты и ублюдок, Денич, — Кольцов психует, резко дёргает за куртку и с лёгкостью подминает под себя, с угрожающей миной нависает сверху, — Я с тобой поговорить нормально хотел, домой пришёл, думал, тебе опять хуёво будет во сне, а ты тут, сука такая, хуйню городишь и на кулак нарываешься! — На гневную тираду Макса Титов только смеётся открыто, хоть и болезненно, глаза отчего-то щипать снова начинает. Со стороны на припадок сумасшедшего похоже. Дениса кроет обида.       — Ну так ударь, чего тебе стоит? Ты же сильный! Защитник невинных девчушек, — Денис и сам не замечает, как с губ срывается бесслёзное истерическое хныканье. Внутри всё рвалось на части, и он не знал от чего больше, от бессилия, вымотанности и константной слабой пульсации в висках, или может от болезненного желания, тяги к этому идиоту.       Кольцов, вновь опешивший, смотрит на него, моргает, как в замедленной съёмке, ответы какие-то в извращённо-насмешливом лице Титова пытаясь разглядеть.       — Что ты, блять, несёшь? — руки, держащие его, расслабляются.       — А что? Разве не так? Ублюдок ты, Кольцов! Вечно лезешь ко всем, играешь в героя, а я тут один, жду хер пойми чего! — Он срывается на крик, изливает и плюётся тем, что накопилось, — Ты говоришь так, будто беспокоился обо мне, но не пизди, ты только о себе думаешь! — глаза совсем дикие становятся, гневом заволочённые, Денис не может сдержать эту тираду, полную неясной Кольцову досады, бьёт ослабшими руками по груди Макса и воет коротко перед тем, как голову на смятую перьевую подушку откинуть и тяжко выдохнуть сквозь зубы, выпуская пар.       — Денич, ты чего? — мозг Кольцова отказывался принимать информацию, высказанную Титовым. Она словно была чем-то ненастоящим, придуманным. Он не настолько глупый, чтобы пропустить мимо ушей откровенную ревность и обиду.       Но… Ведь не могло быть так, что они оба без друг друга не могли? Тянулись друг к другу, домой к бабе Нюре, в самое честное и не одурманенное, что с ними происходило в этой забытой Богом деревне?       Кольцов привык думать, что это он проебался в одном из кодов матрицы, и теперь глушил в себе чувства и тягу к этому язвительному еблану, который часами, сутками напролёт пропадал хер пойми где, не жрал и только курил, мёрз ночами, и до того спокойным становился в руках Кольцова, что тот ликовать был готов.       Максим, будучи совершенно безответственным мудаком, откровенно чувствовал ответственность за эту истеричку: он не мог не обнимать того ночью, когда Титов спал и не замечал этого, не мог не принести яблок из сада, чтобы Титову было, что погрызть, не мог не искать ответов, чтобы сберечь и вытащить их и почему-то, в первую очередь, этого долбоящера, затащившего их в этот болотистый ад.       Макс, блять, был уверен, что это только он так по-крупному проебался.       — Я заебался без тебя подыхать, — Денис бьёт его обеими ладонями чуть выше солнечного сплетения и потом притягивает к себе за шею, чтобы впиться в губы жёстким поцелуем.       Сколько секунд проходит, пока они с натиском прижимают губы к губам, никто из них не знает. Но когда Денис отстраняется, уже готовый принять от журналиста пару ласковых и несколько тяжёлых ударов по лицу, то неожиданно для себя чувствует, как Кольцов наваливается сверху и вторгается в его приоткрытый рот языком, исследуя и не давая отстраниться.       Макс сжимает его, стискивает рёбра, бёдра, шарит по отзывчивому телу, разделяя с Титовым тяжёлое дыхание в перерывах между мокрыми, развязными поцелуями.       Титов отчаянно, словно боясь потерять, хватается за плечи журналиста, жмётся к нему и мычит в поцелуй, откровенно млея от того, как широкие ладони Макса скользят по телу и пробираются под слои одежды, чтобы найти своё место на его поджаром животе, а после и на выпирающих косточках таза.       Кольцов давит большими пальцами рядом с выпирающими рёбрами, словно хочет сжать узкий пояс Дениса в кулак. Это больно даже, за что младший кусает журналиста за кончик языка, а после оттягивает зубами его пухлую нижнюю губу, сам водит руками вдоль подтянутого полуобнажённого тела. Кончиками пальцев щекотит кожу вдоль резинки трусов, царапает немного короткими ногтями, дразнит тем самым, срывая с губ кудрявого нетерпеливый рык.       Одежда Титова сильно мешала Максу почувствовать его. Оттого он не сдерживает возмущённого хмыканья и по-собственнически начинает стягивать с Дениса куртку, тот даже не сопротивляется, только очередной страстный танец их языков прерывает от сильной нехватки воздуха. Голова начинала кружиться, а жар чужого тела сливался с жаром собственного.       Куртка оказывается откинута в сторону кровати Сони, и Макс спускается поцелуями по подбородку к шее Титова. Лижет, проводит зубами по нежной, чувствительной коже и, не стесняясь, оставляет под кадыком свою метку, что красным пятном начинает наливаться на бледной коже.       Отодвинув ворот футболки, торчащей из-под свитера, Кольцов вылизывает яремную впадинку между тонких ключиц, оставляет на левой несильный укус, с наслажденьем отмечая, как, прикрыв рот рукой, Титов ахает и вздрагивает. Максу никогда особо не нравилось тянуть с ласками, большинство его связей были быстрыми, только для получения разрядки, по сути, с таким же быстрым и скучным процессом, как и дрочка в одиночку.       Но рядом с Денисом Макс чувствовал желание дразнить и искушать. Ему не хотелось по-быстрому. Нет, ему хотелось, чтобы Денис наконец-то забылся и только и мог думать о нём, чтобы умолял, просил разрешить ему кончить, просил сделать хоть что-нибудь, только бы унять жар в теле и развязать стянувшийся внизу живота тугой узел возбуждения.       Макс был не уверен, что понимал свои чувства правильно, что не путал это с простым страстным желанием, вожделением другого человека и жаждой власти над тем. Денис, впрочем-то, тоже.       Задрав свитер Титова вместе с футболкой так высоко, что открылась часть груди, Кольцов припал к левому соску Титова, сжал его губами, оттянул немного. Что-то было такое соблазнительное в том, как Денис выгнулся и промычал, как втянулся его живот, и ярче вспыхнули скулы, как вздулась косая венка, бегущая от паха вверх, к нижнему прессу. Макс и сам не знал, как успел всё это подметить в темноте, но, отстраняясь от груди, он едва ли соображал от возбуждения.       Денису чертовски шло быть таким: развалившись на спине, лежать, широко разведя ноги, с открытой на штанах ширинкой и с задранным высоко свитером, с оголённым торсом и твёрдыми сосками. Он выглядел как самое настоящее искушение, запретный плод, который Макс намеревался сорвать. И судя по тёмному взгляду Титова тот понимал это, наслаждался этим, будто со слиянием языков забылись обиды и думы, стёрлась ревностная истерика потухшего и вновь зажжённого человека.       Штаны Титова быстро оказываются стянутыми вместе с бельём и закинутыми вслед за курткой.       — Ой-ой-ой, — распахнув шире глаза, на задержанном вдохе, выпаливает Максим, с жадным удовольствием глазами облизывая тонкий стан Титова, его длинные худые ноги и завитки лобковых волос.       — Извращенец, — Денис не убежденно фыркает, пяткой толкает севшего на ноги Кольцова.       Он тянется снять с себя свитер, но Макс останавливает его.       — Не-ет, оставь, — шепчет, а рука уже накрывает крепко стоящий член, стискивает у самого основания, пройдясь совсем немного вверх и спускаясь обратно к яйцам, мучительно крепко сжимая.       — Н-но… Ах, блять… — скулит Титов, закусывает губу, — Макс, мне жарко.       — Потерпи, дай полюбоваться, — Кольцову нравится испытывать власть над Денисом, чертовски сильно нравится.       Денис под ним сейчас такой непривычно покорный, такой расслабленный и притягательный, без всей сложности, бесячего безразличия, такой, каким Макс видел его только ночами.       Он смотрит в глаза Макса, кусает нижнюю губу и ёрзает, без стеснения прося журналиста продолжить, а не просто пялиться, сжимая член и совершенно не двигая рукой. Да, Титову было приятно, с каким вожделением вперемешку с нежностью на него смотрели, но возбуждение сильно било по мозгам, выбивая всё, кроме желания чувствовать Макса, быть с ним, забыться в нём. Хоть на короткое время почувствовать себя нужным, главным героем вечера.       Кольцов проводит рукой по члену, ласкает большим пальцем налитый кровью конец, чуть надавливает сначала на уретру, а после очерчивает шрам под головкой. Денис обрезан и Максу это чертовски нравилось. Он выпускает плоть из руки, шлепая Титова по тыльной стороне ладони, когда тот тянется коснуться себя. Нет. Кудрявому слишком нравилось лидировать и контролировать процесс и поэтому играть они будут по его правилам.       Денис разочарованно мычит, пытается ёрзать, но Макс, быстро стянув с себя бельё, не даёт младшему притереться ближе, чем вызывает у Титова возмущённое пыхтение. Парень хмурится, шипит, тонкими ледяными пальцами хватается за кудри Кольцова, когда тот нависает над ним, и оттягивает, с наслаждением ухмыляясь тому, как приоткрывается рот мужчины.       Макс нависает над ним, поставив руки по обе стороны от головы Титова, усмехается, разглядывая, какой парень сейчас уязвимый в своём желании, какой он желанный в глазах Максима. Хватка Титова расслабляется в волосах, он пропускает мягкие пряди между пальцев. Наклонившись ниже, журналист целует чувственный рот Дениса, проводит языком по кромке зубов и со звучным удовольствием сплетает их языки.       Тонкие пальцы Титова гладят его бока, тянутся к его члену, но Макс кусает того за верхнюю губу, как бы давая понять, чтобы тот не делал этого, и тут же зализывает место укуса, не давая младшему в слух возмутиться и запротестовать.       Денис скулит недовольно и кусается в ответ, щипает Кольцова за соски, а после намеренно царапает его лопатки, вынуждая изогнуться в естественном желании уйти от неприятного ощущения и тем самым прижаться пахом к паху. Денис шаловливо улыбается, поглядывая из-под полуприкрытых век, чёрные зрачки почти полностью заволокли тёмную радужку. Он проводит кончиком языка по нижней пухлой губе Кольцова, пальчиками пробегает по рёбрам, и шепчет мужчине в самые губы:       — Ты тут не хозяин, — наглая ухмылка кривит привлекательный изгиб губ, а слова звучат почти угрозой.       Денису хотелось верить, что он тоже имеет власть над Кольцовым, что это он позволял мужчине быть сверху, а не сам тонул и захлебывался в Максе, постепенно из инициатора превращаясь в ведомого.       — Открой рот, — голос Максима хриплый немного, приказной и несомненно будоражащий. Проводя большим пальцем одной руки по нижней губе Титова, кудрявый изучает его лицо, опирается локтём второй на пол у головы младшего и путается длинными пальцами в его прямых волосах.       — Придержи приказы, ковбой, — шикает Денис, даже не зная, откуда в нём проснулась на долю мгновения такая недоступная блядь. Наверное, отыгрывался хоть немного за то, что творил Кольцов с его душой.       — Де-ен, — тянет Макс, а младший, облизнувшись, всё-таки приоткрывает свой рот, вбирает в него подставленные Кольцовым пальцы.       Вылизывает каждую фалангу, густо слюнявит, проводя по кончикам пальцев языком и туманно глядя на зависшего мужчину. Он демонстративно приоткрывает рот, давая надавить на свой язык и провести по нижнему ряду зубов. Чуть прикусывает подушечку указательного пальца, неожиданно вздрагивая и застывая под внимательным и совершенно нечитаемым взглядом Кольцова.       Пальцы с пошлым хлюпом вытаскиваются изо рта, ниточки слюны тянутся за ними, а Макс, совершенно завороженный, следит за этим, одновременно утопая и сгорая под взглядом глубоких карих омутов.       — Ты такой красивый, — вдруг признаётся Кольцов, и у Титова внутри, под клеткой рёбер, где прячется стучащая серая мышца, вдруг так тревожно и больно становится. Слишком интимными стали слова журналиста, слишком откровенными и неожиданными, совсем не подходящими им двоим, их чувствам, действиям.       Денису сто лет никто не говорил, что он красивый, особенно в такой обстановке, где у него лицо раскраснелось, пот стекал по вискам и шее, где он больной лежит под, блять, самым настоящим Аполлоном. А ведь Макс действительно был словно из рода греческих богов — высокий, сильный, солнечный, под стать всем богам тем ещё развратником, соблазнившем и влюбившем в себя такого бесчувственного идиота, как Титов.       Денис не знал, что он должен был сейчас ответить, не знал, уместен ли будет ответ в принципе, поэтому, неловко улыбнувшись, он притягивает Кольцова к себе, практически полностью укладывает его сверху и целует, заполняя этим поцелуем ту неловкость повисшую в комнате.       На этот раз целуются мягко, нежно, себя в это вкладывая и, словно одним только поцелуем, пытаясь передать всё накопившееся внутри, всё то беспокойство, обиды, желание и тоску. Макс отвечает, но отдаёт Денису бразды правления в этом поцелуе, словно говоря — я понимаю. Денис бы поспорил, что нихуя Макс не понимает, тупой же как пробка, но верить сейчас ему хочется. А ещё хочется огня, того живого и безудержного, страстного, отчаянно нужного, что Кольцов всего парой слов смог затушить.       Скользкие и прохладные от слюны пальцы касаются входа, вырывая из Титова непроизвольное оханье. Он зажимается, вдруг чувствуя испуг — он никогда не был с мужчинами. А был ли Кольцов? Наверняка, ведь не разбирает он особо партнёров, главное, чтобы ладненькие были, а что в штанах уже не важно. Кажется, Денис опять ревнует.       — Успокойся, я медленно, — мурлычет Макс ему на ухо и, почувствовав, как колечко мышц немного расслабляется, проталкивает вовнутрь средний палец.       — Огосподибоже… — выдыхает Денис, прижимаясь лбом к влажному плечу Кольцова.       — Неужто уверовал, — пытается шутить журналист, но Титов только шикает на него и, расслабившись как только мог, сам подаётся навстречу первому пальцу.       Это было не больно, просто непривычно. Макс осторожно двигает им внутри, надавливает на упругие стенки и неожиданно для Дениса вырывает из того громкий стон. Нет, Денис, конечно, слышал, что многим мужчинам нравятся анальные ласки, что там их центр удовольствия, но никогда не подумал бы, что это ТАК. Словами не описать.       — Господи, Макс, — требовательно скулит, когда Кольцов медлит со вторым пальцем, — Заебал, не тяни… — но Макс не поддаётся, осторожничает, постепенно вводя два пальца и так же аккуратно, спустя несколько минут проталкивая третий.       Денис с ума сходит от того, что Кольцов такой дразнящий, от того, как тот языком исследует его грудь и живот, не разрешая коснуться себя или его, а также стянуть бесячий свитер к херам. У Дениса ноги дрожат от переизбытка чувств, от того, как дёргается его плоть от каждого задевания простаты. Он, блять, заживо сгорает, пока Кольцов увлечённо мучает его ласками.       — Макс, блять, пожалуйста, — хнычет, царапает плечи журналиста, хмурясь от того, как тот смеётся, мягко так, без привычной себе насмешки или издёвки.       — Нетерпеливый какой а, Денчик? — Макс вынимает из него пальцы, сплёвывает на ладонь и смазывает так вход и себя самого. Слюна, конечно, ужасный лубрикант, но делать особо нечего, не искать же по сусекам.       — Я терпел доста-точн… Ах! — Титов жмурится, когда Макс постепенно погружается в него.       Ощущение заполненности сносило крышу не хуже наркотиков, испробованных в юношестве. Горячая плоть, крепкие объятия и мелкие, но сильные толчки. Макс практически не выходил из него, имел малоамплитудными толчками, вылизывая шею и кусая вдоль челюсти. Толкался медленно, терпеливо, подготавливая, пару раз на пробу проникает грубее, до красных отметин сжимая денисовы бёдра.       — Бля-ать, Макс, так же, ещ-ё! — речь всё менее связаная, но Кольцову такого призыва достаточно.       Он выскальзывает из тела Титова только для того, чтобы поменять немного их позицию и повернуть бёдра Дениса полубоком, но оставляя верхней частью корпуса лежать на спине. Резкий толчок внутрь, и довольный рык Макса перемешивается с гортанным стоном Дениса, что сжимается от грубого толчка.       —Вот-с, с-сука, расслабься… — Макс сжимает одной рукой ляжку Дэна, а второй держит парня за левую руку.       — Иди нахуй! — шикает Денис, но всё-таки перестаёт сжимать Кольцова в себе так сильно и даёт ему двигаться.       Толчок за толчком мужчина набирает скорость, грубо толкается вовнутрь. У Титова стоны эхом отражаются от стен, а Макс не затыкает ему рот в привычной себе манере, наоборот, делает так, чтобы парень потерялся в них, сорвался на крик.       Руки блуждают по порозовевшей коже, сжимают бёдра, ягодицы, откровенно лапают тело создателя Трутока в тех местах, где было за что схватиться.       Денис хватался за Кольцова, как за спасательный круг, полностью отдаваясь и не стесняясь гортанно стонать, царапаться и подмахивать бёдрами навстречу. Максу это нравилось, ему Титов прям целиком нравился, весь из себя хамоватый, безразличный на публику — и такой капризный и ласковый в постели. Кольцов уверен, что мелкий мог ещё раскрыться с разных сторон, показать то, что так упорно скрывал за маской всего из себя важного-бумажного.       Правая рука быстро овивает собственный член, когда дыхание Макса сильно сбивается, а его метких толчков по простате начинает не хватать. Денис пытается дрочить себе в такт толчкам, но выходит полный рассинхрон и от этого только сильнее сносит крышу. Кольцову нравится наблюдать за искривлённым в наслаждении лицом Титова, за его алыми губами, поблёскивающими от слюны. За его растрепанными по подушке волосами, потом, стекающим по вискам, шее и от груди вниз по прессу.       Толчок, ещё один, и Макс просовывает руку между их телами, обхватывает член Титова поверх его руки, сбивает ритм под такт толчков, вытягивая из Дениса всё более откровенные, просящие стоны, переходящие в хриплый скулёж. Младший покрывается крупными мурашками, дрожит под ним, а после обильно изливается между их телами, пачкая животы обоих. Кольцову хватает пары поступательных движений, чтобы довести себя до оргазма и, вовремя выйдя из Дениса, кончить тому на живот.       На Дениса сон опускается уж слишком быстро для здорового человека, но он и не здоровый человек почти во всех отношениях. Сквозь дымку дремоты кажется словно Макс его в висок целует мягко, носом по скуле ведёт, да повторное касание губ на уголке челюсти оставляет. Глупости, Макс не бывает настолько нежным, а Денис не бывает настолько нужным.       Вытирает их обоих журналист, перебивая ночную тишину лишь тяжёлым дыханием. Титов свернувшись калачиком на своей половине дремлет уже вовсю. Он забавно сопит, пока Макс выкидывает салфетки в печку и, натянув бельё, укладывается рядом.       Утром всё, случившееся ночью, кажется бредом, невозможным пошлым сном, в который поверило всё его существование, оттого-то и тянет немного в заднице, оттого-то он и видел в зеркале на себе засосы и следы от укусов, и именно поэтому проснулся он без белья, но с полной уверенностью, что и этой ночью тёплая шершавая ладонь Макса покоилась на его животе.       Денис, откровенно говоря, боится выходить из спальни в гостиную, где за столом уже завтракали вернувшиеся из монастыря баба Нюра и Сонечка. Ему было пиздец как стыдно и страшно. Как он Максу в глаза-то смотреть будет? Для Кольцова это был наверняка просто секс, он просто нашёл кому присунуть. А телячьи нежности после просто приснились Титову.       Денис был уверен в этом и не хотел смотреть журналисту в глаза, зная, что он сам хотел Макса только себе. Ему не было стыдно за сам секс, нет, ничего такого. Стыдился он своих чувств и того обжигающе холодного тумана под костяной клеткой, что с утра вновь переполнял его — того и гляди из ушей и рта польётся.       Медленно одеваясь, он застегивает пуховую жилетку, чтобы её воротом хоть немного скрыть следы на шее. Сердце ухает в груди, и ему требуется несколько минут, чтобы собраться и всё-таки выйти к остальным. Макса за столом не оказывается, и от этого вроде и легко, и в то же время пиздец как плохо. Наверное, к Аринке своей ушел.       Опять.       Сука.       Соня вопросительно смотрит на него, когда, плотно сжав губы, он суёт руку в карман и, выудив оттуда пачку с неизменными шестнадцатью сигаретами, выбегает во двор. Одну за другой он закуривает, скуривает сигарету до половины, тушит и закуривает новую. Цепное курение, блять. От этого так горько и смешно, что он трёт свое лицо после очередного затяга, несколько раз бьёт свободной рукой по щекам. Денис Титов, и схуяли ты такой наивный идиот? Ничего хорошего не выходит, когда идёшь на поводу своих хотелок. Затуманенный разум твой в это время или нет.       Это же был Макс, ловелас, мать его, Кольцов.       Зло рыкнув себе под нос, он пинает корыто с водой и шипит от боли, тушит, и закуривает новую сигарету. Туман внутри идеально сочетается с утренним туманом, ползущим над озером и деревней. Ебучие, блять, Топи.       — Ты чего буянишь с утра пораньше? — руки Макса, словно из ниоткуда, обвивают его вокруг талии и прижимают к себе. Кольцов целует его в затылок, трётся носом об его отросшие волосы.       Денис замирает весь, не верит, да и как уж тут поверишь. Точно больной мозг опять видения-придумки подкидывает.       — Холодно сегодня, пошли в дом, — зовёт Макс, — Там баба Нюра обещала малиновое варенье достать, тебе полезно будет, — Кольцов шепчет так ласково, по-домашнему, лезет рукой под одежду и оглаживает прохладными пальцами денисов живот.       — Не сбежишь на этот раз? — имея в виду то, как Кольцов сбегал от большинства своих прежних любовников.       — Да куда я от тебя, — смеётся Макс открыто, солнечно, как-то не в тему с характером Топей. — Знаешь, я сам бы не решился, наверное. Думал, ты меня нахуй пошлёшь и ебланом продолжишь звать.       — Макс, — зовёт тихо.       — М?       — Ты еблан, знаешь это? — расслабленно произносит Титов, чувствуя, как пожирающий туман остаётся за пределами его тела.       Макс хохочет громко, целует в висок перед тем, как выпустить Титова из кольца своих рук и ринуться в дом.       — От еблана слышу, — как большой ребёнок, ей-богу, но Денис смеётся в ответ и бежит следом, на крыльце хватаясь за шершавые, поеденные термитом перила, чтобы подтянуть себя скорее за кудрявым и скрыться за скрипом двери.       Внутри вдруг так легко и ничто не тянет в пучину «сложных» дум.