maybe won't you take it back

Изначально все планы Даниила пошли прахом. В каком-то смысле ему даже не дали подготовиться. – Тут некоторые слухи ходят, – равнодушно, почти холодно произнес Артемий. Они были вдвоем; остались убирать столы после новогоднего корпоратива, когда настоящие дежурные – братья Стаматины – напились в такие дрова, что в итоге их пришлось выгонять лесом. – Какие слухи? – быстро спросил Данковский, стрельнув глазами в коллегу. Уборка была почти закончена, и Артемий рассовывал бумажные и пластиковые тарелки в пакеты с огромными надписями «Для разделения мусора», а сам Данковский курил в форточку, из которой сквозняком выливался неумолимый холод. – О том, что ты любишь меня, ойнон. «Влюбился» – это слово Даниил бы мог вынести, это можно было бы списать на офисные сплетни, даже просто на шутку это можно было бы списать, но «любишь» – совсем другое дело. – Не знаю, правда это или нет, – мерно продолжал Артемий, аккуратно счищая остатки оливье с чьей-то тарелки, – но на всякий случай скажу, что я очень ценю наше сотрудничество… «Любишь». – Оставьте телячьи нежности, – поморщился Даниил, чувствуя, как сигаретный дым и ледяной воздух смешиваются у него в легких коктейлем похлеще «Отвертки». – К делу. Да или нет, скажите? Молчание давит сильнее, чем самый яростный окрик или речь, полная оскорблений. – Скажите, умоляю вас, – бормочет Даниил, не в силах выдержать этого немого поединка. – Какой угодно ответ приму, только не молчите. Артемий хмурится, кидает на него долгий, тяжелый взгляд. – У тебя «дождик» зацепился за пуговицу рубашки, ойнон, – наконец выдает мужчина, отворачиваясь. – Отцепи, некрасиво. Истерически усмехнувшись, Даниил следует совету Артемия, чуть не обжигая себя кончиком сигареты в процессе. – От вас сегодня никак разговора не добьешься, Бурах. Юркими искрами рассыпались за окном десятки фейерверков. У Данковского так шумело в ушах, что он даже не слышал, как их взрывали, просто наблюдал за множащимися в небе красными, желтыми, зелеными цветками. – Искренне не хочу тебя расстраивать, – произнес Бурах, когда, видимо, дела закончились и он больше не мог откладывать диалог, – но я не… интересуюсь тобой в том же смысле, что и ты – мной. «Интересуюсь». Господи боже. – Может, вы меня не так поняли… – попытался оправдаться Даниил, но был прерван удивленным возгласом: – Ты что, плачешь? Истерика, все это время копившаяся под бледной, испещренной мурашками кожей Даниила, вырвалась наружу, и злые, горячие слезы коснулись щек, потекли в уголки рта, смыли еле заметные следы помады, оставленной на его подбородке Евой Ян, заставили его глаза блестеть еще ярче, еще гневливее, чем до этого. – Извините, Бурах, это нервное. – …Может, вы не так меня поняли, – начал он снова, когда схлынула первая волна рыданий. – Я не имею никаких… Как бы сказать… Неподобающих идей… – Слушай, Даниил. – Артемий грузно опустился на стул, спинка которого покорежилась от давешнего пьяного дебоша одного из Стаматиных. – Я не мальчик – да и ты, впрочем, тоже. Я прекрасно знаю, что это такое – отношения между мужчинами. Я даже был в таких отношениях, не поверишь. И это не то, что я хочу для нас обоих. – Артемий Исидорович… – У нас прекрасные, почти добрососедские отношения, – продолжал Артемий, глядя куда-то сквозь Данковского. – Ты чудесный коллега, с тобой никогда нет проблем. Я не хочу превращать это подобие дружбы в подобие романа, который продлится от силы несколько месяцев, а затем мы разойдемся злейшими врагами. Не хочу. – Извините, но я на этот счет другого мнения, – хрипло произнес Даниил, глядя в окно. Фейерверки догорали круглыми огоньками сигарет. – Об этом я уже догадался, ойнон, – сухо проговорил Артемий. Тепло (и всего лишь немного фальшиво) улыбнувшись, Артемий встал со стула и продолжил со своей бессмысленной уборкой, стирая с чистых столов несуществующие пятна и пытаясь вынести закончившийся мусор. Едко въедался запах очередной сигареты в белоснежную оконную раму. Данковский курил так, как не курил после закрытия Танатики. Данковский курил так, будто пытался выбить в лотерее жизни рак легких – а что, раз в любви не везет, как говорит известная пословица… Вот и рассыпались все его нехитрые мечты, которых, в общем-то, было не так уж и много. Интимного партнерства он не добился, да и ту дружбу – скорее, ее подобие, – которая была у них, поколебал так сильно, что еще неизвестно, захочет ли с ним Бурах после этого вечера даже разговаривать. Вот уж точно: лучшее – враг хорошего. – Ты мандарины будешь забирать? – абсолютно будничным тоном спросил Артемий, раскладывая по бумажной скатерти остатки еды. Ироническая улыбка пляшет на губах Данковского, пока тот дрожащими руками открывает окно в неумолимый холод. Иссиня-черное небо мягко, ненавязчиво сообщает ему что-то фаталистическое, и Данковский поспешно хватает сигарету, чтобы не зажать уши от страха.