Путь домой (18+)

В этот раз суп варил Минхо. Не от похмелья, а чтобы поддержать силы. Из говядины и овощей, с травами, как когда-то готовил его с Феликсом папа. Он проснулся чуть раньше Хёнджина и какое-то время рассматривал повёрнутое к нему лицо беты, с чуть припухшими от истерики веками и губами. И думал он не о том, как всё-таки красив, даже в таком состоянии, парень. А о том, что, пожалуй, сделать так, чтобы это лицо никогда больше так не выглядело, чтобы его обладатель никогда больше так не плакал — не такая уж и плохая цель жизни. Минхо бы мог… задаться такой целью. Он осторожно провёл пальцем по бровям, носу и щекам Хёнджина — как делал бета, когда успокаивал самого Минхо. Хёнджин вздрогнул и открыл глаза. В них мелькнул страх и непонимание, потом — осознание и мучительные смущение, потом — растерянность и… благодарность? — С добрым утром, — прошептал Минхо. — С добрым утром, госпо… — Минхо, — настойчиво сказал альфа. — Меня зовут Минхо. — Я не могу, — бета ещё больше смутился. — Вы старше… я… — Хён? — предложил Минхо, хотя не любил это обращение. — Но мы же… Мы друзья? — как-то виновато шепнул Хёнджин. — Нет, — честно ответил Минхо. — Я не хочу быть твоим другом. Бета чуть нахмурился и недоумённо воззрился на альфу. — Тогда кто? — Всё-таки ты у меня ещё такой маленький и такой наивный, — с ласковой насмешкой сказал Минхо. Он резво вскочил и кинул приподнявшемуся было за ним Хёнджину: — Лежи. Сегодня завтрак за мной. Но сюда я его тебе не потащу. Придёшь на кухню. Понял? Тот кивнул. Минхо не стал пытать бету во время еды. Но как только последняя тарелка была вымыта, он взял Хёнджина за руку и повёл в свой кабинет, усадил в кресло напротив своего стола и повелительно сказал: — Рассказывай. И не думай препираться. Я всё равно всё узнаю. Просто лучше, чтобы от тебя. История была ужасной и безнадёжно печальной. Отец Хёнджина ушёл из семьи к молодому и перспективному омеге. А их папа — как говорили, из-за переживаний — заболел раком. Хёнджину было четырнадцать, его младшему брату-омеге Мёнджину — двенадцать. Отец помогал деньгами, оплатил операцию папе, но победить рак тот так и не смог. Хёнджин долго ухаживал за ним, параллельно заканчивая среднюю школу. В старшую он не попал, потому что должен был работать, чтобы помогать папе, получающему мизерную пенсию, и брату, которого надо было учить. Отец по-прежнему время от времени давал деньги, они перебивались, но папа тихо угасал, и это приводило Хёнджина в отчаяние. Вторая операция, на которую они едва скопили нужную сумму, вроде помогла, но потом снова появились метастазы — и когда бете было восемнадцать, папа умер. Хёнджин, наблюдавший за тем, как мучается нестерпимыми болями его любимый человек, испытал одновременно и огромное, ни с чем несравнимое горе, и горькое, стыдное облегчение, которое до сих пор считает самым страшным своим преступлением. Год они жили с братом, пытаясь преодолеть эту боль: Мёнджин очень остро отреагировал на смерть папы, он часто плакал, не мог сосредоточиться ни на чём. Он старался, очень старался помогать брату, и Хёнджину большого труда стоило убедить младшего, что лучшей помощью для него будет его отличная учёба и осуществлённые мечты о будущем. Хёнджин много где работал. Поэтому он много чего и умел. Иногда ему везло, те, на кого он работал, оказывались добрыми людьми, иногда — не очень. Ему некогда было развлекаться, у него не было друзей: те, с кем он когда-то дружил в средней школе, давно разъехались, а времени на то, чтобы завести новых, не было. Да и сил тоже, откровенно говоря. Молодой, сильный бета всегда мог найти себе работу, однако он помнил и о том, что должен быть рядом с братом, не оставлять его в это непростое время. Потому именно он первый заметил тревожные симптомы: Мёнджин был постоянно уставшим, у него часто болела голова, если он получал царапину, кровь долго не сворачивалась, он жаловался на боли… Хёнджин настоял на обследовании. У Мёнджина обнаружили рак в последней стадии, неизлечимый. Хёнджин умолял врачей что-нибудь сделать, назначить лекарства, клялся достать всё, что можно, но… Ему сказали, что единственное, что он может, — это обеспечить брату последние дни в специальной клинике, где за такими детьми-омегами, как он, ухаживали специально обученные люди, облегчая их боль и пытаясь дать утешение. От петли Хёнджина тогда спасло только то, что пребывание в этом заведении было страшно дорогим. Он отдал всё, что успел скопить невероятными усилиями. Он устроился туда волонтёром, чтобы иметь возможность видеть брата, потому что там соблюдали стерильность и надо было или жить там постоянно, или отказаться от посещений. Но для Хёнджина сделали исключение: он работал там два раза в неделю уборщиком и за это мог общаться с братом и поддержать его сладостями и подарками, естественно, с соблюдением всех мер предосторожности. Его там знали и любили, он играл с детьми помладше, рассказывал брату о том, как живёт, слушал, как хорошо Мёнджину живётся в клинике… и видел, как бледнеет и худеет его любимый мальчик, как тает он на глазах. Каждый раз он замечал страшные изменения в нём, понимая, что ничего не может сделать для того, чтобы остановить это. А вчера… ему сказали приготовиться. Брату осталось месяца два — не больше. Поэтому… он так и плакал. Минхо понял сразу, что если сейчас кинется анализировать свои действия и сопоставлять с тем, что переживал параллельно с ними Хёнджин, то это утянет его на такое дно стыда и отчаяния, что оттуда хрен выберешься. Поэтому, когда Хёнджин умолк, вытирая упрямо набегающие слёзы, он торопливо сказал: — Ты в отчаянном положении, Джинни, не так ли? Тебе ведь не до гордости? Хёнджин так удивился, что даже перестал шмыгать носом. — Что? — переспросил он. — Я предлагаю следующее: во-первых, я даю тебе… ммм… взаймы… денег на то, чтобы ты оплачивал уход за братом в полном объёме. Сколько бы ни понадобилось. Стой! — прикрикнул он, видя, как загораются нетерпеливым протестом глаза беты. — Я не договорил. Я сделаю это. А ты сейчас собираешь всё, что тебе надо, и ложишься в клинику к брату. Как сопровождающее лицо с постоянным пребыванием. Хёнджин замер, неверяще глядя на Минхо. — Как… А пла… А… — Послушай, я с этого начал. Тебе ведь не до гордости, так? Ты должен — понимаешь? — должен быть рядом с братом. До сам… до того… как это будет уже… невозможно… Я не дарю. Ты потом отработаешь всё, ладно? Будешь работать у меня, пока не вернёшь долг. Я хочу! Слышишь? Я хочу тебе не просто помочь деньгами, Хёнджин. Я хочу помочь твоему брату, дорогому тебе человеку, понимаешь? Есть надежда, нет надежды — ты должен быть с ним, слышишь меня, мой мальчик? Каждый имеет право на утешение. На то, чтобы с ним были те, кто его любит! Ты не можешь отказать мне в том, чтобы помочь твоему брату в этом! Хёнджин выслушал эту пламенную речь, глядя на Минхо, не отрываясь. Альфа видел, что Хёнджин не будет сопротивляться. И последние слова договаривал уже чисто формально, чтобы окончательно утвердить свои мысли в голове беты. Хёнджин поднялся и, стремительно подойдя к Минхо, хотел опуститься перед ним на колени, но тот быстро поднялся и схватил бету за плечи. — Только попробуй, — прошипел он. — Только посмей! Глупый мальчишка! Тебе некогда тут ползать, иди, собирай свои вещи. И чтобы духу твоего здесь не было. Хотя… нет, подожди, я поеду с тобой. Думаю, проблем не будет, но я… хочу убедиться. Хёнджин внезапно вывернулся из рук Минхо и сжал того в своих объятиях. — Я ведь могу хотя бы спасибо тебе сказать, хён? — прошептал он сквозь слёзы. — Пока не за что, — буркнул Минхо, смущённо замерев в его руках. Проблем и впрямь не возникло. В клинике были только рады принять Хёнджина как родственника, который будет осуществлять уход за пациентом Хван Мёнджином. Минхо поговорил с директором, оплатил лечение на этот месяц и попросил в дальнейшем все счета присылать ему. После этого, чуть помявшись, он спросил: — А … если я буду работать здесь… как это делал господин Хван… Мне будет разрешено видеться с ними? Директор удивился: — Работать? Вы? Зачем? Вы можете видеться с господином Хваном беспрепятственно, хотя и через стекло. Или вы хотите видеть и младшего господина Хвана? — Нет, — поспешно ответил Минхо, — нет… я не хочу… тревожить мальчика. Ему и так… тяжело. — Да, я бы тоже не советовал вам это делать… Джи и так… осталось недолго… Минхо торопливо поблагодарил директора и вышел. За два последующих месяца он был в клинике несколько раз — когда тоска по Хёнджину становилось уже совершенно невыносимой. Он привозил фрукты, сладости и подарки и делал вид, что приезжает исключительно за этим. Его сопровождал неизменный Чанбин, который практически пытками выведал историю, иногда с ними был и Джисон, но чтобы не смущать Джинни, в здание он не заходил, ждал в машине, а потом утешал чуть не плачущего Бинни и мрачного и нервного Минхо. Это было мукой — видеть, как бледнеет и тоскует Джинни, как он плачет — ведь рядом с братом он не мог этого делать, зато когда он видел глаза Минхо и его сочувствующую улыбку (Минхо снимал маску, когда говорил с ним), то давал себе полную волю. Минхо, наверно, всё бы отдал, чтобы просто коснуться в такие моменты Джинни, но он терпеливо держался, утешал, уговаривал, говорил всякую ерунду — только чтобы немного успокоить бедного бету. Они часто разговаривали и по телефону, но Минхо старался не отвлекать Хёнджина от брата. Хотя первым звонил именно альфа, потому что страшно скучал. И поэтому, когда однажды посреди ночи его разбудил звонок от Хёнджина, он уже знал, что ему скажет бета. Мёнджин умер. Его больше нет. Джинни остался один на этом свете. — Я еду, — коротко ответил Минхо, пытаясь не упасть от той боли, которую ему причинили последние слова Джинни. — Ты не один, понял? Ты не один. Сейчас я приеду. — Прости, прости… ты прав, хён… я жду, — прошептал бета и отключился. С Мёнджином прощались ясным морозным зимним днём. Было солнечно, сухо и холодно. Джинни еле стоял на ногах, если бы не Минхо, то он не пережил бы этот день, точно. Джисон всё организовал по высшему разряду, всё было продумано, чётко и наименее травматично для Хёнджина. Одного они не учли — Хван Домина, отца беты, который внезапно объявился после двухгодичного полного отсутствия. Он вошёл в траурный зал под руку со своим мужем, достаточно молодым вертлявым омегой в шикарном чёрном костюме и с приличествующим случаю выражением грусти на лице. Домина знал только Хёнджин, поэтому Минхо, который стоял рядом с бетой, пропустил момент, когда отец младшего оказался рядом. И только по тому, как вздрогнул и сжался Хёнджин, альфа понял, что что-то не так. — Что? Что, Джинни? — тревожно спросил он. — Здравствуй, сынок, — сказал в это время Домин, подходя ближе. — Ты… такое горе… — Я не хочу… видеть тебя… — пролепетал, почти теряя сознание, Хёнджин. — Вы его отец? — резко спросил Минхо. — Да, а вы, собственно… Минхо передал Джинни подскочившему вовремя Чанбину, а сам взял Домина под руку и настойчиво прошипев «Надо поговорить», вывел из зала, в коридоре толкнул к перилам и сказал: — Ваше присутствие здесь, господин Хван, я могу понять. Даже если вы бросили своих детей и, возможно, в частности из-за этого один из них умер… — он выставил палец, затыкая сердитые возражения мужчины. — Я сказал возможно! Вы имеете право быть здесь и почтить память мальчика, которому не захотели помочь при жизни! Я не могу запретить вам быть здесь! Но я могу попросить вас уйти добровольно. Иначе Хёнджину будет слишком трудно вас простить. Я бы, например, ни за что не простил. Но Джинни… Он добрый мальчик. Он, скорее всего, попробует. Хотя считает, что после смерти брата у него никого нет на свете. Сами понимаете, что это значит. — А вы вообще кто? — крикнул взбешённый этой тирадой Домин. — Вы кто? По какому праву? — Я… — Минхо запнулся. А кто он? И впрямь кто? Но потом решительно тряхнул головой и продолжил: — Я его жених, господин Хван. Так что прошу вас со всей серьёзностью отнестись к моим словам. — Это правда? — возмущённо спросил Домин, глядя куда-то за спину Минхо. Тот обернулся и увидел Хёнджина, который смотрел на него с выражением непередаваемого изумления. У Минхо похолодело всё внутри, он с отчаянием уставился в глаза Хёнджина, пытаясь найти в них… страх? ненависть? презрение? возмущение? Там не было этого. Только удивление и… что-то ещё, но что, Минхо не успел понять, вздрогнув от неприятного визга: — Жених, да? Это твой жених, Джинни? Неплохо! Не так уж ты и был озабочен состоянием брата, раз смог захомутать этого альфу, да? При том, что ты — бета! И давно вы вместе? — Уходи…те… господин Хван, — прошелестел бледный Хёнджин, чуть пошатываясь и хватаясь за плечо Минхо, который в ту же секунду оказался рядом. — Уходите, прошу вас. Вы попрощались с моим братом, свой долг вы выполнили. Уходите… — Ты мой сын! — зло крикнул Домин. — Теперь, когда у тебя есть богатенький женишок, я тебе не нужен? — Убирайтесь! — уже не сдерживаясь, гневно рявкнул Минхо, почувствовав, как после слов Хвана-старшего дрогнула и разжалась на его плече рука Хёнджина. Он быстро перехватил её и прижал бету к себе за плечи. — Или я вызову охрану! — Что здесь происходит? — Из двери появился омега Хвана, а следом вышел Джисон. — Милый? Ты кричишь? — Минхо, что случилось? — Этот господин уже уходит, — сквозь зубы процедил Минхо. — И забирает с собой всё своё. — Он дёрнул подбородком, указывая на омегу, который в это время презрительно оглядывал Джинни. Затем он схватил своего бету за руку и потянул в глубь коридора, на балконную площадку. Там он прислонил качающегося Хёнджина к стене, снял маску и отшвырнул её в сторону, а потом опёрся на руки по обе стороны от его бледного лица. — Ты меня слушаешь, Джинни? — тихо спросил он. Хёнджин смотрел в его глаза, не отрываясь. Он кивнул и шевельнул губами, соглашаясь. — Я сказал о том, что твой жених потому, что ты мне дорог, понятно? Это не шутка, это не только потому, что твой отец не послушал бы слов твоего друга, например. Я знаю, что сейчас не время, что ты не готов, что, возможно, не будешь никогда готов, но я ничего — слышишь меня? — ничего от тебя не требую! И даже просить не смею. Ты — самое светлое и прекрасное, что было со мной в жизни, но я тебя не стою. Ты — ангел, а я… — он горько усмехнулся. — Я не имею права претендовать на ангела. Поэтому ты полностью свободен, понимаешь? Сейчас, завтра — всегда! Мы проводили твоего брата, он… в лучшем месте, я… хочу в это верить. Но ты не один! Понимаешь? Ты свободен и ничем мне не обязан, но я хочу, чтобы ты знал: ты не один! Если я тебе буду когда-нибудь нужен, если тебе нужна будет моя помощь, просто позови меня. Я приду. В любом качестве, слышишь? Потому что с тех пор, как ты пришёл послушать дятла тогда со мной, в сад, я ни одного дня — понимаешь? — ни одного дня не чувствовал себя брошенным. Одиноким. Обиженным. Я… я тебя… Хёнджин, до этого слушавший Минхо с очень странным, неопределённым выражением на лице, внезапно поднял руку и прижал два пальца к губам Минхо. — Пойдём домой? — просительно сказал он. — Я хочу домой, хён… Минхо… Ты отведёшь меня домой? Они стояли, обнявшись, и, кажется, плакали Оба. А может, и нет… Никто этого не видел: на той площадке, кроме них, никого не было.