Сокровище

В мире нет, никогда не было и не будет ничего лучше. Мягкая постель, свежее белье, свет закатного солнца, окрашивающий всё вокруг в ало-красные цвета. В мире нет, никогда не было и никогда не будет никого лучше. Влажные от жары волосы, спадающие на лицо кудри, блаженно-усталая улыбка на губах. Баки смотрит на это прекрасное лицо и не может оторваться. Не может забыться, как это сделал Питер. Просто не хочет. Грех терять время на сон, когда нечто настолько великолепное так близко. Если бы они были в Раю, Питер был бы тем самым соблазнительным яблоком. И Баки бы не удержался. — Ты пялишься, — выдает Питер, не открывая глаз, и скидывает легкое одеяло с плеч. — Никак не могу прекратить, — Баки шепчет, как будто желая оставить всё в тайне. — Ты — моё главное сокровище, куколка. — Я знаю, — хмыкает Питер, и Баки на секунду кажется, что он всё испортил. — Ты говоришь мне об этом каждый день уже четыре года как. — И? — Баки нетерпеливо выпрашивает вердикт. — И это всё ещё чертовски романтично, совсем как в самый первый раз. На последних словах Питер почти не дышит. И, двигаясь ближе, целует Баки. Его руки обхватывают шею и плечи так осторожно и нежно, но прикосновения обжигают, как касание ангела Божьего. Поцелуи кружат голову, затягивают в жаркий омут с головой, и Баки сходит с ума от горячего дыхания, от желания чувствовать на себе по-нежному обжигающие руки и никогда, никогда не вылезать из этой райской постели, даже если однажды из-за этого ему придётся отправиться в ад. Он, не задумываясь, кладет руку Питеру на грудь и надеется, что тот чувствует всё то же самое. Тот же жар, то же желание, ту же жизнь. Ему горячо, но не больно. Ему сладко, но не приторно. Ему кажется, что он уже никогда не сможет стоять и чувствовать землю под ногами. Но на это так наплевать. С груди он перемещает руку на бок, с удивлением чувствует, как Питер, ерзая, полностью скидывает с себя одеяло и закидывает ногу на него. Оторваться от поцелуя получается с трудом. Питер смотрит на него всё с той же блаженно-усталой улыбкой. В глазах — огонек пошлости, а щеки красные теперь не только от жары, но и от возбуждения. Он тяжело дышит и недвусмысленно двигает бёдрами, заставляя Баки сходить с ума. Такая картина способна лишить разума, но в этот раз (как и в многие другие) Баки совсем не против. — Можешь левой, — Питер легко касается губами его носа. — У меня особый настрой. Металлическая ладонь давно нагрелась, но Баки понятия не имеет, как ощущает её Питер. Обычно он предпочитал, чтобы левая рука не спускалась ниже пояса. Но сегодня всё не так, как обычно. Когда Баки металлической рукой обхватывает член, Питер вздрагивает и снова лезет целоваться. Он целует глубоко, жаром ладоней обжигая щеки. Баки не злится, ему нравится весь этот жар. К тому же привычка находиться в центре пекла здорово поможет ему в аду. Целуя, Питер двигается ему навстречу, как будто нарочно разжигая костёр ещё сильней. Ещё чуть-чуть, и пламя окрасит их светлую комнату той же жаркой волной света закатного солнца. И Баки уже не уверен, что после сможет проснуться. Идея утонуть в горячих прикосновениях — не так уж и плоха. То жалкое, что было между ними, нельзя назвать ни расстоянием, ни пространством. Баки чувствует движения собственной руки, вдыхая. Он скован руками и телом Питера, как цепями, его движения ограничены, как у попавшего в капкан волка. Вырваться бы, чтобы позволить себе чуть больше. Чтобы показать, что в мире нет, никогда не было и никогда не будет никого лучше. — Что ты хочешь? — спрашивает Питер, наконец открыв глаза. Руками он перебирает волосы Баки, взглядом как будто стыдит за его попытки высвободить правую руку. — А ты? — улыбается Баки в ответ. Питер ослабляет хватку, отпуская Баки, но сгребает его обратно в горячие объятия, когда тот хватает смазку с тумбочки. Снова целует, снова пытается свести с ума. Баки это ценит, Баки это любит и охотно подчиняется любимым губам и рукам. Он пачкает смазкой постель и ноги Питера, но всё же умудряется выдавить немного на пальцы. Через мгновение Питер медленно насаживается на них, нарочно тянет время, наслаждаясь тягучей жарой между ними. Правой рукой Баки обхватывает его за талию, и теперь цепи — это он, а Питер — его сладкая добыча. И плевать, что он всё ещё пойман в капкан, загнан пауком в самый центр паутины и даже не подумает сопротивляться, если Питер вдруг захочет выжать из него все соки. И только его пальцы движутся так, как ему вздумается. — Ты великолепен, — шепчет Баки на ухо Питеру, который громко выдыхает, и Баки чувствует, как дрожит жилка на шее. Он в восторге от происходящего. В восторге от того, как ощущается Питер под его пальцами, как ощущается Питер внутри, и от того, как влажный член трётся об его живот. Ему хорошо. — Ты потрясающий, — продолжает Баки, целуя шею. С губ Питера срывается ленивый стон. А следом его рука снова прижимается к щеке, снова обжигает, снова сковывает. Рваный поцелуй довершает картину. — Ты… — Твоё сокровище, знаю, — сипло бормочет Питер и вдруг жмурится, сжимая зубы. Баки знает, что это значит. Когда Питер замирает, прижимаясь членом к животу, у него остается несколько жарких секунд, украденный вскользь поцелуй и парочка движений пальцев глубоко внутри Питера. А потом он впивается зубами в плечо Баки, хныча горбит спину и дрожит, кончая. В свете закатного солнца его кожа кажется золотой, а он сам становится похожим на прекрасную греческую статую. И только тяжелое дыхание напоминает о том, что капкан, в который попал Баки, живой. В мире нет, никогда не было и не будет ничего лучше. Мягкая постель, свежее белье, свет закатного солнца, окрашивающий всё вокруг в ало-красные цвета. В мире нет, никогда не было и никогда не будет никого лучше. И Баки так хочется сказать Питеру об этом, но и века не хватит, чтобы рассказать всё так, как он чувствует. Поэтому, осторожно убирая со лба влажную чёлку, он обжигает Питера своим прикосновением, оставляя нежный поцелуй на лбу. — Я люблю тебя, — шепчет Баки. Питер, не в силах ответить, притягивает его к себе, утыкаясь лбом в сгиб шеи.