Одна ночь любви

      Обшарпанные тюремные стены давили на него.       Владимир то забывался в полудрёме, то возвращался в полумрак своей новой обители, то снова мучился от навязчивых кошмаров. Во сне ему виделся Андрей.       Барон ждал, что друг посмотрит на него с упрёком или обрушится с обвинениями, но ничего, что по его мнению он несомненно заслуживал пусть и от галлюцинации, не происходило. Молодой князь смотрел на него своим грустным проницательным взглядом и будто пытался что-то сказать. Корф нервно вздрогнул, когда Андрей исчез, а затем снова появился только совсем беспечным и озорным, с графином отцовского бренди подмышкой; стоило ему начать подносить к губам взявшийся из ниоткуда бокал с напитком, как Владимир начал просыпаться.       Или он думал, что просыпался.       И во сне и наяву Владимир чувствовал себя одинаково никчёмным и пустым. И эта пустота поглотила его полностью — он больше не надеялся, не верил, не думал. Словно в лихорадке его перебрасывало из озноба в жар и самое страшное, что он не хотел, чтобы это кончалось. Он это заслужил.       Из-под потрепанного сюртука, Владимир видел небольшой кусочек неба, огражденный тюремной решеткой; оно постепенно темнело, превращаясь из ярко-голубого и золотистого в чернильный, почти черный. Затем Владимира снова окутывала тьма, и он не знал, была ли это вступившая в свои законные права ночь или же содержимое его души снова собиралось поглотить его без остатка.       Очередной сон потрясал своей яркостью и точностью. Владимир видел родную Двугорскую церковь, каждая икона висела на своем месте, гроб стоял посередине, как во время похорон отца. Он чувствовал жар, исходящий от зажженных свеч, слышал молитву за упокой души. Подойдя поближе к гробу он увидел бледное неживое лицо Андрея. Вдруг на месте покойного князя он увидел себя самого такого же бледного и холодного, затем его почему-то заменил старый князь Петр Михайлович, а потом гроб вновь занял Андрей.       Ему стало тяжело дышать. Он медленно попятился назад, пробираясь через лёгкую дымку, мистически окутывающую все вокруг. Владимир резко почти по приказу открыл глаза, чтобы снова вернуться в спасительную ночную темноту.       Но ее там не было.       Крохотный огонек, освещал тюремную камеру как маяк в ночи. Это должно быть очередной сон. Ведь Владимир точно помнил, что в это заключение ему пожалели даже маленького огарка.       Затем он увидел то, что окончательно убедило его в том, что происходящее здесь и сейчас нереально.       Анна стояла рядом со столом, рядом со свечой. И Владимир никак не мог понять: мягкий свет отходил от маленького огонька или от нее самой.       Она нерешительно подошла к нему. Владимир не мог не заметить, что Анна была другой. Она была такой, как в ночь перед дуэлью с Мишей. Мягкой, нерешительной, ждущей чего-то, о чем она ещё и не имела представления. Ее волосы волнами спадали по плечам. Платье было лёгким, узорчатая косынка закрывала плечи только наполовину. Вся она как будто состояла из чего-то облачного, неосязаемого, далёкого. И этот ее взгляд — открыто любящий — не мог принадлежать ей. Ведь последний ее взгляд он запомнил надолго. В нем он не видел ничего, кроме великого разочарования и застарелого страха.       Анна неуверенно протянула свою руку к нему, чуть дотронулась до лица, осторожно, словно боясь его реакции, провела изящными хрупкими пальцами по его растрёпанным волосам.       Он облегчённо выдохнул, когда то, что сжимало в страхе его сердце, понемногу уходило, давая возможность нормально дышать. Лёгкое покалывание от ее движений разгоняло тьму, что барон постоянно ощущал рядом с собой.       Владимир взял ее мягкую ладонь в свою, желая продлить этот покой, прикоснулся губами к нежной лавандовой коже. Она неожиданно вздрогнула и неверяще посмотрела на него.       Она не может здесь быть. Это все нереально. Она бы не стала приходить к нему.       Он встал и, обхватив ее лицо руками, долго вглядывался в обычно небесно-голубые глаза. Сейчас синева была скрыта за ночной темнотой.       Анна была такой мягкой, близкой, как будто все преграды из ее сомнений, его гордости; все плохое, за что они так упорно держались, незаметно рухнуло. Осталась только любовь. Выжившая на этом ураганном ветру и теперь ярко светящаяся в ее глазах.       Или ему это только кажется.       Он долго не мог оторваться от ее губ. От нежных лёгких, едва ощутимых прикосновений к страстным долгим затягивающим в блаженное беспамятство поцелуям и наоборот. Она плакала, что-то шептала, повторяла и снова ввергала его в омут из сумасшедших поцелуев и прикосновений, что разжигали в венах неконтролируемый дикий огонь.       Когда его губы опустились на тонкую открытую шейку, Анна вздрогнула всем телом и обняв за плечи, притянула его ещё сильнее.       Лёгким касанием губ он дошел до ключицы и приспустил ткань платья с плеча, мысленно заметив, что косынки уже нигде не было. Тихий стон сорвался с ее приоткрытых влажных губ, побуждая продолжать его двигаться дальше.       Владимир на мгновение остановился, прислонился к ее лбу своим, любуясь ее неровным дыханием, чувствуя бешеный стук сердца, ощущая нежные пальцы, ласкающие его волосы.       В этот момент он не мог думать ни о чем, кроме нее. Все недосказанности прошлого, ужасы настоящего и мрачные перспективы будущего улетучились. Осталось лишь обволакивающее тепло, что исходило от нее.       Владимир почти видел лёгкий постоянный туман, стелющийся по камере. И это говорило ему, подтверждало, что все происходящее невозможно. Но он не хотел останавливаться. Он не мог.       Он наклонился к ее уху и тихо прошептал, безуспешно пытаясь перестать целовать ее хотя бы на мгновение:       — Повернись.       Анна повиновалась и он уткнулся носом в ее шелковые волосы и буквально увидел, как она медленно закрыла глаза, впитывая его присутствие, а на ее припухших губах заиграла невесомая улыбка.       Его пальцы дрожали, расшнуровывая корсет ее платья. Одним движением Владимир скинул его на пол, оголяя тонкую прямую спину.       Он прошёлся губами по основанию шеи, провел пальцами по гибкой спине, чувствуя легкую дрожь под ними. Она еле стояла и если бы не его сильные руки, крепко удерживающие ее, она бы давно упала.       Резко развернувшись, Анна не стала ждать от него действий, а сама обрушилась несокрушимой лавиной на его губы, обхватила руками сильную шею.       Она несмело провела пальцами по его груди, виднеющейся из-за не полностью застегнутой рубашки. Не сдержавшись, Анна трепетно поцеловала то место, где ускоренно билось его доброе сердце.       Когда рубашка полетела куда-то в сторону, она прильнула к нему всем телом, стремясь стать единым целым, разгоняя безудержную горячую кровь по всему телу.       Он бережно уложил ее на кровать и принялся покрывать поцелуями все ее тело. Невесомо прошёлся губами по груди, заставляя мелкую дрожь пройтись по всему телу. Мягко коснулся носом плоского живота, вдыхая травяной аромат ее бархатистой кожи; спустился ниже, чувствуя ее нетерпеливый жар; вернулся к набухшим от возбуждения соскам, вбирая их в себя и ловя ее несмелые стоны. В ответ Анна выгибалась ему навстречу, проводила руками по оголенной сильной спине, оставляя небольшие царапины. Она то смущалась откровенных ласк, то стонала, раскрываясь перед ним ещё больше.       Болезненный стон на секунду развеял ту атмосферу, что постоянно присутствовала в его снах. Владимир осторожно вгляделся в ее прекрасное лицо, ещё секунду назад имевшее болезненное выражение. Но она не дала ему опомниться, понять, вспомнить что-то, что он никак не мог забыть. Она притянула его к себе ещё ближе, завлекая в страстный, такой желанный поцелуй. Обвила, обхватила, не желая отпускать ни на единую секунду, стараясь стать с ним чем-то неразделимым.       Казалось, что жар, исходящий от них запалит всю комнату. Огромная волна прошла по всему телу, когда она прижалась к нему ещё сильнее. Анна ощутила, приняла его огонь почувствовав его состояние, задрожала и выгнулась ему навстречу. Ее стоны были звонкими как и ее прекрасный голос, который так часто был усладой для ушей. Его губы касались всего до чего могли дотянуть, она не переставала покрывать поцелуями его шею.       Лежать на одноместной кровати было неудобно, но ему это было даже на руку. Устроившись на боку Владимир мог снова и снова любоваться своей возлюбленной, не обращая внимания на ее прекрасное смущение, счастливый смех или попытки покрыть его лицо поцелуями.       Какое-то время он смотрел на ее мерное ровное дыхание, растрепавшиеся по всей подушке светлые локоны, счастливую усталую улыбку, а затем и его самого унесло куда-то прочь.       На сей раз его не беспокоили мертвецы, его больше не мучило прошлое. Он чувствовал как будто та черная пустота, что стала проклятьем и погибелью для него, что завлекала и постоянно губила всех его близких — исчезла. А на смену ей пришло что-то светлое, радостное.       Открыв глаза, Владимир наткнулся на уже знакомый кусочек светло-желтого неба, скрывающийся за тюремной решеткой.       Он глубоко вздохнул и потёр переносицу, стараясь прогнать остатки сна.       Первым, что он заметил, это огарок на столе, которого здесь не было ещё вечером. Если не считать того прекрасного забытья. Владимир осмотрел камеру, но других зацепок о том, был ли его сон хоть как-то связан с реальностью, не наблюдалось.       Он неспешно подошёл к столу. Едва заметный фитилек уже остыл, но рядом лежала записка, покрытая до боли знакомым витиеватым почерком:       «Я обязательно докажу, что ты невиновен и тебя скоро освободят. Так что можете прекратить строить из себя пленника замка Иф, сударь, и хотя бы иногда есть. С любовью, твоя Анна».       Владимир усмехнулся, стараясь не рассмеяться от облегчения. Сердце стучало быстрее, но главное этот стук побуждал к действию, к жизни, а не как прежде напоминал о никчемности его существования.       Он думал, что больше никогда не сможет надеяться, не сможет довериться. Даже ей.       Но вчера он почувствовал, как произошло то, что навсегда неразрывно связало их вместе.       Вчера в его душе поселилась, вытесняя опостылевшую пустоту, ни всесильная надежда, ни жалкая уверенность, ни даже всепрощающая великая любовь. Это была она. Его Анна.