тихое место

Запах крови, пота и дыма. Смесь настолько привычная, что даже тошно. Кажется, будто вонь не только въелась в одежду, но и залезла под кожу, пропитывая собой истощённые больные внутренности — она так щиплет нос, что от неё не избавиться, даже содрав скальп. Она перебивает собой даже запах моря, и это, пожалуй, один из самых удручающих факторов. Артур море любит, бережно храня воспоминания о годах своей юности — когда он стоял на носу корабля, рассекая волны и бороздя моря в поисках неизведанных земель и бесчисленных сокровищ. Тогда он был... самой что ни на есть империей. С ним считались, его боялись и уважали. Он мог дать отпор любой покусившейся на него державе самостоятельно. Бесспорно, бывали и тяжёлые времена — в какой стране их не было? Бывало больно и обидно, и даже страшно, как бы Артур не кичился и не скалился — в боязни за своих людей, не за себя. Но так, как сейчас, не было никогда. Речь даже не о сегодняшнем дне, а о бесконечном, по ощущениям, промежутке времени. Казалось бы, всего четыре года — лишь мгновение для бессмертной державы, но, к сожалению, не в этом случае. Недавняя операция — одна из множества — оставила после себя очередной неизгладимый отпечаток, колкий и болезненный. Они выиграли, но какой, чёрт её дери, ценой! Из-за возникшей путаницы более трёхсот человек (что важно, американцев) пострадало из-за огня по своим, ещё восемьдесят три были убиты. Потери в целом составляют... около трёх тысяч погибших. Почти столько же военнопленных. Артуру досталось больше всех. Нет, разумеется, он не недооценивает потери Америки и Канады... просто, пожалуй, невыносимо чувствовать предсмертный ужас своих людей — в ушах до сих пор звенят чужие крики, а к привкусу крови на языке примешивается едкая горечь при виде нескончаемого количества трупов. Это моя вина, я не смог их защитить. Несмотря на это, длившуюся полтора месяца операцию «Хаски» можно считать успешной. Разумеется, Артур выражает одобрение своим людям, никоим образом не показывая скребущих на душе кошек и грызущей тоски по убитым. Важно то, что стратегически ценная точка захвачена, а войска стран Оси отступили. Однако... они все устали. Они многое потеряли. Сколько ещё потерь придётся пережить прежде, чем всё закончится?.. Здесь, в одиночестве, Артур наконец позволяет себе длинно, устало выдохнуть, сползти по обшарпанной стене какого-то здания, пострадавшего в результате военных (интересно, каково сейчас Италии) действий и наконец закурить. Плакать — для страны непростительно, он не позволял себе этого даже в одиночестве почти с самого начала второй мировой. Страшно представить, как упадёт духом простой народ, если по случайности застанет свою державу в слезах... — Англия! — его, одинокого в своей молчаливой скорби, застаёт не кто иной, как Америка — Артур едва успевает выпрямиться и нацепить нейтральное выражение лица. И роняет сигарету. «Чёрт, это была последняя.» — Не ори так, — морщится он в ответ на пронзительный вопль как обычно неунывающего союзника, затаптывая бычок. — Тебя кто-то из твоих искал! — бодро рапортует Америка, никак не ответив на его просьбу, но всё же говоря уже не так громко. Тем не менее, с понижением голоса энтузиазм не гаснет ни на секунду, и вместо того, чтобы раздражать, это... странно успокаивает. При любых обстоятельствах Альфред (непривычно звать его по имени даже в мыслях...) ведёт себя так, будто его ничего не заботит, будто он на самом деле глупенький весельчак, неспособный оценить масштабы трагедии. Если маска вдруг треснет, значит, даже Америка уже не выдерживает. — Спасибо, что оповестил, — тщательно подбирая слова, отвечает ему Артур спустя некоторое время, — я подойду чуть позже. Мне нужно побыть одному. Америка, однако, либо его тонких намёков не понимает, либо попросту игнорирует. И с учётом того, насколько этот мальчишка вредный и при этом смышлёный, Артур склоняется ко второму. Альфред встаёт напротив, и ему почему-то кажется, что взгляд голубых взгляд из-под стёкол очков сейчас особенно внимательный. От него даже немного неуютно. И чего этому идиоту от него надо, скажите на милость? — Сигареты кончились? — вдруг интересуется Америка, и Англия скрипит зубами. У самого-то ещё наверняка полно курева! Поиздеваться пришёл, что ли? Нет, — вдруг одёргивает себя Артур, — хотел бы поиздеваться, сразу бы начал. Но тогда зачем?.. — Держи. Одно слово и короткое движение окончательно сбивают его с толку. Америка пришёл сюда, найдя его каким-то невероятным (к слову, у него это всегда хорошо получалось и в детстве) образом, стоит и смотрит взглядом весёлым, но между тем цепким и внимательным. Будто хочет что-то сказать, но никак не решится. В любом случае, от такой подачки грех отказываться, поэтому Артур, подавив всякие сомнения, берёт протянутую сигарету. Наверняка с дорогим американским табаком... Пока он хлопает по карманам в поисках спешно запрятанной куда-то зажигалки, Альфред невозмутимо достаёт свою. Вместе с ещё одной сигаретой. Когда Америка открывает рот (явно для какого-нибудь язвительного комментария), Англия демонстративно вздыхает и, приложив её к губам, делает шаг вперёд, надеясь, что Альфред, во-первых, поймёт его намерение, а во-вторых, не станет комментировать. Но нет же — если первое желание исполняется, и после секундной заминки Америка чуток наклоняется вперёд (тот факт, что он выше и больше, всё ещё неимоверно раздражает), поджигая своей сигаретой его. — Мог бы просто попросить зажигалку, Англия, — затянувшись, насмешливо говорит Альфред, растягивая слоги. Его голос, обычно высокий и звонкий, звучит вальяжнее и глубже. Артура почти пробивает дрожью. Влияние вдыхаемого дыма или какой-то новый вид издевательства? — Да я скорее откушу себе язык, чем попрошу что-то у тебя, Америка, — к счастью, многолетняя выдержка (видал он провокаторов и похлеще, раз уж на то пошло) не подводит его, — и ты это прекрасно знаешь. Когда с чужого лица пропадает сияющая улыбка, вместо ожидаемого злорадства Англия ощущает идиотское чувство вины. Ничего не указывало на то, что Альфред пришёл сюда невесть откуда не ради идиотских подначиваний или чего-то в этом роде. А стыдно всё равно. С другой стороны, если откинуть личную неприязнь (точно неприязнь?..) к нему, то... Америка действительно прошёл чёрт знает сколько километров, и вместо комментариев по поводу его наверняка «отстойного», как он любит выражаться, внешнего вида, вполне адекватно предложил закурить (правда, последней сигареты Артур лишился именно из-за него, но опустим этот факт). Глупая ситуация. Глупый Америка. Да и сам Артур тоже... глупый. От усиленных размышлений (он, вообще-то, чертовски устал) начинает болеть голова, и в конце концов Англия попросту перестаёт думать, действуя так, как подсказывает ему сердце. Иногда можно. Наверное. — Ладно уж, — он выдыхает сигаретный дым в сторону от чужого лица, после чего поворачивается обратно к замершему Америке, казалось, источающего собой недовольство и обиду. Глупый ранимый ребёнок. — Говори, что хотел, — и уходи от греха подальше — это он решает не произносить, дабы не усугублять ситуацию. Америка явно удивляется. Спустя несколько секунд молчания Англии становится неловко. Неужели все вокруг считают его настолько злым, что такое проявление снисходительности уже кажется чем-то из ряда вон? Когда Артур собирается как-то подтолкнуть собеседника к диалогу, тот, внезапно даже для себя (судя по его всё ещё растерянному лицу), начинает говорить. — Эй, мы победили. ...серьёзно? По дороге сюда Америка ударился головой? Почему он вообще решил сказать нечто... ну настолько очевидное? — Вау, — выдавливает из себя Артур, честно стараясь не сорваться, — а я не знал. — И эта победа — одна из многих, которые нам предстоит совершить. — Слушай, я, конечно, всё понимаю... — Подожди! — вдруг срывается на крик Альфред, чем больше пугает самого себя, нежели Англию. — Просто послушай, хорошо? Я договорю и сразу же уйду, обещаю. Некоторое время Артур сверлит его недоверчивым взглядом. Ладно... он ничего не потеряет, если выслушает чушь, которую собирается ему наплести Америка. Разве что нервные клетки, но кто их нынче не теряет... Кивком он даёт согласие на продолжение. Некоторое время собеседник мнётся, словно у него из головы резко вылетело всё, что он хотел сказать, или не получается собрать свои мысли в кучу и вывалить всё, как есть. Минимум несколько раз Англия мог бы плюнуть на всё и уйти куда подальше, отыскав себе новый укромный уголок, куда этот прохвост точно не доберётся, и там погрустить в одиночестве. Но что-то дёргает его остаться. Возможно, то же, что и помешало ему выстрелить тогда. — Твоим людям не понравилась бы твоя скорбь по ним, — резко выпаливает Америка, и прежде, чем Артур успевает хоть как-то отреагировать, продолжает, — мы победили, это главное. Впереди ещё много таких... побед, — Америка запинается, и на его лице впервые за долгое время мелькает выражение острой боли, в полной мере показывающее горе за две-три тысячи убитых. Тем не менее, блеск чужого взгляда не теряет острой решимости — Англия ею даже очарован. Из Альфреда вышел воистину хороший оратор. (При других обстоятельствах он даже смог бы честно признаться себе в том, что горд за него.) — Но всё равно! Это — первый шаг на территорию Италии. И один из тысяч — к победе в войне. Поэтому! — Артур не замечает, когда и как, но в какой-то момент руки Америки сжимают его плечи, а сам он чуть клонит голову, чтобы смотреть точно в глаза, и не успевает смутиться такой резкой близости, потому что Альфред упорно продолжает. — Не грусти так! Война ещё не закончена, но... но... ещё не время для оплакивания. Нам многое предстоит сделать. И вместо того, чтобы стоять тут и хандрить, пойдём со мной, Артур, — в конце сорвавшись на имя, он в очередной раз удивляет и самого себя, и Англию. Который честно пытается переварить всё сказанное и сопутствующие этому эмоции. Сначала, он, бесспорно, разозлился. Чёртов Америка, по сути, должен как никто другой понимать, почему Артур стоял здесь совсем один и курил. Все переживают горе по-разному! Но потом в голове у него щёлкает, и внезапно приходит осознание. За предложенной сигаретой, нелепыми в своём пафосе речами, крепкой, но осторожной (надёжной) хваткой на плечах кроется всего-навсего желание... утешить. — Америка... — шокировано шепчет Артур, усиленно пытаясь понять, не сошёл ли он с ума на войне, — ты меня пожалеть пришёл, что ли? Альфред вспыхивает аки маков цвет, отшатывается, поджимает губы и смотрит почти обиженно. Своим излюбленным взглядом побитого щеночка, но при этом не теряя достоинства. Потрясающе. — Может и пожалеть, — хотя бы не отрицает, уже хорошо. Однако происходящее всё равно кажется Англии каким-то сюрреалистичным. — Но это не отменяет всего, что я сказал. Приходит черёд неловкого молчания со стороны Артура. Столько времени прошло с окончания войны за независимость — множество лет для людей, и не так уж и мало для стран. А для Америки вообще почти вся жизнь. И весь этот период они собачились, огрызались и усиленно подначивали друг друга, стремясь надавить как можно сильнее и как можно больнее. Американцы ненавидели британцев, британцы презирали американцев. Маленькая колония переросла и одолела большую империю. От былого величия империи остались только упоминания в учебниках истории и память самого Англии, постепенно заполняющаяся событиями куда более значимыми и актуальными. И ему пришлось признать со скрипом зубов, что без помощи не обойтись. Но, как истинный гордый по своей натуре британец, он не нуждается в утешениях. В жалости — тем более. Всю пережитую боль он сносил молча, не теряя лица даже тогда, когда его рвало кровью. За всех убитых в войне людей Артур не проронил и слезинки, лишь запоминая и смакуя горе своих жителей, своих детей, своей крови, тем самым подогревая свою ярость к нацистам. Пускай злые языки за спиной и перешёптываются о том, что годы его величия давным-давно позади, пускай смотрят с превосходством и высокомерно скалятся. Англия ни на мгновение не потерял гордости, мужественности и стойкости. Ведь он — страна, и если его людям разрешено плакать, чувствовать сожаление и получать поддержку от кого-то ещё, ему... нельзя. Он должен оставаться сильным. И никому не позволено застать его печаль. Тем более никому не позволено проявлять к нему такое чувство, как жалость. А этот мальчишка, прекрасно зная, насколько Англия горд, всё равно бесстрашно сунулся геройствовать, посчитав, что ему нужна поддержка. Поразительно. Америка поразителен. Вопреки всему, Артур чувствует, как по губам расползается предательская улыбка. Когда был последний раз, когда хоть кто-нибудь позволил себе проявить к нему сочувствие? Он сейчас и не вспомнит. Вообще-то, Англия должен был разозлиться (какого чёрта ты решил, что я нуждаюсь в твоей жалости, герой?). Но почему-то именно с Америкой всё вышло с точностью да наоборот. Именно с Альфредом всё идёт не так, как надо — каким-то образом ему вечно получается залезть Артуру в душу, перевернуть там всё вверх дном, зацепиться за самое сокровенное и не отпускать. А может, это Англия не хочет (и не может) его отпускать. Спустя некоторое время размышлений, дабы не показать своей искренней радости (чтобы этот придурок не зазнавался!), Артур делает вид что закашлялся, вдохнув слишком много сигаретного дыма. Альфред хлопает (эй, так и хребет недолго сломать!) его по спине и обеспокоенно что-то лопочет — от его болтовни даже у самой терпеливой в мире державы наверняка разболится голова. У Англии и подавно. И тем не менее, ему... хорошо. Очень-очень хорошо. Когда Артур чувствует, что вот сейчас-то у него получится состроить невозмутимость с привычной ноткой сварливости, он, наконец выпрямляется и вытирает рот, тем не менее, избегая чужого взгляда. — Ты идиот, Америка, — наконец выдыхает Англия, но сейчас даже дурак поймёт, что в его голосе нет и капли недовольства, — бестактный, самоуверенный и зазнавшийся идиот. И я люблю это. — И прежде, чем делать, ты мог бы хоть немного подумать, — почувствовав, что увлекается, Артур откашливается, прямо сейчас всей душой не желая расстраивать бывшего подопечного. Всё ещё не глядя ему в глаза. — Спасибо тебе. Он решается поднять взгляд лишь на мгновение, и от эмоций, плещущихся в чужом, в сердце слабо колет. Не сказав больше ни слова, Англия докуривает сигарету и уходит, не оборачиваясь. И Америка, разумеется, с радостью идёт за ним, вновь начиная жужжать на уши всякую чушь, никак не связанную с недавним разговором. Ведь он прав: сейчас у них нет времени на скорбь. Так почему бы и не принять чужую игру, отбросив тяжёлые размышления и хоть на некоторое время забыть обо всех пережитых трагедиях?