Любимый писатель

      Она писала как дышала, выводя дрожащей от усталости рукой строки под тусклый свет ночника, не думая даже на секунду остановиться и отдохнуть, охваченная мимолётным порывом. В её тёмно-зелёных глазах тенями плясали строки, идеи поднимали уголки губ, а наблюдать за изменениями на лице во время её работы над рассказом оказалось слишком занимательным делом.       В эти минуты они оба забывали обо всём на свете — она находилась в другом мире, в мире своих грёз, где только душа сплелась с пером и бумагой. Она думала лишь о сложениях фраз тогда; он же — только о ней. Руки девушки быстро берут новый лист взамен исписанному старому; её лицо безмятежно-счастливо, и улыбка оттеняет круги под глазами от бессонных ночей. Её губы то дрогнут, придумав красивый оборот, то сойдутся в тонкой-тонкой линии, потеряв нить повествования и запнувшись. Её пальцы мягко сжимают перо, плавно касаются желтоватой бумаги, а буквы цветут не очень аккуратным, но очаровательным в своём роде порыве — всё указывает на то, что Йоль — писатель. Два сияющих зелёных огонька, а на щеке забавно-небрежный след от чернил, который девушка, конечно, даже и не заметит. Поглощена и прекрасна в вспышке вдохновения, горящих глазах, что радуются сложившимся в чудесное строкам.       Йоль — писатель. А писатель — это не только почёт, спокойная жизнь в обнимку с листами и вечная готовность к работе. Это и бессонные ночи, и терзания неудачами, недельные мучения тем, что часть души ушла вместе с талантом и ожидание лучшего дня для того, чтобы снова взять перо. Это меч в руке и искуплённые бои в выражениях своей, писательской, боли, это в какой-то мере было даже одиночеством. Только она. И — книги.       И внутри так теплело-теплело, дрожало и смеялось от мысли, что теперь не только. Теперь в бесконечный круг вдохновение-его потеря-поиск-удача добавился он.       Теперь всё продолжалось совсем по-другому: когда рука юной писательницы начинала неумолимо дрожать, а буквы плыли перед то и дело темнеющим взором, она всё так же зевала, тщетно отгоняя сон — Адепт тихо подходил к ней, выключая попутно свет. Она сонно моргала, не поняв, в чём дело, вздрагивала от прикосновений пальцев — изморённое сознание медленно понимало, кто перед ней, и на губах расцветала улыбка; не та, рассеянная и мимолётная, как во время писательства — особая. Предназначенная ему.       От этого — и от неё самой — было так тепло и солнечно-непривычно, зловещий шёпот в голове утихал, а изнутри заместо боли и кармы разливалась горячая нежность. Это стало ежедневным ритуалом — до полуночи наблюдать за выводящей старательно строки девушкой, затем, засыпающую и очаровательно-спокойную в его объятиях, аккуратно брать на руки, нести в спальню и опускать на постель, укрывая пледом и бережно оставить поцелуй на щеке.       Йоль снова улыбалась — ему. Лучезарно и счастливо, тая под теплом родных ладоней, обхватывая руками в крепких, порывистых, даже слишком, каких-то на грани отчаяния объятиях. И робко просила остаться.       Она засыпала на плече Сяо, с наслаждением опускаясь в долгожданный сладкий сон. Луна мягким светом озаряла бледный румянец её лица и не сходящую улыбку. В такие моменты в груди теснило и щемило непонятное ощущение — будто Адепт не имеет права на такое вот лёгкое, сказочное счастье; Йоль — воплощение невинности, лучик зарева солнца с огнями надежд и исполнившихся чаяний в глазах, а он... Он просто Защитник Якса, выбравший охоту на своих и чужих демонов, войну с останками Архонтов, бой, которому не будет конца. Даже если две тысячи лет назад он поклялся в верности и заключил контракт свято оберегать гавань Ли Юэ от зла, это не повод вот так вот отказываться от долга и даровать себе радость и любовь.       Разве имеют право Адепты любить? Болезненное размышление на тему животрепещущих вопросов резко прерывает ворочание с правой стороны, и Йоль во сне что-то бормочет и инстинктивно тянется руками к тому, кто когда-то давно спас её от тьмы в собственной душе.       Сомнений больше не остаётся. Когда блеснувшие каплями слёз малахитовые глаза распахиваются, внутри что-то окончательно разбивается, — тревоги и угнетения летят в осколки, — и разливается теплом. — Ух-х... Кошмар приснился, — едва различимо и немного обиженно на разбудившее видение шепчет девушка и удивлённо смеётся, оказавшись внезапно в тесном кольце его рук. — А? — Спи. Пусть никакие кошмары тебя не тревожат.       Сяо снова укладывает её голову на плечо; лунный луч открывает взору чистое-чистое счастье на лице — он готов на всё, что угодно, лишь бы улыбка — такая вот пламенная, робкая, но неистово-пламенная, как и её душа, озаряла туманный путь. Она сразу же расслабляется — внутри что-то звенит, вырывается на свободу этой очаровательной улыбкой и тихим смехом от невозможного счастья.       Однако всё же невозможное умеет становиться исполнившейся грёзой.

* * *

      Её строки дышат живой силой. Такой мощной, что, кажется, умелые сплетения слов таят перезвон надежды, заставляют взор теплеть, а душу — немного, но освобождаться от болезненных оков кармы. Знала бы она, как много это значит для Защитника Яксы.       Йоль снова улыбается, немного смущается, мнётся, когда наблюдает за янтарными глазами, скользящими по листу бумаги. Для неё там не только чёрные символы, что складываются в слова — там целая жизнь, частичка её судьбы и заложенная в пере страсть. Для него всё тоже далеко не просто — трепещуще-наполненое смыслом, отражающее тусклый блеск её малахита глаз. Если в рассказах Йоль — кусочек её самой, значит, он с радостью будет зачитываться журчащим слогом, ощущая, как слова глубоко внутри прочерчивают незыблемый след.       Навсегда.       Для юной писательницы не было похвалы лучше, чем когда говорили, что слагает она не хуже (а порой намного лучше и сильнее) её любимого писателя. Ярко-ярко загорались зелёные огоньки, улыбка снова озаряла лицо, а звонкий смех прорезал тишину мелодичным и самым приятным на свете звучанием.       Но было то, отчего и пара огоньков горели неистовее, и хохотала она громче и счастливее, а переливы мириадов колокольчиков заглушались лишь тем, что девушка утыкалась носом в плечо Адепта. — А мой любимый писатель — ты, — тихо говорил он всегда, откладывая в сторону прочитанные новые строки и пряча улыбку, захватив Йоль в объятия. В животе порхали бабочки — их кристальные крылышки озаряли светом изнутри, и Сяо знал, что их чувства в этот момент зеркалились.       Они оба счастливы — чего ещё можно желать? В конце концов, даже если на его плечах — невыносимый долг и скверна от чёрной крови убитых демонов, а в её сердце каждый день глухо бьётся вина...       ...они заслужили светлые минуты мира на двоих.