Голос из глубины

      — И с кем это ты всю дорогу говорил? — спросил отец, едва пришел в себя.       Лекари в лечебнице Святого Бенедикта считались лучшими в Ньольме. Назар отдал за лечение отца четверть тех денег, что заплатил ему Риан авансом, и даже не пожалел. Спросили бы больше — дал бы больше.       — Отец… Отдыхай, тебе сейчас нужен покой. Сестра Лидия поухаживает за тобой, пока меня не будет, — Назар провел ладонью по еле теплому старческому лбу и взглядом указал на миловидную девушку в темно-синем одеянии врачевателя, поправлявшую постель другому больному в палате.       Он знал, что ему нужно будет уехать, но не мог бросить старика Ивара сразу. Когда сердечный ритм отца удалось выровнять, Назар решил задержаться в лечебнице до заката. Еще четверть денег он планировал заплатить соседу-фермеру, чтобы тот приглядел за стадом, а если будет совсем плохо, Назар и Джейд попросит — этот вариант он держал как крайнюю меру. Он ее еще совсем немного боялся, хоть и успел привыкнуть за короткое время к тому, что в любой момент мог связаться с бывшей ведьмой и почувствовать себя не таким одиноким. Иногда он слышал отголоски фраз, сказанных ею кому-то, словно она находилась где-то совсем рядом, и это успокаивало. Присутствие ощущалось незримой нитью. Сидя у постели отца, он то и дело проваливался в сон, пока его окончательно не разбудил далекий голос Джейд, назвавший какую-то Айлу. Судя по всему, она говорила с кем-то после того, как покинула их с отцом Пиковый утес.       — Кто такая Айла? — спросил Назар, но ответа не последовало, зато откликнулся отец:       — Сын. Назар. Послушай меня, — тихо позвал он, положив слабую руку поверх руки Назара. — Я видел, как ты вчера складывал башню из камней.       — Ты видел? Что конкретно ты видел?!       — Достаточно, чтобы понять, — вздохнул отец.       — Тебе нельзя волноваться, я разберусь с этим. Мне… мне помогут. Может, даже лучше теперь с магией заживем! — уклончиво зашептал Назар, но отец будто его не слушал.       — Твоя мать… говорила, что так будет. Что днем придет ночь, и это изменит ее дитя. И тогда, кхм, — отца прервал сухой кашель, и Назар торопливо поднес ему воды. — И тогда тебя станут искать плохие люди.       — Папа, ты бредишь! Тебе нельзя волноваться. Никто меня не заберет, я же простой пастух!       — Дослушай! — рука отца властно сжала запястье Назара, и он замолчал, встретившись с лихорадочно блестевшими глазами. — Твоя мать сбежала не от несчастной любви. Она сбежала от этих людей. Никому не доверяй, уезжай из города с караваном, скройся. У людей, которые будут тебя искать, на плечах выжжено клеймо в форме полумесяца. Увидишь его — беги. Они не убьют тебя, ты нужен им живым. Но лучше бы убили.       Отец явно был в бреду, но его твердость пугала Назара. Как и то, что он впервые рассказывал что-то о матери, чего раньше Назар не знал. Не похоже это было на выдумки старика, который всю жизнь имел характер, волю и ум сильного и рассудительного человека.       — Полумесяц? — задумчиво переспросил Назар. — Это орден молодой Луны… Я слышал об этих монахах с Лунной земли в водах Везареса. Они аскеты, отшельники, посвятившие себя вере в Истинного Создателя.       — Ложные Создатели, Истинные… эти идеи канули в лету вместе с их идеологами. Вместе с Дигейном Кровоборцем, Верховным лайтеном и его приспешниками, когда плененные маги из Коллегии подняли восстание. Теперь мы верим во что сами пожелаем.       Отец притянул Назара ближе и прошептал в самое ухо:       — Не отшельников тебе надо бояться. Клеймо в форме полумесяца — не Луна. Это символ Ордена Затмения. У твоей матери такое было. Орден затмения поколение за поколением держал в страхе семью твоей матери, ожидая, когда в ее роду появится мальчик. А еще оно было у ищейки, которая пришла за ней на нашу ферму. Ты найдешь его останки в сундуке, который я зарыл в овчарне у восточной стены, под балкой. Уезжай. Бери все наши сбережения и уезжай.       — Я не оставлю тебя! — всхлипнул Назар. — Ты поедешь со мной.       — Глупости, сынок…       Отец снова закашлялся, и голос его звучал уже не громче того, что Назар последние пару дней слышал в своей голове.       — Я и так слишком задержался на этом свете. Боялся, что все это окажется правдой и ждал этого дня. Я не доживу до рассвета.       Старик слово сдержал. Он испустил последний вздох, когда солнце окрасило небо над Ньольмом в золотой и алый. Пока Назар сидел у постели, отец в последние часы рассказывал ему о матери, о том, как она умело заплетала в косы свои иссиня-черные локоны, как готовила свое любимое Везарийское лакомство — кексы с пряностями, ароматом которых вечно был пропитан весь дом, сахарные конфеты из муки и масла, обещанные маленькому Назару, но так ни разу и не получившему их. Эти рассказы Назар слушал с особой теплотой, но только теперь он услышал. То же самое в голосе отца, что звучало в голосе Джейд, когда она говорила о своей «птичке». Назар тянулся к отцу, обхватив его плечи, целовал в лоб, прижимался щекой к щеке и все шептал: «Она тоже тебя любила, папа, любила, я знаю это, потому что я люблю тебя». Отец тоже обнял Назара слабыми руками и больше не отпускал. А потом его не стало. ***       Пока Назар откапывал книгу, спрятанную Джейд под осиной, промок до нитки — начался ливень, в сумерках хлюпающая грязь мешала рыть землю и рассмотреть хоть что-то, но он продолжал копать, и вскоре маленькая лопатка наткнулась на плоское и твердое. Книга и правда была здесь: ведьма не обманула, Назар отрыл клад ровно под старой, едва различимой меткой на дереве, где кто-то давным-давно вырезал буквы, обведенные сердцем. Назар не связывался с Джейд с тех пор, как покинул лечебницу, — просто не мог, закрылся. Зачем ему теперь пустые заклинания, если ими некого больше спасать?       Вернувшись с книгой обратно на ферму, Назар зашел в овчарню. Без животных здесь было пусто и тихо, и только дождь шелестел по крыше. Первый раз он копал для того, чтобы вырыть отцу могилу, отказавшись от услуг лечебницы и решив предать его родной земле, рядом с могилой матери, в небольшом саду, разбитом ей при жизни. Второй раз он откапывал подарок ведьмы, и вот теперь предстояло откопать еще и мертвеца. Подумать только, все эти годы овцы служили живым прикрытием содеянного. Умно — никто бы не додумался искать здесь что-то ценное.       Мертвец в сундуке был сложен в позу младенца, словно в утробе, и это выглядело пугающе. Назар уже много раз видел мертвых животных, но не людей. Один раз в детстве он, правда, убегая от обидчиков, наткнулся на труп бродяги в кустах на окраине Ньольма. Тот вонял и был весь раздутый и обезображенный, но этот мертвец был сухой, словно из него выкачали все соки. Одежда на некогда бывшем человеком незнакомце выглядела нездешней. Длинная черная роба, платок, скрывавший голову, с едва заметными темными пятнами у виска. Кожа серая, скрюченные пальцы сжимали кинжал. Назар мысленно похвалил отца, не обокравшего этого воина даже после смерти. Но необычный изогнутый кинжал Назар все равно вытащил, морщась от отвращения, пока разжимал пальцы мертвеца. Затем он обыскал его целиком, но ничего больше не нашел. Ни бумаг, ни опознавательных знаков, ни имени. Вспомнив о клейме, Назар поддел кинжалом уже когда-то распоротый рукав робы и осмотрел плечо мертвеца. На иссохшей стянувшейся коркой коже правой руки все еще различались очертания полумесяца.       Назар закопал сундук обратно, прикрыл место снопом сена. Набрал воды в кадку, сбросил с себя грязное тряпьё, помылся, надел чистое. Когда дождь утих, пришел в сад, чтобы попрощаться с родителями. Долго стоял у могил, не решаясь говорить. Слез не было. Все случилось слишком быстро и скоропостижно, хотя Назар всегда готовился к тому, что рано или поздно их с отцом разлучит смерть.       Потом разбудил фермера по соседству, явившись к нему уже под ночь, отдал плату за присмотр овец, пообещав, что вернется через тридцать дней, хотя на самом деле не знал, вернется ли вообще. Он, конечно, хотел бы, все же ферма была для Назара домом, и другого он не знал, да и оставлять малютку Танси больно. Собрал вещи, привязал Эша за поводок к лошади, запряг ее и по темноте выдвинулся обратно в Ньольм.       Говорить сначала не хотелось, но в дороге Назара придавило тишиной, в которой стук лошадиных копыт звучал в унисон стуку сердца, и казалось, что оно бьется на весь Далтор. Не успел оплакать овец, не успел испугаться новообретенных сил, не успел осознать, что отца больше нет. И Назар, игнорируя слезы, вдруг неожиданно для самого себя тихо позвал:       — Джейд!       Ответа не было, хотя не удивительно — наверняка Джейд спала. Надеяться, что она задержалась в городе, было глупо, но Назару вдруг отчаянно потребовалось с кем-то поговорить, а еще лучше увидеть.       — Джейд! — позвал он громче, но ведьма молчала. — Джейд!       Теперь Назар кричал. Эш, трусивший за лошадью, обеспокоенно заголосил вместе с хозяином: лай собаки словно звал Джейд на своем собачьем языке. Лошадь занервничала и замедлилась.       — Н-но, пошла! — скомандовал Назар.       Уж сколько он избегал общества, в этот момент ему нужен был кто-то.       — Что случилось?       Голос Джейд звучал еле слышно, слабо, будто сквозь толщу воды. Назар затараторил, не заметив, как ком в горле перешел на всхлипы, а там и настоящие слезы полились. Джейд долго молчала, слушая, и Назар, не сдерживаясь, выдал ей и последние слова отца об ордене Затмения, и о жуткой находке в овчарне, и о своем страхе того, что не знал теперь, как ему быть и что делать.       — Найди в себе силы оплакать его, Назар. Это горе наполнит тебя до края, а потом забьется в укромное место и утихнет. Но ты должен позволить этому овладеть тобой, чтобы освободиться.       — Не хочу, ничего не хочу… Я один теперь. Сдамся ордену, пусть творят что задумали. Жить мне теперь все равно незачем.       — Назар. Подумай, сколько усилий твой отец приложил, чтобы тебя воспитать, дать тебе достойную жизнь, — уговаривала Джейд ласковым, теплым голосом. — Ты готов разрушить это?       Назар бы мог подумать, что она делает это лишь потому, что он ей нужен, но искренность он отличать умел. Особенно — такую. Почти родительскую, заботливую речь, как песню. Джейд вдруг и в самом деле запела, тихо и мелодично, на неизвестном Назару языке. И вот ему уже не двадцать зим, а только около десяти, и он вспоминает, как добродушная жена соседского фермера угощает его пирогом и ласково треплет по жестким спутанным волосам, журя, чтобы помылся.       — Хочу обнять тебя, — сказал Назар, и песня вдруг прекратилась.       — Я бы тоже обняла тебя, горе, — вздохнула Джейд. — Но не выйдет.       — Я приеду, я уже почти в Ньольме! До Ведьминого утеса на лошади доберусь быстро, ты даже песню допеть не успеешь. Джейд, пожалуйста.       — Ты приехать-то приедешь, но меня там не будет. Я в темнице. Стражи пришли за мной.       Назар запаниковал — терять единственного союзника он сейчас был совершенно не готов. В уме он уже перебирал варианты по вызволению Джейд и даже представлял, как они вместе бегут от преследователей, скрывшись среди торговцев и их охранников в караване.       — Ты что-то натворила? У меня есть деньги, я тебя вытащу.       — Я огорчила кое-кого, добавив в зелье чего не следовало. Но сдается мне, забрали меня не за это. Зелье безобидное. Преступлений я не совершила. Новым днем что-то будет, словно ждут кого-то важного.       — Я останусь, дождусь и потребую защитника для тебя.       — Нет нужды, Назар. Сейчас лучше уехать, если тебя и правда ищет этот орден. Я буду с тобой, пока наша связь не исчезнет, но тебе надо скрыться и не высовываться лишний раз, обивая пороги казарм и канцелярий, — Джейд обещала, что все будет хорошо, но в ее голосе были едва различимы тонкие нотки страха. — Бесы, стражник! Не могу больше говорить, я позову тебя позже. Держись.       — Джейд, если с тобой что-то случится, я найду тебя и камня на камне там не оставлю!       — Звучит очень по-детски, — хмыкнула Джейд, а затем ее голос истончился и ощущение присутствия исчезло.       Назар въезжал в спящий Ньольм в полном одиночестве. ***       Дверь лавки открылась спустя добрый десяток ударов кулаком, и на пороге нарисовался сонный Риан, завернутый в шерстяное одеяло. Назар впервые увидел его таким — беззащитным и уязвимым, даже будто ставшим чуть ниже ростом, и без своей извечной насмешки во взгляде. Весь этот облик торговца, показавшегося теперь обычным человеком из плоти и крови, а не канцелярской машиной для счета монет, остро отозвался в душе Назара.       — Назар? Светлого мира. Ты чего здесь? До отъезда еще полно времени, еще даже храмовый колокол не прозвенел.       Под одеялом в руке у Риана блеснуло лезвие кинжала, и Назар инстинктивно отшагнул назад. Тот заметил его замешательство и поспешно проговорил:       — Стой! Это не для тебя. Мой прежний охранник отказался ехать. Новый прибудет только утром, к каравану. — Риан неуклюже почесал нос кулаком, сжимавшим кинжал, и эта картина могла бы заставить Назара улыбнуться, если бы не его состояние. — Так что стряслось?       — Мой отец сегодня умер.       — Старик Ивар?! Да как же так…       — Думаю, затмение на него как-то повлияло, — уклончиво ответил Назар. — Но я не мог теперь оставаться на ферме один.       Риан улыбнулся теперь уже своей привычной ехидной улыбкой:       — И что, у тебя разве нет подружки, на груди которой можно поплакаться?       — Зря я пришел, — буркнул Назар, разворачиваясь. — До встречи у конюшен.       Он заплатил конюху за стойло, оставив там кобылу и собаку, и сам, если что, до отъезда каравана мог бы переждать там же или пойти на постоялый двор в таверну.       — Стой!       Риан схватил его другой рукой за запястье, и одеяло соскользнуло с плеч. Перед Назаром он остался стоять в одной ночной рубашке, длинной, почти до щиколоток, белой, явно не из дешевого деревенского хлопка, а на развязанном до груди вороте болтались две длинные ажурные тесёмки. Назар неосознанно потянулся к ним и неуклюже завязал Риану бантик, случайно дотронувшись до его все еще горячей кожи у ключиц. Риан был бледен, в этот момент даже при лунном свете и свечении двух больших ламп из пещерных грибов, висевших внутри дома, Назар отчетливо видел, как щёки у него покраснели. Трогать других ему и самому было в новинку, но сердце отчаянно просило хоть какой-то близости, поддержки, человеческого тепла. Беззащитный Риан, белый с ног до головы, с копной спутавшихся светлых волос, рассыпавшихся по плечам, будто специально был послан ему в утешение. Назар осторожно коснулся пальцем теплой щеки Риана, и тот вздрогнул, а затем резко затащил его внутрь.       — Заходи уже, холодно! — и следом запер дверь на засов.       Жилая комната располагалась на втором этаже. Назар поднялся вслед за Рианом по каменной лестнице, опустил наплечный мешок на пол и застыл, впервые оказавшись в чужом доме. Он, конечно, не раз бывал на соседской ферме, но убранство, подобное дому торговца, не видывал ни разу, впрочем, в новинку было совсем не оно — стол у окна обычный, шкаф и кровать у стены, сундук и полки с книгами, — а ощущение тепла и уюта. И еще запах. Назар привык к тому, как пахнут животные и соломенный матрац, но от пуховой перины, куда его заботливо уложили, предварительно сняв плащ и ботинки, пахло иначе. Риан затолкал его к стенке и сам пристроился с краю, накрыв обоих шерстяным одеялом. Прижался к нему, обняв со спины, и стало вдруг очень тепло и хорошо, только сердце почему-то колотилось как бешеное.       — Говори, если хочется, — сказал Риан ему в спину, обхватив тонкой рукой поперек живота. — Выпить я тебе не налью, нам предстоит тяжелая дорога.       Назар, поддавшись искушению, едва не выложил все то, что чуть ранее поведал Джейд, но вдруг вспомнил слова отца — «Никому не доверяй!», и в итоге промолчал. Сейчас, конечно, от Риана больше не исходило никакой опасности, ему были нужны услуги пастуха, но кто знает, что вообще на уме у этого коварного торговца. Молчать тоже было хорошо. Риан тоже ничего больше не говорил, а вскоре задышал ровно, нагрев Назару спину сквозь одежду, — уснул.       Назар осторожно пошевелился, накрыл ладонью пальцы Риана, все еще державшиеся за ткань его рубахи. Мягкие, длинные пальцы, не знавшие работы на ферме, тем не менее, были сильными и крепкими, но от соприкосновения с нежной кожей все равно почему-то перехватывало дух. Во сне Риан вдруг подцепил Назара ногой за ногу и подгреб его под себя, прижавшись еще плотнее. Оказавшись будто в колыбели, в относительной безопасности, Назар наконец расслабился и закрыл глаза, но рукав рубахи, на котором покоилась его щека, все равно промок от нахлынувших эмоций. Хорошо, что Риан лежал за спиной и не видел его таким… слабым. Еще со времен казначейской школы Риан искал его уязвимости, глупо было бы думать, что с тех пор что-то поменялось. Назар сдерживался, но все равно содрогался в беззвучных рыданиях, проклиная себя за эту слабость. Вдруг Риан сжал его крепче, расцепил объятие и погладил освобожденной рукой по волосам и лбу.       — Не волнуйся. Я никому не расскажу и никогда не буду смеяться над этим, Назар.       Произнеся это, Риан снова обнял его, как ни в чем ни бывало, но теперь сил сдерживать рыдания у Назара уже не осталось. Осознание того, что кто-то забирает его боль, делало ее сильнее и почему-то одновременно утешало. Казалось, что слезы никогда не кончатся, но вдруг волна скорби, топившая Назара, отступила, и, судорожно вздохнув полной грудью, он наконец провалился в сон.