Голос из глубины

      Нацеловаться вдоволь Назар никак не мог, да и Риан был ненасытен в своих порывах. Вот он ласкается, обводя языком уже горящие огнем губы Назара, а потом умело ловит его язык, заставляя голову кружиться и терять точку опоры. Поцелуй этот сладкий, выбивающий любые мысли, кроме одной, которая возникает, когда Риан вскользь касается подвязок на Назаровых штанах. А следом кусает его куда придется, делая сладко-больно, если Назар разомлел от этих ласк и перестал отвечать.       — Как ты смеешь засыпать, когда я тут, для тебя… — снова став настойчивым, зашипел Риан ему на ухо и заерзал, пройдясь задом по самому беззащитному от излишнего внимания месту.              И если к внезапным поцелуям губы привыкли всего через несколько мгновений и сами уже тянулись навстречу, то к остальным телесным порывам Назар не был готов совершенно, а к собственным желаниям — так особенно.       — Я не сплю, — он, опомнившись, распахнул глаза, поймав взгляд недовольного Риана, подхватил его под бедра и стиснул крепче в объятиях, хотя это было уже почти пыткой: все в нем рвалось наружу, хотелось странного — прижаться кожей к коже без одежды. Совсем. — У меня ничего подобного еще ни с кем не было.       — Шутишь?!       — Какие уж тут шутки, — выдохнул Назар.       Теперь и ему, не бравшему этой ночью в рот ни капли спиртного, больше не думалось трезво. Риан тоже до сих пор был пьян, хотя уже и не от медовухи. В лунном свете его бледные глаза сияли, словно стеклянные сферы, поймавшие отблеск далеких созвездий. Он выглядел как привидение, обретшее плоть и кровь, и чем больше они оба прижимались друг к другу, тем розовее становились его щеки, и Назару не терпелось узнать, какого цвета у Риана волоски внизу живота. Он высвободил одну руку и пробрался к пуговицам на ширинке Риана, сам не ведая, что творит. Хотелось увидеть его и там, до безумия — так заводила эта внезапная и всепоглощающая близость.       — Что ты делаешь, глупый пастух, — прошептал Риан, захлебнувшись вдохом. Под ладонью, которую Назар прижимал к его худой спине, напряглись и задвигались мышцы, грудная клетка загуляла, вздымаясь и опускаясь чаще, стоило только схватить его член, прокатывая от основания по стволу до головки, и следом крепко сжать в кулаке. Чужая плоть ощущалась иначе, чем своя: слишком мягкая, но упругая, горячая, такая же нетерпеливая, как ее хозяин, она уже пачкала пальцы густыми каплями желания. Риан застонал: — И это, называется, ничего не было?! Ты, чертов инкуб…       — Просто… привык… работать руками, — оправдывался Назар, стараясь сделать Риану как можно лучше и при этом самому не спустить раньше желаемого.       Конечно, он имел в виду иное: труд в поле, в овчарнях, сбор урожая, — любую простую фермерскую работу. Нет, такого у него точно еще не было — даже в те редкие минуты наедине с самим собой, когда удовлетворение становилось больше необходимой разрядкой для утомленного тела, душа ни разу не испытывала столько наслаждения наравне с возбужденной своими руками плотью. Видеть Риана, словно танцующего на нем лунным мотыльком, было теперь новым верхом удовольствия.       — Я сейчас… С ума сойду, — простонал Риан, и Назар почувствовал, как горячие капли брызнули под расстегнутую на груди рубаху. Но смотрел он в этот момент только на бледные, мокрые ресницы Риана, слипшиеся, как паучьи лапки: они дрожали, и оттого весь Риан в его объятиях ощущался как нечто хрупкое, ценное и даже беззащитное. Когда тот наконец отдышался, то лишь обвел Назара затуманенным взглядом. Зацелованные губы пылали алым, щеки горели, волосы, как шелковые нити, распушились, выбиваясь из-под собранной в пучок на затылке прически. Он был прекрасен.       Назар хотел было притянуть его для поцелуя снова, но Риан не дался. Встал, оправил одежду, и казалось, сейчас он высокомерно развернется и уйдет, но, вопреки ожиданиям, вдруг смущенно протянул ему руку:       — Поднимайся. Продолжим в моей палатке.       — Я и не рассчитывал на продолжение, — растерялся Назар, и Риан усмехнулся в ответ, все еще слегка смущаясь и косясь на ткань его штанов, натянутую почти так же, как у палатки, что их ждала внизу у реки.       — Зато я рассчитывал, — проговорил он твердо. — Я решился. Если не сделаю это с тобой сегодня, то завтра, того и гляди, ты не устоишь перед везарийцем.       Назар, улыбаясь себе под нос, поплелся за Рианом к спуску из башни.       — В Везаресе запрещена однополая связь.       — Мы сейчас не в Везаресе, — отозвался Риан, еще крепче стиснув его руку в своей. — Но ты прав, и потому ступай тихо. Не хочу, чтобы наутро судачили о нас.       И так, до болезненного медленно, Назар крался мимо спальников храпящих торговцев, надеясь не разбудить никого, чтобы не расстроить Риана и не поставить его в неудобное положение перед спутниками. Но идти, полным желания почти до края, было особым видом пытки, и весь здравый смысл будто ушел туда же, к члену, вместе с горячей кровью. Назар не знал, что задумал Риан, но теперь ждал чего-то явно очень приятного — тело отзывалось даже на ощущение его теплой ладони в своей, чего уж говорить о большем.       Тысячи раз Назар видел соития животных, принимая это как данность, дар природы для продолжения жизни, а не удовольствия, и также никогда не питал к этому особого интереса у людей. Он знал, что и как задумала природа, и этого было достаточно. Теперь же, оказавшись наедине с Рианом внутри палатки, отгороженный плотной тканью от всего мира, он чувствовал, как все, что копилось в нем за двадцать зим, вдруг запросилось на волю единым порывом. Что-то пробуждалось в нем — неведомое, острое. Снова закололо в кончиках пальцев, и Назар поспешил унять это чувство, дать ему то, что требовалось — теплого, податливого Риана, едва успевшего зажечь свечу в большом округлом стакане. Назар, стоя на коленях, подполз к Риану со спины и обнял, прижимаясь пахом к его ягодицам и укладывая подбородок на его плечо.       — Я только теперь понял, чего был лишен.       Риан фыркнул, но замер, потому что Назар провел губами по его горячей шее и повел носом, зарываясь в душистые тонкие волоски внизу затылка. Рубаха у Риана заправлена не была, и пальцы Назара тут же добрались до гладкого, вздрагивающего живота, а потом и до затвердевших сосков — эти ощущения пальцам очень нравились, и тело просило, умоляло — больше.       — Ты правда никогда, ни с кем? — Риан обернулся, заглянул в глаза, будто боясь услышать другой ответ.       — Никогда, — прошептал Назар.       Их губы снова встретились, теперь уже осознанно и целеустремленно, и слова стали действиями: Риан, продолжая целовать Назара, освободился от рубахи и штанов, потом с болезненной для того медлительностью спустил и его одежды на пол палатки и притянул к себе так близко, что постой они так дольше, их тела бы срослись друг с другом. В закрытой наглухо палатке быстро стало душно, но Назару нравились и этот запах их тел, и давящее ощущение на затылке, что кружило голову, превращая все происходящее в сон. Сладкий, бесконечный мир грез, где ослепительно нагой Риан прогибается в пояснице и поводит бедрами, маня войти туда, обещая такие наслаждения, которых Назар еще никогда не испытывал. Вот его блестящий от масла палец скользит по ложбинке, очерчивая маленькую тугую дырку, — перед глазами все плывет, смотреть на это слишком долго невыносимо, нужно поскорее взять, притянуть за бока, упереться туда всем своим естеством, запроситься глубже, до стона, который так долгожданно вырвался из груди Риана сразу же, как только их тела соединились и не оставляли друг друга почти целую ночь.       Засыпая, Назар только успел подумать, что давно не видел своего пса, но решил, что тот убежал охотиться на сурков, и быстро провалился в приятный, теплый сон.       ***       «Дэлэхи ярих ном авах э яв кэсэн»       Назар распахнул глаза, словно его ужалили. Голос в голове не принадлежал Джейд, хотя сложно было сказать, чужой ли это голос прозвучал или его собственные мысли. Язык был незнакомый и ощущался как нечто чужеродное и в то же время будто давно забытое. Книга! Вдруг она вспомнилась Назару. Книга осталась на вершине башни, возле мостика на тропу к горячим источникам. Как же он мог ее потерять! Хотя, конечно, не до того ему было — Риан околдовал его так, что губы саднили до сих пор. А сам он…       Назар потянулся рукой туда, где под боком совсем недавно засыпал утомленный Риан, но никого не обнаружил. Сквозь застежки в палатку пробивались первые лучи горного осеннего солнца, холодные, но яркие, и их хватило Назару, чтобы оглядеться и понять, что сейчас он один. Он медленно сел, подхватил и натянул валявшиеся в ногах рубаху и сапоги, завязал растрепавшиеся волосы веревкой, чтоб не лезли в глаза, и уж было хотел надевать плащ, как вдруг солнечный свет едва не ослепил его, хлынув в полутьму вместе с вернувшимся торговцем.       — Где ты был? Я даже не слышал, как ты подошел.       Риан отчего-то потупился, но от ответа не ушел:       — Ходил по утренним делам.       — Таким важным, что даже меня не разбудил?       Тот вздохнул, превращаясь в прежнего вредного торговца, щёлкнул языком и закатил глаза:       — Ты во сне бормотал. Я боялся, что не выспишься и устанешь в дороге. А мне ты уставший не нужен, — улыбнулся он, стаскивая наспех надетый плащ. Под ним он был в одних только штанах.       —Вот, значит, как ты нужность людей определяешь! — фыркнул Назар, откидываясь обратно на соломенный матрац. Риан заполз к нему на колени и склонился, чтобы поцеловать, но в шаге от этого прошептал, хитро сверкнув глазами:       — Зачем оделся? Может, я хотел тебя разбудить, но иначе.       И стал целовать не в губы, а вниз по шее, до ключиц. Назар застонал. Если раньше Риан его испытывал простыми издевательствами, то теперь совсем потерял всякий контроль. И самое страшное, что у Назара не было сил его остановить. Когда Риан добрался до его пупка и прикусил чувствительную кожу на животе, Назар заерзал, одновременно желая и не желая дальнейшей пытки.       — Что я бормотал во сне? — спросил он, чтобы отсрочить неизбежное и подольше понаблюдать за сонным и все таким же ослепительно голым Рианом.       — Что-то на марухе. Я не разобрал, слишком невнятно.       — На марухе? — Назар поднялся на локтях и встретился с ним взглядом.       — Язык орков, — небрежно отмахнулся тот. — Разве ты не владеешь им? Мы хоть и едем в сам Хай Лин, но не все торговцы такие же образованные, как мы с тобой. Некоторые орки даже подсчёты ведут с ошибками. Хотя почему-то чаще в свою пользу.       Назар покачал головой неодобрительно: к оркам он никогда не относился плохо, но и хорошего о них не то чтобы много мог сказать. Обычный народ, те, кого он знал в Ньольме, подтверждали с лихвой все сплетни и расхожие мнения о себе — несдержанные, воинственные, очень крепкие и выносливые и вместе с тем упрямые. Хотя упрямством не одни только орки отличались. Кое-кто сейчас по степени упрямства мог переплюнуть даже Назара, настойчиво наглаживая его член.       — Что значит «Дэлэхи ярих ном авах э яв кэсэн»? — все же спросил Назар, стараясь произнести точь-в-точь, как услышал в том сне без картинок, который его разбудил. Риан моргнул и нахмурился.             — Что надо взять книгу и уйти. Это о той книге, с которой ты вечно возишься?       — Угу, — замычал Назар, потому что его снова целовали везде, где только можно, и рука его сама приласкала щеку Риана и легла ему на плечо. — Я, кажется, оставил ее наверху, когда ты… м-м-м… Я должен вернуться за ней, пока никто не нашел…       — Скоро заберешь, — сказал тот, добравшись наконец языком до самого чувствительного, — побудь со мной еще немного. Все спят.       Назар уступил. Снаружи не слышалось ничего, но предчувствие почему-то было дурное. Оно уже успело закрасться под ребра и по-змеиному ужалить, когда Назар вновь огладил плечи Риана, пока тот орудовал своим умелым языком, забавляясь с его членом.       — Что это? — Назар едва не закашлялся на стоне.       Пальцами на правом плече у своего нового любовника он нащупал неожиданно грубую, зарубцевавшуюся кожу. Превозмогая волну болезненного удовольствия, Назар остановил его, дернул на себя, придвигая за это плечо почти к самому носу, отчего тот недовольно ойкнул.       — Грубостей хочешь, — фыркнул Риан, но, увидев, с каким выражением теперь смотрел на него Назар, перестал улыбаться и обтер ребром ладони свои блестящие губы. — Нет? Ну, давай тогда еще сотню раз признаюсь тебе, какой я болван. Думаешь, мне самому легко вспоминать, каким я был с тобой в казначейской школе? Зато теперь, глупый ты пастух, я весь…       — Это что?! — повторил Назар, сжав его плечо так, что оно совсем побелело, и клеймо в форме полумесяца проступило отчетливее. Так, что невозможно ни с чем перепутать.       Риан, вместо того, чтобы испугаться и отстраниться, вдруг стал жёстким, словно одеревенел. Выпрямился, выдернув свою руку из пальцев Назара, и холодно произнес:       — А это, глупый пастух, называется родительским воспитанием. Ты, привыкший к работе с животными, наверняка знаешь, в каком возрасте клеймят домашний скот. Так вот догадайся, когда отцу следует клеймить сына?       — Но зачем?! — потрясенно выдохнул Назар.       Риан словно ожидал этого вопроса и ответил на него с пугающей лёгкостью, от которой кожа покрылась холодной испариной.       — Чтобы обозначить принадлежность к роду. И в напоминание, — горько усмехнулся он, — что ты всегда будешь служить своему родителю и его воле, какими бы они ни были.       Холод, начавшийся с лёгкого озноба на коже, теперь закрался Назару в подкорки, залез под ребра и скрутил нутро в тугой ком страха.       — Куда ты ходил? — спросил он вдруг неожиданно жёстко для самого себя. Риан тут же сник, вся его напускная сталь и ледяная манера в голосе словно улетучились.       — Тебе только это и важно, — едва слышно, судорожно вздохнув, сказал он. Но теперь Назару казалось, что вышло это неискренне. Риан неплохо умел играть разные настроения и манипулировать ими, вот и сейчас наверняка он воплощал в жизнь очередной план. А то, что было ночью, — вполне возможно, только один из его пунктов… Страшная догадка вдруг осенила Назара.       — Ты намеренно позвал в караван именно меня и никого другого, сразу после затмения и прямо перед смертью моего отца!       В глазах торговца вспыхнул ужас, будто его застали за воровством.       — Нет, все совсем не так, как ты считаешь!       — Я пока никак не считаю.       Застежки на плаще щёлкнули так же холодно, как и прозвучавшие следом слова Назара. Одни из последних перед тем, как он вышел, не желая ни минуты оставаться наедине с тем, кто сначала так рьяно пытался занять пустующее сердце, чтобы потом, вероятно, ударить по новому чувству побольнее.       — Я не выдал тебя стражникам на заставе, они даже не знают, кто из путников в караване — воплощенный! А я даже не был уверен, что это ты, пока этой ночью ты не заговорил на марухе!       Назар отцепил руки Риана от своих запястий и отворил полы палатки, процедив:       — Если ты хотя бы каплю был искренним со мной этой ночью, ты отпустишь меня сейчас.       Он вышел в слепящий горным солнцем день, не оборачиваясь, и никто его не остановил.       У своей палатки Назар не обнаружил Эша. Лишь недогрызенная кость, полупустая миска каши и примятая трава говорили, что пес побывал тут после того, как Назар пошел в купальни, оставив ему еды. Придется ждать, пока вернется, подумал Назар, — как раз успеет собрать палатку, снарядить лошадь в дорогу и забрать книгу раньше того, как ее найдут другие. Меж тем люди в лагере уже должны были понемногу просыпаться, но по пути к башне не попалось ни одного сонного торговца или охранника. Даже Хиссам, обычно уже готовый к тому времени, когда из своей палатки выходил Риан, куда-то запропастился. И так будучи в смятении, Назар теперь забеспокоился всерьез. Не заходя в темную прохладу башни, он коснулся пальцами теплого, нагретого под лучами солнца камня, и прислушался. Застава молчала. Молчали растения в земле, камни и птицы, словно где-то совсем рядом притаился огромный хищный зверь, вот-вот готовый броситься на свою жертву. И когда Назар уж было понял, что тела, лежащие на этих камнях внутри, молчат не потому, что слишком крепко спят, его спину под лопаткой пронзила острая боль, заставив соскользнуть по каменной стене, собирая щекой вековую пыль и царапая кожу.       Назар захрипел, задыхаясь. Кричать не мог оттого, что будто железным хватом сдавило горло, и руки в одночасье тоже перестали слушаться. Он лишь нащупал под плечом, чуть выше груди, острый наконечник стрелы, но ничего не почувствовал. Солнце, висевшее еще не так высоко, здесь, в горах, тем не менее выжигало до нутра, если смотришь на него широко распахнутыми глазами, не в силах их закрыть — ведь, проваливаясь во тьму, сознание цепляется за этот свет изо всех сил. Вдруг две черные фигуры заслонили от Назара небо, и один, склонившись, разорвал рубаху на его груди, небрежно обтерев о нее же запачканную в крови руку.       — Не он, — покачал головой незнакомец. Он зачем-то сосредоточенно вглядывался в лицо Назара, но в ответ ему сам Назар едва ли мог дать что-то, кроме булькающего хрипа. — Ищите слезу на других.       Второй силуэт за его спиной, перед тем, как раствориться в слепящем солнце, спросил что-то на чужом языке, которого Назар, увы, не знал.       Незнакомец наконец встал, выпрямляясь и сплевывая на землю.       — Скоро сам сдохнет, — бросил он.       И теперь свет снова резал глаза даже сквозь полуопущенные веки, а тело было не способно пошевелиться и прикрыть их рукой. Из последних сил Назар ощупал грудь под разорванной рубашкой — и не нашел своего амулета. Больше он пошевелиться не мог, словно в мышцы налили свинца и приковали тяжелыми цепями к земле. Лежал, не двигаясь, но чувствуя, как в эту же землю медленно впитывается кровь других торговцев, умирающих от такой же отравленной стрелы или меча — если тем повезло чуть больше.