Большая счастливая радость

      Человеческая школа большая, как океан, и людей в ней столько, сколько Лука никогда и не видел; повсюду здесь девочки, мальчики, цветастые футболки со смешными рисунками, странные тяжелые сумки, держащиеся на плечах благодаря ещё более странным крепким верёвочкам, черно-бело-рыжие волосы, звонкие-тихие голоса, человечьи ноги, человечьи руки, пальцы, лица, тела — повсюду здесь люди, настоящие, без жабр и чешуи, повсюду их громкая-яркая жизнь, в которой Лука только-только старается разобраться, в которую Лука входит, как в воду, которая затягивает его в себя, как в болото, и в которой Луке нравится так же, как нравится ему вся Земля — сухая и мокрая, с островами и голубой водой. В Большом Городе тепло, солнце жгучими иглами дырявит на детских носах веснушки, синеет чистое небо. Лука счастлив, а ещё ему кажется, что свобода и счастье — не только про «Весту», не только про ветер, целующий щеки, не только про бесконечное путешествие из одной точки мира — в другую; Лука воодушевлен и переполнен радостным до самых краев, и он боится, переживает, что от счастья его разорвёт, и Джулия над его глупым страхом тихо — конечно, по-доброму, — мило смеется.       В свой первый учебный день Лука шагает на уроки вприпрыжку. Джулия громко хохочет у него за спиной:       — Oh, mio Dio!¹ — кричит она, веселясь; её отмеченные солнцем руки ловят Луку за рюкзак. — Andiamo!² Вперёд, вперёд к знаниям! — и она останавливает его, тормозит за рыжую лямку рюкзака, задорно показывает язык — и убегает. — О, догоняй, Лука, догоняй! Guarda come brillano i miei talloni!³ Ха-ха!       А Лука бежит за ней следом, бежит и задыхается от смеха, от счастья, от громкой оглашающей голову радости, и приближающаяся школа вдруг кажется ему замком Доброго, замком Самого Лучшего В Мире, и он почти врезается в фонарный столб, пока Джулия громко над ним смеётся:       — Bravo, signore! Bravo! — выкрикивает она, и её громкий голос весело скачет от смеха.       Луке кажется, что мир людей — это мир, где он должен был вместо скучного мира моря родиться. Лука скучает по маме, скучает по папе, думает он и о бабушке, но тоска его светлая, чистая, и письма её утешают. Лука узнает, что такое буквы, цифры, узнает, как люди пишут письма, используют монеты, узнает, как люди живут. Лука узнает, что такое кометы, что — звезды, что — небо, что — сине-зелёный мир в целом, и он зарывается в ворох учебников, как в одеяло, и упивается знаниями, радуется мысли, что в подаренной ему Джулией «Вселенной» целых двести тридцать страниц, а не маленьких скромненьких десять. Человеческая Школа кажется Луке самым чудесным, самым красивым местом на свете: он с безумной радостью бежит на уроки, с безумным горем идёт домой, а потом радуется улыбчивой синьорине Марковальдо и хрюкает от смеха за ужином.       Лука хочет жить в мире, где есть только краски и звёзды-рыбки, гуляющие по небу-морю, где есть огромные, просто невероятно большие Дома Только Для Книг — библиотеки, и он хочет жить в мире, где место есть Морю, где место есть Суше, и «Весте», и Маме, и Папе, и Бабушке, где место есть синьору Марковальдо, синьорине Марковальдо и Джулии, где есть место ему и Альберто.       Лука влюбляется в Большой город: он очаровывает его, превращается в сказку наяву, и каждый сорняк становится розой, и расцветают даже бурые водоросли.       Лето наступает совсем для Луки незаметно: ещё вчера он скакал до школьной двери на левой, на правой, на шустрых обоих, а уже сегодня Джулия весело собирает в Порто-Россо свой синий рюкзак, утирая вспотевший от зноя июня лоб.       Она говорит:       — Presto vedrò papà!⁴ Я так рада, Лука! Evviva! Ура! — и танцует на месте, кучеряшками задевая Луку по носу.       Лука смотрит, как пляшут красные башмачки веселой подруги, и сжимает от нетерпения голубые шорты, потому что скоро он будет дома, скоро он будет обнимать Альберто, и маму, и папу, и рассказывать всем, кто на пути его встретится, что легкие — разновидность жабр, что люди — совсем не рыбы, а рыбы — почти что люди.       Джулия обнимает на прощание синьорину Марковальдо и гремит сумками, толкая ими смущённого от прощального поцелуя в щеку Луку: его лицо горит, сердце стучит весело, радостно, быстро, в предвкушении, и он выхватывает у Джулии одну сумку, едва удерживается на ногах от тяжести и смешным маятником забирается в поезд, шатаясь, смеясь, почти плача от печально улыбчивого лица синьорины Марковальдо и нахлынувшей на него грустной радости, такой внезапной, искренной, настоящей; Лука рад возвращаться домой — в воды к маме, на сушу к Альберто, — и радость его огорчает лишь тусклая-бледная тоска по школе, по Большому городу, по шумным ребятам из класса, по любящей, дарящей поцелуи в щеку синьорине Марковальдо.       Лука думает, что жизнь его круто вертится, юлой проскальзывает через людей, через морских чудовищ и даже через человеческие города; Лука думает, что он спал до встречи с Альберто, что он знал только имена своих глупеньких рыбок из стада, что сейчас он только начинает свой настоящий путь, что он только-только родился.       Окно поезда холодит ладонь, за ним капают капли дождя; Джулия смеётся, подмигивает, подпрыгивает от нетерпения на своём месте, и Лука стирает упавшую на его руку дождинку, и синий цвет чешуи заменяется светлой сгоревшей на солнце кожей. Джулия весело щурится, бьет своим кулаком в плечо Луки. Она говорит:       — Моё сердце стучит слишком сильно, потрогай, — и Лука, смущаясь, позволяет ей схватить его руку, поднести её к девчачьей груди. — Mamma mia! Оно убежит!       Лука чувствует горячее быстрое сердце, такое же бьется в его груди. Поезд шумит, мчится, шатаясь, по рельсам, и Лука слышит его чух-чух-чух одновременно с биением сердца Джульетты, и он завороженно подносит ладонь подруги к своей груди; все живое, все настоящее, и оно живет и волнуется, оно ждёт, и оно радуется, оно веселится; Лука смотрит на Джулию, и она улыбается ему тихой задорной улыбкой, и оба они думают о том, что скоро они будут дома, скоро их встретят любимые лучшие люди, и сердца их, убежав, прибегут прямо к ним, в их красивые тёплые руки, где их примут радушно, легко, где они растворятся, от ласк успокоившись, где пробудут они до последнего тёплого дня долгожданного, снова лучшего в жизни лета.       На перроне руками им машет счастливый-красивый Альберто; Лука бросает все вещи, бежит, спотыкаясь, в объятия, и смех его счастлив, журчит со слезами красивую песню, и в воздухе пахнет горячим летом, и Джулия обнимает отца, и бегут обнимать Луку Мама и Папа, и мир весь — объятия, и счастье здесь — не про «Весту» и школу, и книги, и космос, и не про звёздных рыбёшек.       Лука закрывает глаза: вот он наконец-таки дома, вот он наконец-таки там, где любим, где он сам до безумия, сильно-пресильно любит.