Утреннее видение над Сеной

Жак принадлежал не ей, тут ничего не поделать. Раньше Мари дико переживала из-за такой несправедливости – завидовала его невесте. Теперь она стала настоящей фаталисткой. Так, кажется, говорил старый кюре? Раньше она могла себе позволить помечтать о несбыточном только перед сном, а ложиться получалось лишь после ночной смены. Проклятый кашель долго не замечали на работе (или старались не замечать?), но однажды пришлось уйти. Теперь ей было все равно. Ни спать, ни есть ей больше не требовалось. Мари и раньше любила побродить вдоль Сены, посмотреть на город в утренний час, встретить пылающий восход. Теперь все это стало ее основным занятием. Что самое интересное во время прогулки? Глазеть по сторонам! А в Париже столько всего интересного! Раньше в приличные места ей ход был заказан, но ведь нельзя же запретить щуриться на рождающийся солнечный диск, любоваться сверкающей водной гладью и небом, раскрашенным в перламутр. Древний город поражал всякий раз своей изменчивостью – среди каменных изваяний будто проступали величественные мифы прошлого и разыгрывали настоящие представления. Насчет фаталистки все же Мари погорячилась. Мысли предательски возвращались к Жаку. Он такой красивый… С ним так спокойно. Возлюбленный обещал показать ей Руан, свозить на цветочную выставку. Жак был похож на доброго волшебника из бабушкиных сказок. Жениться на ней он, разумеется, не смог бы. Она и тогда была простой официанткой – птицей не его полета. Хотя не с каждой официантки сам месье Лефевр писал портрет! Да, старик, конечно, известный любитель симпатичных мордашек. Таких как Мари художник нарисовал в своей мастерской множество, но ведь нарисовал же! Мари рассеяно постукивала ноготком по гладкой поверхности чудной вещицы – странной китайской курительной трубки. Трубка напоминала жуткого дракона. Рогатое чудище стало ее персональным наказанием… Мари это прекрасно понимала. Китайская опиумная трубка ей иногда даже снилась в той, другой жизни, когда она еще могла спать. Во грезах дракон летал за ней, разевал свою широченную пасть, выдыхал густой дым, от которого слезились глаза. А бедная девушка не могла кричать – задыхалась. Просыпалась от кашля и долго не могла успокоиться. Но бывали и приятные сны: месье Лефевр рисует ее с Жаком свадебный портрет. Это так мило. Мари вспомнила ТОТ день. День, когда Та жизнь превратилась в Эту. Она так же весело улыбалась восходящему солнцу, но вдруг закашлялась. Приступ был мучителен. Девушка утерла губы белым платочком и расстроилась. На платке появилось красное пятно. Мари тогда подумала: «неужели так быстро»? Помнится, в ее голове зазвучал уже почти забытый голос бабушки, напевавшей колыбельную. Дойдя до перил моста, Мари с любопытством разглядывала зеленоватые воды Сены. В отражении ей привиделся ныне привычный образ – полупрозрачное, дымчатое лицо. Она показала смутному отражению язык. В ТОТ день все для нее решилось как-то быстро. Слишком быстро. Последняя трубка, последняя улыбка, последний шаг в небытие. Сейчас Мари уже почти не жалела. Ей совсем не хотелось окончить жизнь жалкой, никому не нужной доходяжкой. Лучше уж впустить Сену в себя, чем видеть стремительно уходящую красоту и слышать жуткий кашель. Алый цветок, прораставший в ее груди, не оставлял выбора. Теперь она смотрела на ранних прохожих и улыбалась. Они, конечно, уже не видели ее тонкий силуэт, ведь утренний свет беспощаден. На Сену Мари вернется лишь на закате. В ТОТ день Прозектор месье Клодт меланхолично приподнял край простыни. — Месье, вам знакома эта девушка? Бледное лицо Жака исказила легкая гримаса. — Нет… впервые вижу. Когда Дерганный (старина Клодт любил придумывать прозвища для посетителей) ушел, прозектор задумчиво пробормотал: — И чего вам не живется... Жалко девочку. Он внимательно разглядывал тонкие черты утопленницы. Лицо казалось удивительно умиротворенным и красивым. Бледная кожа, точно вырезанная из мрамора, подчеркивала загадочность Неизвестной. — Как тебя зовут? — обреченно вздохнул Клодт. Он не обольщался относительно интеллектуальных способностей столичной полиции и не верил в то, что родственники бедняжки найдутся. — Как же такая красота пропадет? Что тут еще можно сделать? P.S. «В без конца замирающих струнах Слышу голос твоей красоты. В бледных толпах утопленниц юных Всех бледней и пленительней ты.» Владимир Набоков, «L'inconnue de la Seine».