The Setting Sun.

— Ты это серьёзно что-ли? — обеспокоено шипит Дазай, когда они выходят из кабинета Мори. — Да. — уверенно отвечает Чуя, но при этом он смотрит в пол. В голове копошатся разные мысли. — Ты в своём уме? На кой чёрт тебе сдалась мафия? — Мне нужны деньги, и... — он спотыкается об свой же язык, понимая, что сейчас не время для "...и для того, чтобы видеть тебя, объект моей невзаимной любви". — Почему тогда не устроишься каким-нибудь официантом? — не отставал Дазай. — Там явно меньше платят. Чего ты привязался? Двери лифта тихо закрываются. — Такому как ты нечего делать здесь. Не понимаешь, что ли? Тут вообще-то могут убивать и пытать, прикинь. В лифте очень тихо. Слышно лишь голос Осаму, звучащий нервозней, чем обычно. Добавляется ещё один голос: — Я буду делать, что посчитаю нужным, ладно? — он кладёт руку на чужое плечо, но тут же, смутившись, убирает её. Такие касания в лифте явно ни к чему. Осаму уловил эту неловкость и замолк. Он всегда от такого краснел и робел, даже если не был влюблён в кого-либо. Тем более воспоминания о нескольких сценах с участием этого рыжего, заметьте, парня, всё ещё крутились в голове. Иногда ему даже было страшно жить с ним под одной крышей, однако если бы этого соседства не было, он бы может и помер с голода, ибо очень часто не мог подняться с кровати. — Эй, — изменившимся голосом говорит он. — Пойдём выпьем. Отметим твоё вступление в ряды мафии... Накахара удивлён этой быстрой сменой настроение, но соглашается. Отметить действительно нужно, как бы это абсурдно не звучало — становление якудзой!

***

Гиндза и здание портовой мафии осталось позади, как и скучные офисные люди. Два парня, один рыжий иностранец, на лице которого маячит широкая и яркая улыбка, но в глазах всё же проскальзывает что-то уставшее, словно этот человек недавно принял решение, влияющее на его жизнь и от этого чувствовавший себя немного опустошённо; и мрачный японец, то корчащий хищную улыбку, то нервно сжимая губы, его тёмные глаза, кажется, больше ничего не отображают. Они спешно шагают по Синдзюку. Наступили сумерки. Но в этом районе никогда не бывает темно, напротив, именно в ночное время суток район ярче, чем обычно, из-за обилия фонарей, разноцветных лампочек, витрин и зазывалок. Теперь тут целые толпы молодёжи. Но два парня не останавливаются ни у одного из баров; они направляются вглубь. Туда, где меньшее количество людей является порядочными и законочтущими, туда, где на каждом шагу бары, лав-отели и рекламы смазливых мальчиков и девочек. Какой-то парень в рубашке и с листовками в руках* приближается к ним, приветливо улыбается. Чуя закатывает глаза, а Дазай грубо его отталкивает. — Скажи, я так похож на того, кто выглядит как шлюха? — фыркает рыжий. — Здешних сутенёров привлекают все, особенно иностранцы, особенно блондины или рыжие как ты. — бубнит Осаму. — Но когда ты надеваешь рваные джинсы и майки, то да, выглядишь как шлюха. — и язвит, улыбаясь. — Мудила! — кричит Чуя и шуточно замахивается. Они смеются. Кажется, они знакомы с весны, значит семь месяцев, и за это время, а также спустя трудности, которые их немного объединили, они действительно немного сдружились. Или хотя бы немного притёрлись друг к другу. И вот они около облюбованного бара. Не такого выделяющегося как остальные, но в этом свои, при чём огромные, плюсы. Как минимум, приезжие и глупые люди стремятся попасть в самые популярные и знаменитые заведения, следовательно, там всегда будет шумно, обязательно найдутся невоспитанные гайдзины*, будут какие-нибудь извращенцы. А здесь тихо и спокойно, место "для своих". Итак, они заходят во что-то, напоминающее подвальную пристройку с улицы, без какой-либо вывески и без размахивающего рекламой студента. Реклама не нужна, ибо кто знает, тот знает. Снаружи оно кажется неказистым, однако внутри выглядит приятно, даже, можно сказать, благородно: приятный красный полумрак, в котором растворяется сигаретный дым; деревянная стойка и мебель; диваны и табуреты обиты красным бархатом; на стене лампы, выполненные в стиле средневековья, лампочки замаскированы под свечи; по углам громоздятся винные бочки, что создают определённую атмосферу; рядом с бутылками, наполненными отменный алкоголем, в небольшой ряд стоят книги, как бы чередуясь между собой. Много было иностранных изданий. Бармен — давний знакомый Мори Огая, пожилой мужчина, с седыми висками, сверху он одет в джентельменский костюм, однако все постояльцы знали, что за стойкой прячутся пижамные штаны. Он объяснял это так: "Вы посмотрите на мой бар! Тут же слишком шикарно, а значит и мне надо соответствовать уровню. Тем не менее, я хочу чтобы гости чувствовали себя здесь, как дома, могли потягивать виски или вино, при этом чувствуя себя персонажем какого-нибудь немецкого или французского романа. Пижама всегда создаёт ощущение уюта и дома". Ему помогала красивая девушка немка, в роду которой очень давно были японцы. У неё были русые вьющиеся волосы, карие глаза и большая горбинка на носу, которая отлично гармонировала со всей её миловидностью; при этом помощница не так уж и хорошо владела японским. Вот такой вот мирок был спрятан в развратных улицах Кабуки-тё. Стоит отметить, что Дазай с Накахарой уже успели стать тут постояльцами. Парни частенько заходили сюда, чтобы выпить первую за день рюмку. Они молча наслаждались атмосферой бара, перебрасывались приветливыми словами с хозяином и девушкой-помощницей, обсуждали между собой литературу. Звучит очень интеллигентно! Тем не менее, просидев тут не больше двух часов и захмелев, они невозмутимо поднимались и уходили за совсем другими развлечениями. — Добрый вечер! — с акцентом говорит помощница, завидев постояльцев. Бармен приветливо улыбается и без слов начинает разливать для парней выпивку. — Здравствуй, дорогая красавица! Как же я по тебе скучал! — красноречиво вздыхает Дазай, покорявший всех официанток и помощниц барменов на своём пути. — Привет! — улыбается Чуя. Юноши расслабленно усаживаются в дальний уголок небольшого бара, в излюбленное место. Отсюда они без труда могут связаться с барменом и девушкой, видеть происходящее во всем помещении и при этом для других присутствующих не быть слишком заметными. Рядом — полки с Гёте. Молодая немка приносит им по бокалу красного вина и рюмку коньяка для Дазая. — Спасибо, Schatz*! — ласково говорит Осаму, а затем обращается к мужчине в пижамных штанах. — Хозяин, можно бутылочку тридцатилетнего "Glenfiddich"? Чуя непонимающе хлопает глазами, бармен удивленно разглядывает юношей, а затем смеётся: — Что за повод, молодые люди? — Это что ты только что заказал? — шикает рыжий. — Празднуем вступление Чуи-куна в мафию. — спокойно отвечает Дазай, щёлкая зажигалкой. — Ого, мои поздравления. Как поживает Мори? Далее произошёл формальный диалог, после которого Чуя обратился к Дазаю. — Ну, скажи что это за "Гленфидиш"! — Виски. Мори дал мне его выпить когда я сделался мафиози, а ещё подарил плащ. — Ты же был несовершеннолетний... Ну да ладно. Сколько оно стоит? — подозрительно рассматривая бирку с изображённым на ней образом оленя. — Что-то вроде 150.000 иен*... У Чуи глаза на лоб налезли. Тем не менее, он быстро успокоил себя мыслью, что скоро он будет получать и большую сумму денег. Нужно привыкать к обеспеченной жизни. Виски действительно оказался неплохим. Красивый янтарный цвет, тонкий аромат дуба и инжира, оставляет короткое и пикантное тепло на языке и нёбе, словно лизнул вкусного мёда, насыщенный вкус с тонами тёмного шоколада, дуба и хереса. Ранее Чуя и подумать не мог, что крепкий алкоголь может настолько легко питься и быть таким вкусным. Дазай же расслабленно лакал жидкость из стакана, не задумываясь ни о чём подобном. — Расскажи мне какой-нибудь свой стишок. — просит он, закуривая на этот раз не Mevius, а сигару. —

Испачканный печалью, Снег падает чуть слышно. Испачканный печалью, Гуляет ветер лишним. Испачканный печалью, Я съеживаюсь тоже. Испачканный печалью, – Под лисьей шубой, кожей. Испачканный печалью, Не ждет тепла, не верьте. Испачканный печалью, Думает о смерти. Испачканный печалью… У лени лисьи лапы. Испачканный печалью, Гаснет день, как лампа.

— Дай угадаю, называется «Испачканный печалью»? — блаженно улыбается Осаму. — Угадал. Написал это, когда мне было лет пятнадцать... Проблемы с родителями и что-то вроде первой любви. — Это был парень или девушка? — Парень. Мне не нравятся в этом смысле женщины, вообще. Дазай мычит что-то невнятное, затем глотает виски и меняет тему: — У тебя получались неплохие стихи, мне больше всего понравилось то незаконченное: «Вдоль насыпи роса. У моей мечты выцвели глаза»*... Почему сейчас это дело забросил? Я кажется уже спрашивал, но ты не отвечаешь. — Как тебе сказать... — замялся Чуя и закурил сигарету. Сделав пару глубоких затяжек он продолжил. — Я писал разные стихотворения с детства, да, это было моим увлечением и всё такое. Но повзрослев я пришёл к выводу, что это не то, чем бы я хотел постоянно заниматься. Знаешь, есть люди которые рисуют, но не стремятся совершенствоваться в этом и занимаются чем-то совершенно другим. Я к ним отношусь. Знаешь, это было чем-то вроде обычного увлечения, чтобы расслабиться, выпустить мысли из головы наружу. — А чем ты вообще хочешь заниматься? — Получить хорошее образование, устроиться на престижную работу, затем... — Нет-нет, — перебивает Осаму и смотрит прямо в чужие глаза. — Я имею ввиду не задачу оторваться от тупых предков. Воцарилось недолгое молчание. Оно прервалось тихим смешком Накахары: — С ума сойти можно! Я даже и не думал о том, что я стараюсь только ради того, чтобы доказать что-то родителям. Хотя мне казалось, что я правда хочу учиться. После твоих слов, Дазай, я теперь не знаю. Не знаю зачем я это делаю и не знаю какое будущее хочу... Эти слова были сказаны с нервной улыбкой. Чуя действительно, прислушавшись к словам семпая, переосмыслил свою цель. Его накрыла бездна неизвестности, именуемая будущим. — Да ладно тебе. — подбадривает Дазай. — Я думаю, что у большинства как раз таки и нет представление о будущем, а те, кто строят грандиозные цели на сто тысяч лет вперед — ну просто последние идиоты. Сто процентов всё пойдёт не по плану, они сдуются и разочаруются. Вот так вот... Чуя улыбается и делает глоток виски. Жидкость создаёт приятное тепло на языке и горле, спускаясь по пищеводу. — Ты же тоже не равнодушен в литературе, я правильно понимаю? — спрашивает рыжий. На что Осаму как-то криво усмехается и отводит взгляд куда-то в сторону. — Что это за выражение? — недоумевает Чуя. Дазай нехотя поворачивает на него голову и кидает длинный, испытующий взгляд из под закрывающих лоб непослушных волос, прежде чем ответить: — Хочу написать перед смертью о всей своей жизни. Чтобы вышло честно. Предсмертное послание. — Ты всё ещё хочешь умереть? — Не знаю. Нет, честно. Я запутался. — Осаму был пьян и понемногу мрачнел. Они сидели в баре уже полтора часа. Слишком долго. Замечая это Накахара ободряюще улыбнулся сам себе, накинул капюшон и потрепал друга за плечо, уведомляя о том, что они уходят. Чуя тоже был под градусом, но не настолько, чтобы шататься.

***

— Хочешь посмотреть на голых купающихся девушек? — ели вороча языком, но чему-то усмехаясь, спрашивает Дазай, когда они снова оказываются в потоке шумной улицы. — Тебя вода возбуждает? — насмешливо говорит Чуя, рассматривая разные неоновые вывески. — О возбуждении не может быть и речи! Это же просто весело, где ты ещё такое увидишь? — Тогда после пойдём в какой-нибудь гей-бар. — Тебя возбуждают мужики? — весело повторяет Осаму. Рыжий смеётся. Ему весело с семпаем. Не важно где они, лениво смотрят фильмы дома или шатаются по барам. Одна только возможность идти вот так рядом с ним греет его сердце. Если быть откровенней, таким образом Чуя чувствует, как они становятся ближе, когда он уподобается распутной жизни. — Просто повеселимся! — Уговорил! Слушай, — останавливается парень, — давай заключим спор. Если у тебя встанет на девушек, то я выиграл, а если у меня на пидорков, то — ты. — И какой приз? — он добродушно опускает руку на чужое плечо. — Приз? Не знаю... Потом придумаем. — Ладно, но ты всё равно проиграешь, а то знаю, что у тебя иногда встаёт на мальчиков, — подмигивает Чуя, намекая на их поцелуй после давней вечеринки и на минет на Окинаве. Дазай смущается и по пути в южную часть квартала они несколько раз шуточно ссорятся. Итак, как же посмотреть на купающихся голых девушек? Ни для кого не секрет, что Кабуки-тё, находящийся в центре Синдзюку, является, так скажем, самым развратным и злачным кварталом не только в Токио, но и во всей Японии. Считается, что это место — основной центр сексуальных услуг в Токио: стрип-бары, проститутки самых разных мастей, кабаре с транссексуалами и геями, лав-отели, маскирующиеся под массажные салоны, и так далее. Квартал ходит под якудзой, то есть, после переселения портовой мафии из Йокогамы в Токио — под Мори Огаем и его подчинёнными. Власти давно прекратили попытки искоренить эту грязь, переобувшись и решив, что лучше уж скопление разврата в определённом районе, чем по всей стране. Несмотря на сомнительную репутацию тут по большей части безопасно, разве что иностранца могут обвести вокруг пальца. Приезжают туристы не за услугами, а именно погулять по улочкам, кишащими весельем. Исходя из этого можно легко предположить, что обслуживание клиентов здесь есть на любой вкус. Начиная с непринуждённых бесед с милыми школьницами в коротеньких юбочках, дрочки и минетов, заканчивая торговлей наркотиками и покупкой смазливых парней на ночь, "всё включено". Тут важно понимать, что сам факт проституции в Японии запрещён, то есть запрещён секс за деньги, однако всё, что выходит за пределы стандартного классического секса — вполне себе законно. Неудивительно, что отсюда и пошло множество странных любовных утех, прославивших страну как острова извращенцев. Подсматривание за голыми девушками не считается таким уж извращённым занятием в этом месте. Подсматривать можно за переодеванием, "под юбки", ну и конечно за женщинами, взаимодействующими с водой. Если мы говорим про зрелище, где мужчины подсматривают за девушками, принимающими обычный душ в одежде, или скрываясь за клубами пара, то не стоит отрицать, что такая "зацензуренная", нечётко видимая нагота может выглядеть невинно и в связи с этим многих возбуждать сильнее, чем прямая демонстрация половых органов. Но Осаму ведёт в кохая в немного другое место. Они заходят в едва заметный вход где-то на южном переулке, при входе маячат лишь простенькие вывески: "Вход только для своих" и "Иностранцев не принимаем". — Мне точно сюда можно? — нахмурившись спрашивает рыжий юноша. — Раз ты в мафии, то ты свой. — навеселе бросает его спутник. Внутри яркое освещение, словно попал в другой мир. На входе стойка регистрации, у которой сидит молодой японец в строгом костюме. Он вежливо склоняет голову перед Дазаем, тем не менее кидая неоднозначный взгляд на Чую. — Моя правая рука. — опережая вопросы небрежно кидает Осаму. Он пьян и его глаза отрешённо бегают по лицам присутствующих. — Ох, мои извинения, — кланяется парень рыжему, — как ваше имя? — Накахара. — слегка заплетающимся языков говорит Чуя. — Рад знакомству. Дазай-сан, Накахара-сан, вам отдельную комнату? Сколько девушек? — Три. Одну иностранку. — Осаму по-хозяйнически пошёл вглубь, увлекая с собой товарища. — Понял! Направлю их в центральную комнату. Хорошего время провождения! — крикнул им в след парень за регистрационной стойкой. Здесь не было людно. Но в тоже время и не было пусто. Чуя сразу учуял, что все эти мужчины с вальяжным лицом — мафиози. И он удивился, уловив их невидимое напряжение при виде молодого Дазая. От этого ему стало не по себе. Почему в них чувствуется страх к его семпаю? И что, что он убийца? С ним, с Чуей, он безобидный и несчастный. От двух пар шагов по коридору раздавался гул, отдаленно напоминающий пещерное эхо. Благодаря этому Накахара сразу понял, что они в месте, напоминающее онсэн*. И вот, пройдя через норэн*, они оказываются в просторной, отделанной деревом влажной комнате. Первое, что видишь — сама купальня, места для ополаскивания, по бокам декорированные камнями. Свет приглушён, лишь жёлтые лампы над водой и по бокам интимно освещают обстановку. Для украшения — балки, упирающиеся в потолок. По углам несколько растений, однако Чуя так и не понял живые ли они. Пахло хвоей и парами. Да и в целом было слишком сильный контраст по сравнению с городом; из мегаполиса попадаешь в тихий источник. Как будто в лесу.* В некотором отдалении от самой купальни, наполненной горячей водой, находился диван цвета, чем-то напоминающий древесный и поэтому очень подходивший под атмосферу. На нём, судя по ширине, могло уместиться не больше шести человек. Рядом — изящный столик со стеклянным верхом. Этот "угол" был отведён для клиентов, чтобы те могли с комфортом наслаждаться красотой женских тел. Парни блаженно повалились на диван. Каждый из них держался достаточно раскрепощённо благодаря выпитому алкоголю и некоторой близости между собой. Тем не менее что-то в глубине души Чуи нервничало. Не каждый день вступаешь в мафию, напиваешься дорогущего виски (цена, на секундочку, составляет четверть годовой платы за университет), а затем идёшь глазеть на купающихся женщин на спор, как клиент в заведении "для своих". В тайниках Осаму тоже было неспокойно. Хотя, в общем-то, когда там было спокойно? Иногда он терялся рядом с кохаем, не понимая как себя вести с тем, кто видел тебя на полу ванной с окровавленными руками; с тем, кто до сих пор заботится о тебе, заставляя принять душ или поесть; с тем, кого ты целовал пару раз; с тем, кто теперь из обычного иностранного студента превратился в мафиози, подобно тебе. Не успев об этом подумать, как в голову просачиваются мысли, внушающие вину: Осаму, ты отравил ему жизнь. Всем своим существованием. Из-за тебя он опускается на дно. Умри уже, чёртов Осаму. Но эти напутствия обрываются так же внезапно, как и зародились. Вошли девушки. Ещё один работник в костюме, совсем такой же, как и за стойкой регистрации, поставил на стол тарелочку с суши, керамические стаканчики и бутылку отменного сакэ. — Хорошего время провождения, дорогие гости. — любезно улыбается он и скрывается за норэн.