Просто поговорить.

      Учитель закрылся от него. Ментальные щиты нервно курили в сравнении с тем, что воздвиг Оби-ван. Нерушимые стены, через которые нельзя было пробиться. Энакин чувствовал себя жуком, стоящим перед величественной каменной горной грядой простирающейся на бесконечность в стороны. Позади была пустыня.       Буря собственных страхов вот-вот настигнет, пережует и выплюнет из своей песочной пасти, поломанного и искореженного. Если вообще выплюнет, а не прикончит, отправив в самое свое сердце. Или в его, Энакина, сердце, оставив замерзать в одиночестве и тревоге.       Нет. Нельзя. Нужно идти вперёд и биться, биться, биться об щиты, пытаясь достучаться, потому что Оби-Вану никакая буря не нужна, он выест себя сам. Пройти, добежать, добраться, успеть к нему. И не важно что за горами. Стук в дверь.       Робкое поглаживание щита и отсутствие таковых у Энакина. Он чувствует себя голым, но ему совершенно плевать на это. Если понадобится, он будет разгуливать обнажённым по Храму, только бы учитель пустил его, дал сказать, ответить, успокоить.       Дверь каюты медленно отъезжает в сторону. Кеноби вытянут по струнке и совершенно спокоен. Лёгкая — вымученная — дежурная улыбка посещает губы, в глазах отражается страх и боль. На секунду проскакивает мысль «вот черт, нашёл» и скрывается за маской равнодушного умиротворения. Голубая радужка сверкает снисходительным спокойствием. Но Энакин не такой дурак, чтобы не видеть, когда его ткнули мордой, куда смотреть. Энакин не дурак и знает почему учитель шарахается от него и избегает. Какое точное слово — избегает. Емкое. Оби-ван сбегает от падавана. Неделя кошек-мышек на борту. Надоело. Им обоим это надоело.  — Ты что-то хотел, Энакин?       Хотел ли Энакин чего-то? Да, определенно, например больше никогда не видеть ужаса и боли в родных глазах. Не слышать эту интонацию, голос, полный ненависти к себе.  — Учитель.       В горле пересыхает. Энакин не знает что сказать, ему хочется просто кричать и чтобы этот кошмар наконец кончился, кончился, кончился!       Он протискивается в каюту и закрывает дверь, падая на койку и хватая себя за волосы. Он вопит в силе, взывая о помощи. Мастер, кажется, ломается, опускаясь рядом.       Присохший к небу язык больно отдирается и Эни, вдохнув побольше воздуха выдает, без пауз, чтобы Оби-Ван не успевал думать, бояться, ненавидеть и уж тем более хоть слово вставить:  — Я слышал, не уверен что все, но слышал. Я люблю тебя. Только не начинай! Плевать мне на кодекс, орден и Совет, на них всех вместе взятых. Никто не запретит мне любить, никто не отнимет тебя у меня, ни джедаи, ни ситхи, ни эта чёртова война. Если нужно, попрусь против великой Силы, я люблю тебя, люблю и ничего не помешает мне…       Энакин осекается, забывает, как дышать и продолжает шёпотом, на собственном упрямстве, потому что кислород в легких закончился:  — Кроме тебя. Учитель, Оби-Ван я… Хочу быть с тобой.       «Ты позволишь мне?» — остаётся невысказанной мольбой, повисшей в воздухе.       Звук собственного дыхания слишком громкий, он заполняет собой комнату, Энакин в эти несколько мгновений успевает представить тысячи вариантов исходов, где он ошибся.       Но Оби Ван выдыхает. Проводит ладонью по своему лицу, будто снимая усталость и годы изнуряющего молчания. Плечи подрагивают. Он смеётся. Искренне. С облегчением. Энакин даже по-детски обижается на этот сладкий, родной, заставляющий трепетать от радости смех, потому что кажется, что смеются над ним. Но только кажется и Эн это прекрасно чувствует.  — Всё же ты невыносим, — Кеноби улыбается, светло, солнечно. Скайуокер тянется к нему, утыкаясь носом в плечо. До него вдруг доходит, что все закончилось хорошо. Или началось? Не важно, главное, что хорошо, что Оби Ван успокаивающе гладит его тёплой рукой по голове, перебирая непослушные мягкие пряди и им хорошо. Обоим. Все ментальные щиты опущены, а они плавают на поверхности Силы, успокаиваясь от прежних переживаний.       Энакин тянется к губам и не решительно замирает, боясь испортить момент, на что Оби Ван по доброму смеётся, прикрыв глаза и касается разгоряченных губ своими. Поцелуй ленивый до ужаса и настолько же теплый, приносящий не возбуждение, но покой. Энакин нетерпеливо ерзает удобнее устраиваясь на груди, поглаживая руки, пока Кеноби расслабленно почесывает Энакинову макушку.  — Мы ведь нарушаем устав, — меланхолично замечает мастер, явно подтрунивая.  — В гробу я видел твой устав, — недовольно ворчит Энакин в шею, будто в подтверждение своих слов прикусывая место под ухом и возвращает ладонь мастера обратно себе на голову, точно кот, злящийся, что его прекратили гладить.  — Я не кот, — Оби Ван снова хрипло смеётся, почесывая его за ухом и по внутренним каналам Силы доносится ощущение похожее на довольное урчание.       Эни ворчит, что Оби Ван проглотил смешинку. Оби шутит, что если он будет так много ворчать, то сменит Йоду на посту магистра вредности. Эни фыркает.       Сейчас, он чувствует, будто они две пушинки света летящий сквозь бескрайний космос. И им тепло и счастливо.