Три четверти

             — Я убью тебя.              — Попробуй.              Сакура почти не дышит, занося заостренный кунай и с остервенением всаживая его в грудь юноши. Внешность обманчива — он слишком красив, чтобы думать о нем как о повидавшем многое в своей жизни человеке. Безусловно, он выглядит взросло — его взгляд взрослый, серьезный, проницательный. Пронизывающий до костей.              Он улыбается.              Сакура не собирается падать жертвой этого бессердечного человека. Сасори Акасуна — так, кажется, его зовут. Он шепчет свое имя с какой-то садистической улыбкой на тонких бескровных губах.              — Мне не больно, — Сасори останавливает оружие ладонью, переводя скучающий взгляд на пытающуюся держаться девушку. — Этот кунай не приносит мне страдания. А жаль… ты ведь так старалась.              Сакура не понимает, играет он или говорит взаправду. На лице кукловода видны следы сожаления, и девушка начинает злиться, постепенно осознавая, что Акасуна насмехается над её слабым состоянием. Над её дрожью в сжимающих рукоятку пальцах.              Злополучный кунай выскальзывает из её ослабевших рук, впиваясь в пол с характерным звуком, и Сакура с ужасом понимает, что это яд: тело перестаёт слушать свою хозяйку. Девушка уже хочет закричать, но из осипшего горла не вырывается ни звука.              Искусно сплетенные нити грациозно опутывают её, вжимаясь в особо уязвимые, нежные места до первой крови. Сасори будто заворачивает её в искусственный кокон, с одержимостью создателя творя свой лучший шедевр. Сакура боится шелохнуться, чувствуя, как исполосованные запястья уже противно ноют. Она вдыхает как можно меньше кислорода, следя за тем, чтобы случайно не передавить себе грудь, — Сасори словно нарочно затягивает свои тонкие режущие нити именно в самом чувствительном месте, явно наслаждаясь происходящим.              Её искренней, непередаваемой болью.              — А ты красивая… Прекрасна, — с придыханием заканчивает он, самозабвенно затуживая её груди еще сильнее. Сакура не сдерживает стона, давая Акасуна возможность залюбоваться откинувшейся назад розовой головкой.              — Может, это мне убить тебя? — он неожиданно толкает девушку вперед, и Сакура инстинктивно выгибается, открывая Сасори вид на плотно перевязанную небольшую грудь. Акасуна жадно прикладывается к ней, потираясь носом о ложбинку между аккуратных девичьих грудей.              Зависть. Сасори вовсе не нужно сиюминутное удовлетворение — он хочет нечто большего.              Он жаждет сердца.              Сакура слишком поздно замечает его шальной взгляд. Акасуна ей завидует! Его тело слишком неестественное, слишком кукольное, несмотря на тщательно выверенные пропорции. И, когда Сасори, переплетая свои нечеловечески холодные пальцы с её, начинает плавно вальсировать, Сакура с горечью во рту понимает — это конец.              Он ведет в их смертельном танце. Раз-два-три… раз-два-три… запястье хрустит, изламываясь в неестественном положении.              Сакура не издаёт ни звука, послушно вальсируя.              Три четверти — прекрасный размер. Если только тебя не обещают убить сразу после любовного танца.              Любовного? Едва ли: Сакура слишком умна, чтобы не понять, что чувства для Сасори не значат ничего. Ни-че-го.              А вот она по-настоящему, до ужаса, боится. Ей страшно!              — Спаси…те… — хрип — и только. Но Сакура не плачет. Нет, ни за что! Она не даст этому помешавшемуся на искусстве ублюдку и шанса слизать солоноватые слезинки с горячих щек.              Улыбка у Сасори пугающая — чего только стоят изломанные, искривленные кончики губ. Всё это — ненастоящее… Он через силу заставляет себя усмехаться.              Это странно, ужасно странно, но ей его…              — Не смей, — Акасуна жутко скалится, полюбовно лаская вены на её нервно дернувшейся шее. — Не смей жалеть меня.              О, так вот его главная слабость… Сакура презрительно щурится, зля Сасори еще сильнее.              — Я смотрю, ты и правда хочешь умереть… — одухотворенно заключает он, с особой жестокостью сдавливая её шею. Одно неосторожное движенье пальцев — и ей просто не хватит кислорода.              Она задохнется в его руках и спутавшихся в волосах нитях.              Сасори Акасуна не чувствует раскаяния. Вальс — искусство, и он собирается запечатлеть это в переломанной, несчастной, свернутой шее.              — Раз… два… три…