Осьмушка

После того, как этот трёхнутый Хаш отчалил восвояси, многим, верно, слегка не по себе. - Резак, ты это... ты не думай, - вдруг говорит Ёна, когда они вдвоём чистят сегодняшний улов. - Нас тут считай почти всех по первым годам от людей воротило, ещё как. Я не удивляюсь, что Хаш тебя обругал. Я удивляюсь, что он до ночи терпел... зря он это ляпнул, ясен пень. - Да ну, - бурчит осьмушка, напуская на себя равнодушный вид, будто те смутные слова пролетели мимо, ничем её не зацепив. - Старшак... Тис давно ещё с людьми знался. И нам костлявкам рассказывал, не только о так себе людях, но и о всяких вправду хороших тоже. Мы и обвыкли, что среди человечьих, ну... разные бывают, - продолжает Ёна. Наверное, и ему из-за Хаша неловко, вот и припала охота поговорить. Ёна аккуратно отодвигает ногой рыжего котика, который от нетерпёжу сунулся мордой в самую мостину с рыбой. Пенелопа подцепляет за хвост краснопёрого окуня. - Я знала, что обычно люди орков типа не любят, - произносит она. - А про то, как оно наоборот... в смысле, как орки к людям относятся - даже как-то не думала. - В деревнях осёдлых и в городах, говорят, нами до сих пор маляшек пугают, - говорит чернявый с чем-то вроде сомневающейся гордости. - Так и есть за что. А наоборот... ххех, знаешь, как идут два человека и видят: орк пешком чешет. Один человек и говорит: "Смотри, вон тварь идёт, давай ей звездюлей пропишем". А второй отвечает: "Слышь, так она вроде больно крепкая, сама нам пропишет". - "А нам-то за что"!.. - Хм. - Потом, лет семь уже будет - Штырь с Чабхой побежали-то на развед. Так обратно уже вчетвером вернулись: с Хильдой и Руби-маленькой. Возле дитёнка у кого нутро не оттает? Старшак радовался. Пенни думает, что за свою-то жизнь она навидалась совсем обратных примеров. И что быть мелким ребёнком довольно паршиво. Впрочем, Руби девчонка незлая, смышлёная и миловидная, то есть по всем пунктам саму Пенни она обошла; может быть, в этом всё дело? *** По старшачьему расчёту, Последних следует ждать самое меньшее на пятый день после того, как Хаш ушёл, а вернее всего, что и подольше - если, конечно, они вообще решат явиться. - Вряд ли они все однокровная родня, наверное, тоже как мы - из недобитков, - рассуждает Коваль за ужином. - О клане с таким именем я отроду не слышал, до этого следопыта, - соглашается Штырь. Меж собой костлявые толкуют, что эти Последние, видать, прежде много бедовали по совсем скудным и неприветливым местам, и даже слепая Сал, наслушавшись, качает головой и произносит громко: - Подлетку одинёшеньку в такой путь послать!.. Если вожак у них и не рехнулся, так совсем поприжало, значит. - И с таким копьишком, - вполголоса говорит Коваль. - Поприжало... Эй, Руби, - вдруг зовёт Штырь. - Вот если у маляшки лютые зубы режутся, а нэннэ по делам шарахается, чего бы ты сделала? - Ложку бы дала, холодненькую, и пускай дёсны чешет, - отвечает девочка, почти не задумавшись. - Ещё ромашек бы заварила, если есть. - От Шарлоткиных зубов у меня полрукава было изжёвано, пока Дхарн на ручеёк бегом - железные ложки студить, - подхватывает Рцыма. - У нас мелким ножны давали кусать, и ещё вот так приговаривали: "в рот тебе зубок, а в бошку - разумок", - Ржавка улыбается, будто это такое уж приятное воспоминание. - Мне ррхи всё козью косточку грызть подсовывали, я помню, - говорит Сорах. - А у нас при таком случае, кто взрослый рядом ни случись, маляшечек к груди прикладывали. Хоть кормячие, хоть и некормячие, без разницы. Грудь, она и без молока цыцка, молчок, утишение, - подаёт голос Билли. - Любой знает, чего делать, когда в клане маляшки водятся, - пожимает плечами Тину из Жабьего дома. - Не хитра наука. - Верно, - говорит Тис не очень громко, будто бы самому себе. - Вот Хаш - не знает. - Ох. Плохо, - конопатый сводит брови, сквозь зубы вздохнув, и залипает взглядом на Шарлотке, которая опять подкрадывается к косоглазому коту. Среди молодых Штырь-Ковалей бродит мысль, а не следует ли пойти хорошим отрядом навстречу Последним, трои-четверо даже сами вызываются на такой развед. Но Тис говорит, что это пока лишнее, особенно если старшак незнакомого клана всерьёз гордый - не принял бы за обиду; а вот если вольные гости не объявятся через полную неделю, тогда он сам такой отряд и поведёт. Похоже, Пенелопа тут единственная, у кого при мысли об этих Последних мурашит загривок совсем не по-хорошему. Перекошенное лицо Хаша, всхлип, горький голосок. "Как теперь старшаку скажу, что я тебя не побил?! ТЕБЯ!.." Вот бы с кем никогда больше не встречаться. И с тем чокнутым подлеткой. И с его старшаком. Да разве её, Пенелопу, кто-нибудь спрашивает! *** Впрочем, чересчур маяться ожиданием попросту некогда. Межняку есть чем отвлечься от неуютных размышлений про возможную скорую встречу с Последними. Помимо обычных дневных дел, к которым Пенни успела привыкнуть, есть ещё многое, обо что легко намозолить упрямый ум. Например, более вдумчиво ловить и присваивать орочью речь. Кажется, некоторые гортанные звуки невозможно освоить, раз уж не с рождения выпало их слушать! Но Коваль же как-то справился. И Хильда. Не говоря уж о Магде Ларссон. Костлявые иногда посмеиваются, когда Пенелопа, отчаянно стесняясь, коверкает какое-нибудь трудное словцо - но тут же почти непременно пускаются вспоминать какие-нибудь прежние дремучие кланы, где был точнёхонько такой выговор. Осьмушка и сама заметила, что произношение у каждого недобитка хоть немного, да своё. Чабха Булат, к примеру, цокает и тянет гласные. У Ржавки получается побольше шипения и глухого свиста. А вот Кривда говорит как-то в нос, хотя скорее всего это потому, что пятак у Кривды был здорово переломан ещё в нежном возрасте. Ещё Пенни всё поджидает, когда кто-нибудь уже запретит Хильде лазать с острогой на отмелях босыми ногами, прыгать как ошалевшая коза и в охотку драться с молодыми орками. Беременным же типа следует поберечься? Им же, кажется, всё на свете вредно, и по науке, и по разной народной мудрости. Ладно, старшаки ничего такого рыбарке не говорят - у них без того вроде как хлопот полон рот. Ну, а Марр? А Магранх-Череп? Не, куда там. Разве что после водных шастаний знай подсовывают Хильде колючие вязаные носки. Правда, промышлять на озеро Хильда теперь никогда не идёт одна, вечно с нею кто-нибудь увязывается. Раньше так тоже бывало, но уж не каждый раз. А когда Хильде вздумалось размяться в поединке, против неё решается выйти только Чабха-Булат: - Шибко-то меня не колошма-ать, сестрейка, я ещё пригожусь!.. И хотя в этом поединке выходит куда больше поддавков и уворотов, чем настоящего битья, получается очень ловко и красиво. Оба бойца будто напрочь забывают, что вышли именно подраться, и мирно обнимаются, когда Чаб вытирает по-настоящему взмокший лоб и произносит: - Извиняй, Лиса, я нынче умаявшись. Поздно вечером, в Зелёном доме, Дэй раскладывает свои карты для игры в "Четыре войска". Ёна, поправив пальцем поблёкшего от времени валета треф, замечает, что Чабха сегодня опять из всех Штырь-Ковалей самый отчаянный храбрец, и прочие костлявые соглашаются. Пенелопа спрашивает, существуют ли у орков хоть какие-нибудь запреты по случаю беременности. - Пхах, а как же! - отвечает Дэй. - Полно запретов. Ёна принимается перечислять: - Первым долгом, беременных злить нельзя. Вторым долгом, к ним нельзя со спины подкрадываться. Это, конечно, если пожить ещё охота. Потом, когда они что-нибудь странное жрут, или занюхивают, или вообще чудесят - нечего над этим зубы скалить, а не то этих-то зубов и недосчитаешься. *** Так пробегают полные шесть дней с того самого утра, как покинул их стойбище Хаш-следопыт. Седьмым полуднем под самым небом гуляет ветер, несёт белые и кудрявые облака. Молодые орки, отправившиеся было на старую гарь набрать ягод и хорошенько обследовать примеченную накануне кабанью лёжку, возвращаются рысцой, да с вестью. За краем гари, на открытом месте, замечен тоненький, растрёпанный серый дымок - не иначе Последние! В стойбище готовятся к встрече. Тис посылает Мирку и ещё пару костлявых присмотреть, когда Последние зальют свой огонь - тогда, значит, явятся совсем скорёхонько. Пенелопе удивительно, что почти все дела вершатся молча и с невероятной скоростью. Куда раньше урочного часа готовят еду, а после валят в костёр свежесрезанные зелёные ветки, чтобы вышел густой и ясно заметный дым. Межняк понимает, что Штырь-Ковали серьёзной драки не боятся, но у многих, да почти у всех, делаются какие-то до ужаса голодные лица. А на самого орчьего старшака ей и вовсе страшно взглянуть. С оленьей тушей к сиренам в озеро голый он и то веселее лез, а теперь... И только когда Мирка с товарищами возвращаются сказать, что Последние теперь уже наверняка скоро появятся, конопатый вдруг кладёт Тису на плечо расписную руку и произносит по-орочьи: - Хаану... Семена выжженного леса, бывает, разлетаются далеко... Пусть в Последних окажется кто-нибудь из твоих кровных родных, из Штырь-Печени. Тис молча обращает взгляд на Коваля, а может быть, и сквозь него. Трудно сглатывает, будто в горле встали комья, и единожды кивает. Пенни-Резак видит это и не умеет как следует понять умом, не может найти для себя ясные слова, которые бы всё разложили по полочкам, но ей отчего-то становится больно, и для полного вдоха не хватает воздуха. Ёна толкает Ржавку плечом и выговаривает сипло: - Слышишь, пускай в Последних будет ещё один бешеный Змеелов. Ржавка вздрагивает и перестаёт без конца распускать волосы и собирать наново высокий хвост над бритым затылком. Рыжие кудри падают на костистые плечи. Ржавка крепко берёт Ёну за руку и отвечает: - Пускай там у них найдётся живой Каменный Клык, Ёна. А лучше два. Словно круг по воде от тяжело брошенной глыбы - недобитки перестают молчать; вслух желают друг другу повстречать давно потерянную родню, и жадно выслушивают благословения. Пенни-Резак говорит то же самое каждому, кто случился поблизости, как может - как придётся - почти не подбирая слов, потому что смолчать невмоготу: - Встреть своих... Пусть найдутся. Ответы летят мимо ушей, но это и неважно, ведь сама Пенелопа ни по кому не горюет. Вскоре волна орчьего клёкота смолкает. Костлявые зримо успокаиваются, да и на старшака больше не страшно глядеть. *** Пенни решительно не понять, пора или не пора бы уже объявиться этим Последним. То ли они вовсе не торопятся, то ли время так бессовестно растянулось. Штырь-Ковали стоят вольно и широко, отнюдь не каким-нибудь там боевым порядком, посматривают в стороны, хотя, конечно, каждый при добром ноже. Коваль перехватывает осьмушкин взгляд: - Резак, метнись кабанчиком, подкинь на огонь листков-веток, мало ли. Чтобы гостям повиднее было. Ласково прошу. Конечно, именно когда Пенелопа фыркает, продирая глаза от прянувшего в лицо ядрёного дыма, Последние показываются на ближней горке. Видать, разведчики, маленький отряд, всего четверо, ну, пятеро от силы. Шагают медленно, сбившись друг к другу вплотную. Их ещё плохо видно. Косоглазый кот Дурак вспрыгивает на обогретый солнцем камень, умывает лапой усатое рыльце. На все горячие Штырь-Ковальские надежды, от которых, кажется, почти гудит воздух, ему очевидно плевать. "Гостей намываешь"? - отчего-то подумалось Пенелопе, и мысль кажется ей нестерпимо смешной. Она даже закрывает себе рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Или не заорать.