Осьмушка

Сонная земля ещё не держит снега, легко плавит редкое белое крошево. На удачу Штырь-Ковалям, ласковых дней этому сумасшедшему октябрю отмеряно больше, чем ненастных. Обживаться на новых местах бродячему племени привычно, небось не в первый раз. Но чтобы так близко к обычному людскому городку... Пускай тяжеловато было в три ходки перетаскивать зимний скарб через лес к месту великого сбора; пускай за долгие угрюмые часы в пути Крыло нет-нет да принимался по-звериному скулить, утыкаясь в Ржавкино плечо, а Хаша, бедолагу, полдороги тошнило; пускай эту новую стоянку Пенни Резак ещё не успела как следует присвоить и полюбить. Лишь бы сбылось. Лишь бы хватило терпения, осторожности и удачи. "Орку любой бережок - переправа". Здешняя река называется Лимм. Шире Мельничной самое меньшее втрое, Лимм кажется Пенелопе спокойным и скучным, хотя Коваль успел уже рассказать, что в паводок Лимм норовист и однажды до того возбух, что залил новый мост по аргестской дороге. Коваль утверждает, что "Лимм" - людское название, ещё от каких-то древних переселенцев, и означает оно "прямо перед нами"*. Тис, хмыкнув, возражает: "Лимм" по-правски - это красивая чубарая масть, редкостная, в мелкую пежину; стало быть, реку и орки могли назвать так задолго до поселившихся здесь людей - за пёстрое дно, за блики на колеблемой водной глади, а то и по имени какого-нибудь отчаянного орчары... или коня. Впрочем, подробного спора старшаки не затевают и оба соглашаются: имя здешней реки такое старое, что вполне может быть общим у орков и людей, равно принадлежать и тому, и другому корню. Ещё накануне отъезда конопатый вместе с Костяшкой и Сорахом успели закончить пять хоруншей - лунные серпы, ножи-улыбки, те самые бывшие зубья от матушки Дрызгиной бороны. Подарок каждому Штырь-Ковальскому прибытку за минувшее лето.. Собственный новый хорунш кажется Пенелопе тяжеловатым и чуть неуклюжим - в сравнении с привычным прямым резачком. К тому же старшаки не велят пока особо-то шляться по окрестностям при больших острых железках: вот уж незачем лишний раз пугать местных жителей, им и так небось нелегко будет привыкать к новому соседству. Зато уже не-последние от подарков делаются такие счастливые. Шала поднимает светлое лезвие к лицу, прикоснувшись губами - показывает серебристо-острую улыбку шире рта. А межняку Пенелопе дороже святого ножа к нутру ложится гордый и тёплый старшачий взгляд, и крепкое объятие, и короткое Тисово слово: - Совсем наша, шакалёнок. Совсем наша. И если бы не горячий ком, отчего-то подступивший под горло - смех ли, слёзы, или нечто совсем другое, для чего у Пенни-Резака нет никакого названия - она бы ответила: "А вы - мои". *** Радио здесь работает не в пример чище, чем на прежнем месте. Включают его ненадолго, а то костлявые знай залипают, вслушиваясь в отзвуки огромного рукотворного мира и напрочь забывая о своих делах. Ну, если передают какую-нибудь песню Падмы, то не грех и залипнуть; Пенни твёрдо собирается при любой хорошей возможности раздобыть себе фанатскую футболку с Падминым портретом, хотя даже не имеет понятия, какое же там лицо принадлежит этому вынимающему сердца голосу. Разве что со скупых нежных слов Аспида - "бесцветный, что твой глист в спирту" - чёрт знает что можно себе вообразить. Только Пенни уверена - узнает. Нутром узнает. Именно по радио, из какой-то коротенькой новостной сводки, Штырь-Ковали узнаЮт: верно, Аспид там у себя в Аргесте время даром не терял, по сиреньему-то вопросу. Запустил свои руки - аж под самый Холлбург. Сама Пенни бы как есть мимо ушей пропустила: Управление расследованиями, бла-бла-бла, отдел нечеловеческих рас, бла-бла-бла, начало масштабную проверку в отношении, скучища. А вот Морган со Штырём враз уши навострили. - Однажды я Ублюдка побил, - улыбаясь, говорит Тис. - Но никогда и в башку не приходило, что я на словах его переиграю. А оно даже приятнее. Слышишь, ежовая морда? Строго говоря, Рэмс как раз уже намыливает подбородок, чтобы расстаться со щетиной, но от звания "ежовой морды" он и не думает отругаться. - Ну а то, - немного невнятно отвечает он. - Знатно ты подцепил старину Аспида. - С этой местью он управится лучше меня, - Штырь пожимает плечами. Пенни как раз учится у Штыря хитро оплетать шнуром ножевую рукоятку - ей хочется, чтобы получилось красиво. Не дрогнет рука, не упустит гладкий нейлоновый паракорд. Пусть и захлестнуло солнечным тайным жаром посреди прохладного утра - ай да старшак!. *** *** Наверное, мало кто из людей, знающих об орках лишь понаслышке или из какого-нибудь жутковатого кино, мог бы в это поверить: с самого предзимья иные костлявые балуются - читают ватажкой какой-нибудь старый учебник или книжку, из тех, что Коваль натащил. Морганова Руби считается в клане умницей: половину учебников уже назубок знает, как будто они забава, а не страшная тягомотина. Если с этой зимовкой дело сладится удачно, говорит Коваль, глядишь, желающим можно будет попробовать сдать экзамены.. Не то чтобы Пенни была в восторге от такого поворота, но Ёне идея нравится. Любит он математику. На задачку кидается, будто в драку. Ещё, показывая руками, объясняет: как всё ОТНЯТЬ (руками загребает к себе), как СЛОЖИТЬ (в кучу), как ПОДЕЛИТЬ (на несколько маленьких воображаемых кучек) и даже как УМНОЖИТЬ (снова загребающее движение). То ли азарт у Ёны заразительный, то ли теперь, когда никто не стоит над душой, не ругается, не торопит и не заставляет, Пенелопа тоже иногда включается в эту орчью игру со школьной людской наукой. Может, не такая уж она и трудная. Может, не такая уж Пенни и тупая. - Ух, погоди, Резак, чуть башка не лопнула, - смеётся Ёна после одной особенно заковыристой задачи про какие-то бестолковые поезда. Как же всё-таки хорошо сидеть рядышком в тепле орчьего дома, при мягком очажном свете. Мяша-беломордая щурит зелёные глазища. Трои Штырь-Ковалей, которым наука сегодня надоела раньше, чем Ёне, тишком играют в карты, а нэннэчи Сал плетёт у себя в уголке очередной тесёмник под длинную песню про красивый домик, где жили рыбаки - дела там у этих рыбаков уверенно сворачивают в сторону триллера, как это обычно и происходит почти во всех бабушкиных песнях. - Рэмс Коваль рассказывал, у них в городе на зимневорот маляшки и молодь рослая рядятся кто во что горазд и ходят по домам, сласти клянчат, - вдруг говорит Ёна. - Так я чего думаю: обряжусь в человека и тоже пойду попробую. Если ты со мной. В одиночку, знаешь, боязно соваться. - И как же ты - в человека?.. - Ну, как... бородищу сделаю с рогаткиной шкуры - там как раз, где горло, волосья такие длинные, - а на уши шапочку натяну. - Ещё брови углём себе нарисуй, - советует Пенни. - Вылитый человек получишься. - Так и сделаю! А ты?.. Пенни задумывается. - А я тогда вокруг глаз сажей черноту наведу и нос помажу, за черепок сойдёт. - У Моргана спроси, может помнит, как под черепок разукрашиваться. В его клане так делали - на бой и на рожания... *** Если бы кому-нибудь на свете взбрело бы в голову написать обо мне книжку, или кино сделать, вот получилась бы ерунда, - мысли Пенни-Резака текут медленно и легко. В самом деле, ничего такого, что меняло бы судьбы мира. Ни битв, решающих историю целого царства. Ни избранной героини, обладающей могущественными и тайными силами - или хоть красивой. Ни страстей каких-то бешеных, на разрыв аорты, как это в некоторых книжках бывает. Ни даже великих мыслей, чтобы потом обмозговать их как следует на досуге и от того сделаться лучше, умнее и добрей. (А занавеску всё-таки надо будет достать ещё одну. О малом доме с колокольцами у входа, конечно, рано ещё и думать, а вот полотнище бы - нам с Ёной типа было бы в самую масть. Ну, время от времени...) Просто история одного межняка, потерянного и нашедшегося. Но, может быть, эта история тоже стоит того, чтобы её рассказать. _____ *Limm - В нашем мире вроде на ирландском наречии так и есть: "прямо перед нами", но когда я ещё Тисовуху варил, я этого не знал, каюсь.