Горячее лето(м)

      — Я сейчас сдохну, — вздохнул Ренджун, требовательно уставился на Донхёка, и тот подавился арбузом.       Ренджун смотрел так, будто эта дикая жара за тридцатку была личной виной и ответственностью Донхёка, и тот зачем-то задумал его как следует помучить. Если бы он и правда мог управлять погодой, он бы ни за что подобное не сделал. Или сделал бы обязательно. Нет, всё же ни за что — в этих моральных метаниях не было ничего странного, на самом деле. И суть тут была даже не в том, что перегревшийся мозг клинило настолько, что язык немел — а это для Донхёка само по себе уже было шоком: Ренджун ходил по дому в одном белье, и его подтянутое, гибкое тело влажно блестело от тонкого слоя пота, и внутри поднимались такие отчаянные волны возбуждения, что аж в глазах темнело. Ренджун был его «шуга краш» ещё со времён старшей школы, прочно засевший на позиции лучшего друга, с которым Донхёк начал делить съёмную квартиру ещё тогда, когда поступил в универ. Теперь же, когда этот самый универ они закончили, разъехаться как-то всё не представлялось случая, и чем дальше время совместной жизни тянулось, тем больше всё это походило на отношения. Семейные такие отношения, когда вы по вечерам в обнимку смотрите кино, а потом расходитесь по разным комнатам, чтобы с утра готовить вместе завтрак и поехать на работу в одну компанию, не переставая шутливо дразнить друг друга.       Донхёка, в принципе, всё устраивало: он хотел быть с Ренджуном в качестве кого угодно, лишь бы тот просто оставался так же рядом, чтобы в грозовую ночь приходил к нему с подушкой и тихонько сопел, уткнувшись в шею и не подозревая, какую нежную бурю будит внутри, чтобы сонно пил утренний кофе на их общей кухне, ворча выкладывал «эти вредные гадости» из тележки в супермаркете на воскресных закупках, позволял чмокнуть в щёку на ночь, громко и мелодично пел в душе баллады и выходил, чтобы вместе допеть и много, много смеялся.       В общем, да. Донхёк был не просто влюблен: он не мог представить своей жизни без Ренджуна, и страшно боялся потерять то, что имел сейчас. Настолько, что даже забывал всю свою смелость, когда дело касалось того, чтобы даже подумать о том, чтобы сделать первый шаг. Но, кажется, кое-что он всё же начинал терять. Это были его собственные мозги, тающие на раскалённом июльском солнце.       — Слышишь, — повторил Ренджун, и брови его нахмурились, придавая лицу очаровательное надутое выражение, — я сказал, что сейчас умру от жары. Что ты с этим сделаешь?       Он склонился ниже, и от кожи его повеяло теплом, разогретым парфюмом и цитрусовым, остро-лимонным гелем для душа, и Донхёк захлебнулся слюной. Ренджун только вышел из душа, и влажные волосы его льнули ко лбу и шее, и был он в одном белье, и в голове от него такого случилось короткое замыкание — в очередной раз этим летом. Донхёк поморгал, отложил в сторону арбуз от греха подальше и улыбнулся:       — Не надо умирать?.. — объявил он почему-то вопросительно, и Ренджун цыкнул, закатил глаза.       Усевшись на стул рядом, он ухватил оставленный кусок арбуза, чтобы откусить, пачкаясь розовым сладким соком:       — Нам нужен вентилятор, Хёкки. Понимаешь? Вен-ти-ля-тор, — проговорил по слогам, глядя так, будто серьёзно сомневается в донхёковых умственных способностях. — Иначе я не знаю, что буду делать. Наверное, вообще голым ходить. И тебе нормально будет? — уголки его блестящих губ опустились вниз расстроенно, и кончик языка высунулся, тронул нижнюю губу.       Во всём были виноваты расплавленные мозги, и ренджуновы губы, и его обнаженная грудь с пятнышками сосков, маячащая перед глазами, потому что иначе Донхёк никогда такого бы не сказал:       — Ну так ходи. Я не против. Всё равно на вентилятор у нас денег нет. Мы ведь заплатили за путевки на Чеджу.       Чужой красный рот округлился, Ренджун поджал губы и будто бы даже чуть-чуть покраснел. Он моргнул раз, другой, и отодвинулся. В лице его был вызов, а ещё что-то, названия чему Донхёк не знал — Ренджун стянул бельё, схватил чужую ладонь, сунул его туда.       — Ну тогда держи.       «Бессовестный», — осталось непроизнесенным, ведь Ренджун не давнее, чем вчера, нашёл его маленькую заначку на чёрный день, расставаться с которой Донхёк не планировал. Он копил на пятую плойку, чтобы резаться с Ренджуном по вечерам: тот не слишком любил игры, но Донхёк не оставлял надежд на то, чтобы подсадить его. Резко развернувшись, Ренджун вылетел из кухни, светя обнаженной круглой задницей, хлопнул дверью собственной комнаты, и Донхёк даже вздрогнул бы, если бы не был слишком ошарашен и увлечен тем неожиданным подарком и проклятьем, что получил от судьбы.       Ренджун без белья.       Ренджун. Без. Белья.       Мать вашу, Ренджун был сейчас без белья, а трусы его — серые хлопковые брифы, — Донхёк держал в своих дрожащих пальцах.       Писк в голове зашелся на ультразвуке, Донхёк закрыл лицо ладонью, ощущая, как ужасающе сильная, обжигающая волна возбуждения окатывает его кипятком, вскочил, заметался по комнате. Должен ли он был пойти и вернуть трусы Ренджуну? Мысль о том, что тот сейчас был абсолютно голым, как в день, когда был рождён на этот свет, ввинтилась острой шпилькой под рёбра, и в глазах потемнело. Донхёк так отчаянно старался все эти годы давить неприличные желания в сторону лучшего друга, а теперь его терзало возбуждение столь яростное и жестокое, что он едва мог соображать. Нет, показаться Ренджуну в таком виде он однозначно не мог. На онемевших ногах Донхёк прошёл в ванную комнату, чтобы положить бельё в корзину для стирки, но вместо этого пальцы повернули защёлку, а потом поднесли тонкую ткань к носу. Пахла она свежестью порошка и всё тем же цитрусовым гелем, но примешивался к этому запаху ещё один, едва ощутимый: мускусный и тёплый, он лёг на язык знакомым и чуждым оттенком близости, и Донхёк едва успел перехватить рвущийся наружу стон.       Чёрт, он хотел отсосать Ренджуну так сильно, что чёрные точки мельтешили перед глазами, и рот наполнялся слюной. Не в силах больше сопротивляться, он сунул руку в шорты, обхватил себя и сжал, едва не падая от сильной вспышки блаженства.       Как Ренджун звучал бы, когда ему хорошо? Так же тонко и нежно, как в те моменты, когда голос его взлетал на октаву выше от раздражения, или спустился бы ниже, стал бархатным и глубоким, как по утрам? Каким был бы вкус его кожи, и та трепетная, шелковая нежность его бёдер… Какой была бы она на ощупь? Каким жадным он был бы, эгоистичным и горячим, заботящимся лишь о собственном удовольствии?       «О, ты ведь сделаешь всё, что угодно, если я скажу? С членом во рту ты вовсе не такой наглый, детка. На самом деле ты всего лишь хорошенькая игрушка для меня».       Сколько бы Донхёк ни дерзил Ренджуну, каждый раз он ждал — мечтал — чтобы тот поставил его на место. Заставил замолчать, в страстном и разрушительном, возбуждающем гневе прижал к стене, к полу или кровати, чтобы угрозы его были разжижающими мозги своей развратной чувственностью. Вот и сейчас сознание разогналось всей мощью натренированного воображения, и Донхёк будто бы наяву услышал:       «Прелестная шлюшка. Что, так хотел взять в рот, что не смог удержаться, когда моё бельё попало в твои руки? Такой жалкий и нетерпеливый».       Мысли вливались в кровь сладким ядом, срывая сердце в заполошном стуке. Донхёку было стыдно, и так ужасающе сладко, что он кончил, когда, выснув язык, прочертил дорожку по ткани — оргазм был столь сильным, что ноги от него подломились, и он опустился на коврик, уткнулся лбом в корзину для белья и просто дышал ещё пару минут, ловя громкие вдохи немеющей ладонью.       Это был полный кошмар. Но не потому, что в Донхёке внезапно проснулась совесть — её он потерял с первым мокрым сном с участием лучшего друга, — просто теперь всё ощущалось иначе, и он не был уверен, что сможет смотреть на Ренджуна спокойно. Стыдливо положив трусы в корзину, Донхёк смахнул с ресниц нечаянные слёзы и сунул голову в струю ледяной воды, чтобы охладиться перед тем, как выйти под обличительный свет дня.       Похоже, собственный выпад смутил Ренджуна ничуть не меньше. Вышел из комнаты он пару часов спустя уже одетым — насколько это возможно будучи в опять-таки в одном белье, — и больше разговор про вентилятор не поднимал, и вместо этого старательно делал вид, что ничего не произошло. Пожалуй, это было лучшим решением: Донхёк был реалистом и вовсе не надеялся на то, что между ними может что-то измениться.       Ладно, он надеялся. Но это было абсолютно бесполезно, и чтобы не тревожить своё несчастное сердце, постарался так же обо всём забыть. Но вот тело, раздраконенное крохотным кусочком фантомной близости, что от Ренджуна получило, униматься отказывалось.       Так Донхёк во время вечернего совместного сеанса кино испуганно обнаружил, что от того, что Ренджун коснулся обнажённым плечом его плеча, мгновенно твердеет в предусмотрительно надетых шортах. Раньше подобные низменные позывы как-то получалось контролировать, но сейчас будто вышибло пробки: стоило Ренджуну пошевелиться и вздохнуть, укладываясь ему на плечо, член заинтересованно напрягся, и Донхёку пришлось поспешно удирать в ванную для того, чтобы немного остыть. Ситуация повторилась один раз, потом другой. На третий Ренджун не выдержал:       — У тебя понос? — голос его был в одинаковой мере обеспокоенным и язвительным, и Донхёк униженно покраснел, и даже не придумал с ходу едкой ремарки.       — Отвали, — буркнул он, устраиваясь рядом и будто бы невзначай подтягивая к себе плед.       Да, невзначай в тридцать пять мать их градусов. Нет, ну а вдруг ему было холодно? Ренджун с подозрением посмотрел на копошения и покачал головой:       — Сиди смирно, я хочу досмотреть этот фильм.       Он требовательно ухватил за руку, и когда Донхёк, поколебавшись мгновение, послушно придвинулся на прежнее место, погладил в награду по голове. Обычно этот милый жест успокаивал Донхёка, но в этот раз всё будто работало против него: в голове мгновенно всплыла картинка того, как Ренджун вплетает пальцы в волосы, давит на затылок, заставляя опуститься ниже.       — Хочешь продолжить? Или пойти в свою постель?       Стыдный всхлип сорвался с губ помимо воли. Ренджун из фантазии на мгновение сплавился в одно обжигающее, притягательное целое с собой реальным, и до того, как Донхёк успел сообразить, что он делает, склонился над ним, обдавая дыханием подтянутый живот. Чужие бёдра были горячими под пальцами и слегка влажными. Донхёк втянул ртом воздух, кончиком языка прочертил полоску вдоль едва заметного рисунка мышц живота, накрывая ладонью член, дернувшийся от внимания, и Ренджун вздрогнул.       — Что… что ты?.. — он простонал, когда Донхёк, неосторожно, в панике отстраняясь, рефлекторно сжал пальцы чуть сильнее.       И, чёрт!.. На ренджуновом лице был столь очаровательный румянец, и губы его были приоткрыты, и глаза блестели — Донхёк разом забыл все те глупые оправдания, что успел придумать за эти пару секунд, и вместо этого уронил — слова, а будто собственное сердце:       — Прости. Я люблю тебя. Я не должен был трогать. И говорить такое тоже не должен был. Боже, я идиот!       Он не знал, что ожидал получить в ответ: яростный крик, пощёчину или ледяной взгляд, но Ренджун фыркнул, разом теряя половину своего смущения:       — Ну да, ты идиот, Хёкки. Но на что ты не имел права, интересно? На то, чтобы потрогать своего парня?       Сердце дзынькнуло тревожно и блаженно, и Донхёк уставился на Ренджуна, глупо повторил:       — Своего парня?       Изумление в его лице было настолько неподдельным и ярким, что Ренджун, глядящий на него с тёплой насмешкой, осекся:       — Мы… мы ведь встречаемся?       Он опустил вниз взгляд, закусил губу и сглотнул судорожно — за все годы, что Донхёк знал Ренджуна, он впервые видел его настолько испуганным, раненым и неуверенным, и хотя это пробивало дыру в его собственном сердце, не смог сдержаться:       — С каких это пор мы встречаемся? Я думал, что ты мой друг, — Ренджун сжался весь, побледнел. Слёзы блеснули в его глазах, и Донхёк поспешил добавить: — В смысле, я люблю тебя ещё со школы. Но было не похоже, что ты разделял мои чувства, и я вроде как смирился с положением вещей. Мне не обязательно целовать тебя для того, чтобы продолжать любить. Или… или делать другие вещи.       — Вещи… — эхом отозвался Ренджун, и посмотрел на него будто бы другими глазами.       Чёрт, ну вот опять он всё испортил! Теперь Ренджун решит, что ему только одного и надо, и думает Донхёк только о сексе и о том, как бы его трахнуть, и о том, чтобы Ренджун трахнул его, и о том, как офигенно было бы вместе спать на одной постели, а потом с утра до работы помогать друг другу получить первую за день дозу удовольствия, и о том, как здорово было бы на обеденном перерыве в офисе запереться в кабинке туалета и…       — Донхёк, мы живём вместе с начала универа, имеем общий бюджет, постоянно признаемся друг другу в любви и проводим все отпуски вместе. Я думал, ты просто не нуждаешься в том, чтобы заниматься сексом: да, ты постоянно целуешь меня и даже до губ добираешься, но ни разу не проявлял желания углубить поцелуй. А теперь ты хочешь сказать, что ты не асексуал? — уточнил Ренджун, обрывая поток мыслей, и что-то тёмное блеснуло в его расширившихся зрачках. — И ты не против секса со мной? Гипотетически?       Гипотетически?! Да Донхёк только и делал, что представлял это последние несколько лет, с отчаянием смертника воскрешая в памяти каждый изгиб тела лучшего друга, думал о его губах, заднице и члене, во всех подробностях рассмотрев их ещё тогда, в общественной душевой дешёвого спортзала, в который они безуспешно пытались ходить целых полгода на первом курсе. Румянец плеснул на лицо и шею, Донхёк опустил голову и неожиданно даже для самого себя признался:       — Я мастурбировал, думая о тебе, со школы. А вчера сделал это с твоим бельём.       Ренджуновы брови взлетели вверх, и лицо приобрело выражение крайнего удивления — оно сменилось на нечто опасное: чужие глаза блеснули, и сладкая, томная улыбка тронула уголок рта.       — И что же ты делал?  — мурлыкнул Ренджун. — Расскажи мне.       Толкнув Донхёка, он заставил улечься на постель, оседлал его, несдержанно охая, когда коснулся ягодицами внушительной твёрдости в его шортах.       — Я… я нюхал его. И лизал, — горячий стыд крутил узлы в животе, Донхёк сжал пальцы на простыни, не смея коснуться Ренджуна, и тот двинул бёдрами, выбивая жалкий скулеж.       — Плохой мальчик, — шепнул он на ухо, накрывая собой Донхёка, и сладостная судорога пробила насквозь. — И о чём же ты думал?       Ренджун лежал сверху, и был таким горячим — он плавил мозги и тело, и Донхёк окончательно растерял все фильтры рассудка, которые и так клинило в чужом присутствии. Он ткнулся в его шею губами, дурея от запаха кожи, горячо забормотал между влажными поцелуями:       — Я думал о том, что хочу отсосать тебе. Я хотел, чтобы ты трахнул меня в рот, чтобы воспользовался мной и кончил мне на язык.       Ренджун жарко, сорванно выдохнул, и в следующее мгновение губы его накрыли губы Донхёка, целуя глубоко и жадно, так, что дыхание перехватывало. Он подался вниз, уже настойчивее, проглотил чужой высокий стон. Голова кружилась, и Донхёк ощутил себя совершенно беспомощным перед тем разрушительным удовольствием, что обрушил на него Ренджун, и окончательно потерялся в себе. Он мечтал быть использованным, а теперь Ренджун трахал его рот своим языком, тянул за волосы на себя, заставляя склонить голову, чтобы было удобнее, и движения его были страстными на грани с грубостью, и от них делалось так хорошо, что Донхёк не сразу понял, что случилось, когда Ренджун отстранился, ухватил пальцами его челюсть, заставляя взглянуть себе в глаза. Он заскулил жалко, и попытался снова получить поцелуй, но Ренджун фыркнул:       — Такие громкие слова. Не боишься, что придётся за них ответить? Я хочу тебя внизу. Давай, Хёкки, поработай для меня языком.       Губы его сложились в несправедливо привлекательную ухмылку, когда Ренджун неторопливо лег на спину, внимательно глядя, как Донхёк поспешно, путаясь в простынях, опускается на колени между его разведенных бедер. Сердце грохотало в груди. Робко склонившись над ним, Донхёк пальцами подцепил резинку белья, стащил его и отложил в сторону. Дыхание застряло в глотке: Ренджун был твёрдым, ровный член его прижимался к животу, и крохотная прозрачная капелька смазки блестела на головке. Он ждал. Ждал, когда Донхёк коснется его своим ртом и сделает приятно, так, как не позволял никому. Несколько лет Донхёк представлял этот момент, а теперь никак не мог поверить, что это происходило на самом деле. Ренджун поёрзал, раздвинул ноги шире и уронил:       — Долго ещё ты собираешься пялиться? — смущение в его голосе было яростным, оно ударило Донхёка наотмашь.       Он накрыл губами головку, втянул щёки и скользнул ниже — Ренджун выгнулся весь, задрожал. Сладкое хныканье сорвалось с его рта, пальцы впились в волосы и бёдра подались вверх, ещё и ещё, с каждым разом проникая всё глубже, пока Донхёк не ощутил, как головка коснулась задней стенки горла. Поперхнувшись, он дёрнулся, но Ренджун не отпустил, и вместо этого толкнулся снова.       — Ущипни меня, если больше не можешь, — пробормотал он, и Донхёк застонал.       Ренджун и правда собирался использовать его, как влажную дырочку для своего члена. Трахнуть, заботясь лишь о собственном удовольствии.       Тяжёлый жар, пульсирующий в крови, сладко потянул все мышцы разом, Донхёк зажмурился, одной лишь силой воли заставляя себя расслабиться и не кончить тут же, и Ренджун, задыхаясь и тонко простонав, скользнул на затылок ладонью, заставил коснуться носом своего подтянутого живота. Он задвигался тягуче медленно, каждые пару толчков отстраняясь для того, чтобы позволить глотнуть воздуха. Слюна текла по подбородку, глаза слезились и горло саднило, но никогда в своей жизни Донхёк не желал настолько сильно, чтобы длилось это вечно: терпкий вкус на языке, пульсация твёрдой плоти, те требовательные, нежные звуки и сдавленные ругательства, что Ренджун ронял — капли лучшего афродизиака, отравляющего его кровь, разъедающего кости. Он застонал, сжимая губы крепче, и Ренджун вдруг вскрикнул надорванно, потянул болезненно сильно за волосы, заставляя отстраниться, и Донхёк захныкал, высунул язык, чтобы обернуть головку его члена как раз в тот момент, когда горячие капли семени плеснулись, запятнали лицо и губы. Сглотнув, Донхёк зажмурился, уронил голову на ренджуново бедро:       — Пожалуйста, можно я себя потрогаю? — шепнул он, и Ренджун дрожащими пальцами откинул пряди взмокших волос с его лба:       — Давай, детка. Ты хорошо постарался. Ты можешь кончить.       Донхёк стянул промокшее бельё, чтобы обхватить онемевшими пальцами ноющий член, не получивший до сих пор ни капли внимания. Ему хватило позорно мало времени, чтобы упасть в обжигающую яму блаженства: впившись губами в чужую нежную кожу, он слизнул соль и мускусный отпечаток аромата и кончил так сильно, что на долгие секунды выпал из сознания. Очнулся Донхёк от ощущения мягкого касания к своим опухшим губам — он открыл глаза, и сердце сладко ёкнуло в груди. Ренджун лежал неожиданно близко, и взгляд его был таким нежным, что слёзы наворачивались на глаза. Донхёк заморгал, ощущая, что от этого сумасшедшего счастья вот-вот расплачется, и Ренджун погладил его по щеке.       — Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя любым: асексуальным и желающим секса. Но, честно признаться, рад, что больше нет необходимости заботиться о своих интимных потребностях самостоятельно.       — Я хочу позаботиться о каждой из них для тебя, — мурлыкнул Донхёк, придвигаясь ближе, чтобы обвить Ренджуна всеми своими конечностями, и тот застонал — на этот раз от раздражения, — и принялся толкаться и ёрзать.       — Ты горячий, отстань!       — О, ты ещё более горячий, Ренджуни, — Донхёк лизнул широко вдоль чужой шеи и хихикнул на гневный крик, причиной которого стал. — Ты очень-очень горячий. Ты поджигаешь меня изнутри.       Он придвинулся, потёрся вновь твёрдым от близости Ренджуна членом о бедро, и тот вздрогнул, нахмурился и покраснел:       — Нет, для секса слишком жарко. Может, если бы у нас был вентилятор…       Донхёк сунул руку на тумбочку и схватил телефон:       — Так какую модель, ты говоришь, ты хотел?