Никаких границ

— Слушай, помнишь, мы как-то обсуждали с тобой идею нашего секса? — спрашивает Чонгук, мешая палочками остатки недоеденной лапши. — Как тебе идея устроить это здесь и сейчас? Намджун так и застывает с куском курицы во рту. Выкатившимися из орбит глазами поворачивается на источник голоса и таки проглатывает несчастную еду. Чудом не давится, обдумывая, а не послышалось ли ему. — Я все правильно услышал? — скептически поднимает бровь и откладывает приборы на стол. — Ты предлагаешь поэкспериментировать здесь? Около недели назад они сидели в комнате Кима. Чон лежал на его коленях, пальцы мирно перебирали чёрные отросшие прядки, из динамика телефона раздавалась какая-то плавная мелодия. Минутную паузу все никак никто не мог разорвать. Судя по взгляду, голден макнае улетел куда-то далеко, а Намджунов мозг отчего-то решил прекратить мыслительную деятельность, потому в голове было пусто. Он чувствовал лишь приятную нежность от ощущения чужих мягких волос под кожей. Но ничто не вечно, и этот невесомый миг безмятежной атмосферы дал трещину, как только лежащий открыл рот. — Знаешь, мне в голову пришла занятная идея. Ким фыркает. — Ну давай, удиви меня. — Давай переспим? Рука застывает, а Кимов рот изгибается в ломаную линию уголками вниз. Как парабола с отрицательным значением при коэффициенте «а»*. — Извини? На лице Чонгука сама невинность и спокойствие, словно он предложил завтра в кофейне выпить кофе. Это он такой беззастенчивый, или такое предложение уже приходилось озвучивать? — Ну, секса у меня давно не было, а мозоли натирать не хочется, — Чон усмехается, сгибая колени и обхватывая их руками. — Сорри, но мне кажется, ты в похожем положении. Вот я и решил, почему бы нам не воспользоваться друг другом. — Так, давай-ка заменим слово «воспользоваться». Оно мне не нравится, звучит ужасно. Сказал бы лучше коротко, но ясно: секс по дружбе, — пальцы возобновляют эдакий массаж, отчего чужие веки полу опускаются от удовольствия. — Неожиданно ты, конечно. Намджун смотрит на лицо, которое видит ежедневно уже много лет, но сейчас впервые решил присмотреться. Взгляд скользит по угольным волосам, чёрным и большим, как бездна, глазам, забавному круглому носу (Ким бы даже сказал носику), аккуратным губам. Пирсингу, который чертовски идет своему обладателю. Дальше, ниже, на шею, плечи, грудь, живот (все, естественно, скрыто футболкой), потом к левой руке, а затем уж к правой, забитой по самое плечо. Если быть предельно откровенным, Киму пиздец как сильно нравится то, как это выглядит. Он, конечно, не дрочил тихо по ночам в этой самой кровати, да и в принципе мысли дальше, чем за «прикоснуться» не заходили. Но вот конкретно сейчас в голове мелькают кадры, как эти татуировки окажутся под его губами, как будет покрываться мурашками чувствительная кожа, как другой рукой вцепятся в его светлые волосы. И, черт бы его побрал, лидеру это необъяснимо нравится. К ногам он не переходит, ибо потребность убедиться в том, что предложение-то заманчивое уже отсутствует. Взгляд возвращается к лицу и тормозит на губах. Вот просто застрял и все. Будто его глаза на цепи держат, не давая права отвлечься. Чон проводит по нижней языком. Засранец. — Ты, — а дальше пауза, ибо намджуновы мысли втопили педаль газа в пол, и в них тело, сейчас так мирно лежащее на его ногах, извивается, дрожит, а те самые губы шепчут мольбы всевышнему, преобревшему облик Кима. — Да, я, — начинает ухмыляться, а в глазах пробегает блеск. — Куда улетел, Намджун? — закусывает губу, черт бы его побрал. — О чем таком интересном ты думаешь, если двух слов сказать не можешь? А тому и парировать нечем. Остаётся только одно, но ведь не зря отовсюду твердят, что искренность — лучшая добродетель. — Знаешь, а идея занятная, — последний раз проведя рукой по мягким, будто шелковым, зачесывает их назад. Смотрит, все наглядеться не может. Губыгубыгубы. Резко захватывает рукой подбородок, несильно наклонившись ближе. — Как только понадоблюсь, беги в мои объятья. В черноте замелькали огни. Чонгук приподнялся, почти касаясь носом чужого. — Договорились. — Да. — И тебя вот вообще ничего не смущает? — Ни капли. Чонгук отрывает взгляд от пищи, встречаясь с глазами, полными скептики. Пробегается вверх-вниз. На хене кепка и серая толстовка. Возвращается на прежнюю точку, закусывая губу. Откладывает обед, вставая, и гаденько ухмыляется. Все это во имя того, чтобы усесться на стол, ближе к Киму, чуть расставить ноги в стороны, облокотиться на руки, откинув голову на плечо, и тихо, полустоном прошептать: — Намджун-а, — умилительно, граничеще с пошлостью. Как подросток на шесте, — ты же велел мне чуть что — сразу к тебе. И вот я здесь. Хочу здесь. И сейчас. Намджун стискивает челюсть чуть ли не до хруста. Убирает тарелку и хрустит пальцами. — То есть стоящие за дверью тебя мало интересуют? — все силы уходят на сохранение невозмутимого лица. И когда успел этот маленький смущающийся мальчик вырасти в генератор блядушных идей? — И то, что мы все вместе пять минут назад за этим самым столом ели, тоже? — Мы и дверь закрывать не будем, — в глазах крутится адский пир с файер шоу, — чтоб азарта стало ещё больше. Намджун втягивает щеки и кивает головой. «Ага», мол, «ахуенно. Просто прекрасно». Вроде как и «за что мне эдакое досталось», но в то же время и «звучит-то интересно». В общем, чувства двоякие, противоречивые, но ощущается приятное покалывание в пальцах от предвкушения. Он встает, не спеша подходит и останавливается в метре, касаясь носками тапок чонгуковых шлепок. Руки в карманах чёрных штанов, а на губах легкая улыбка. Увидел бы его кто-нибудь, ничего, кроме спокойствия, да расслабленности не заметил. Но Чонгук не «кто-нибудь», он видит, что это — завеса, а под ней расставлены декорации из самых глубин райского сада. Где все обвешано картинами запретного плода, во всех позах, с каждого ракурса. Где все объято пламенем, где последние сдерживающие веревки стремительно сгорают, где все паникуют, бегут, лишь один человек смирно стоит, протягивая руку к палящему огню. Готовый поддаться этой опасности, взглянуть, перешагнуть грань. Сердце Чонгука начинает ускоряться, ладони слегка потеют, ногтем не сильно скребет деревянную поверхность. — Что же у тебя в голове, золотой ты наш? — Ким делает шаг, оказываясь между разведенных ног и резко нависает над парнем, уперев руки в стол по бокам от него. — Даже не пытайся говорить, что тебе не нравится, — Чон притрагивается ладонями к чужим предплечьям, медленно ведёт вверх, оглаживая сильные мышцы под приятной на ощупь тканью, той же дорогой возвращается и обратно упирает руки в стол, чуть позади себя, опираясь на них. Кожа наверняка была бы приятней. Намджун носом ведёт вверх по впалой щеке, приближаясь к уху. Касается губами хряща и шепчет: — Я и не планировал, — продолжает свой путь, уходя на линию подбородка, невесомо, еле-еле чувствуя кожу, верно подъезжая к тому, за что тогда так зацепился взглядом. Чонгук шумно втягивает воздух. В доселе прохладной комнате становится жарче. По телу пробегают мелкие мурашки, а от такого шепота становится труднее дышать и внутренности сжимаются. Он слегка запрокидывает голову, поддаваясь ласке, уже начиная чувствовать микровзрывы под ребрами. Ким оставляет горячее дыхание на щеке, шумно выдыхает, чуть отодвигается, чтобы заглянуть в эти начинающие поддаваться пелене желания глаза. В них зарождается новый космос, очередные звезды, черноту начинает поглощать что-то яркое, опасное, даже, скорее, взрывоопасное. Он облизывает нижнюю губу, придвигается так, что их разделяют жалкие миллиметры. Оба перестают дышать. — Интересно будет послушать новую симфонию, — в воздухе начинают мелькать искры. Ухмылка с его лица так никуда и не ушла. Чонгук хлопает большими глазами. Бровки домиком, приоткрытый в недоумении рот. Опять образ самой чистоты и непорочности. Но дважды один и тот же фокус не сработает. — Ты имеешь в виду, — договорить он уже не успевает. К мягким нежным губам прикасаются суховато-грубые. Легко-легко, одна сплошная нежность. Намджун целует нижнюю, и чувствует, как под кожей растекаются бриллианты. Импульсы бегут от кончиков пальцев к сердцу, ниже, почти к ногам, но по пути задерживаются. Он проводит по ней языком, захватывает в плен и верхнюю. Напоследок прикусив, отстраняется. Выдыхает. И, черт возьми, чувствует, что ему почти жизненно необходим повтор. — Да, — еще чуть-чуть и он перестанет удерживать себя, разрушив это жалкое расстояние в десяток сантиметров, припав обратно к лицу напротив. Нить терпения на разговоры, которые не столь обмен мыслями, сколько банальная провокация, трещит, держится уже только на последних слабых волокнах. — Именно это, Гук-и. Чонгук поднимает руку, зарываясь в осветленные волосы. Закусывает губу, еле дышит, глаза ни на секунду с чужих не сводит, а потом тихо, выложив всего себя на растерзание, шепчет: — Что ж, — сжимает пряди в руках и резко притягивает к себе, выдыхая слова в намджунов рот, — я готов исполнить ее для тебя. Остатки рассудка с треском порвались, пожелав счастливо оставаться. Сердце прыгает вниз с крыши дома, когда Намджун впивается в такие притягивающие губы. От нежности не осталось даже фантомного ощущения. Он кусает, будто дьявол в попытке высосать, испить сладкую душу до дна, терзает, пока Чон хватается за плечи другой рукой. Между ними воздуху становится тесно, но они все продолжают, ближе-еще-сука-ближе, чтобы стукнуться ребрами, чтобы друг в друге утонуть. Крышесносный поцелуй становится смазанным, Намджун изучает губами уже щеки, подбородок, спускается на шею. Чонгук шумно втягивает воздух, но толку в этом нет, не помогает, он все равно задыхается. Его легкие нуждаются не в кислороде. Им нужно что-то еще. На светлой коже укусами и засосами расцветает шедевр талантливейшего художника. Ким кусает ключицу, над его ушами тихо-тихо проносится почти-стон. Цепляет пальцами край футболки цвета хаки и рывком тянет, снимая. Он закусывает губу, голодным взглядом бегая по настолько красивому телу. Титаническими усилиями не смотрит на забитый рукав, ибо знает, что если посмотрит — пропадет. Поэтому молниеносно припадает к плечу, добавляя новых красок, нигде надолго не задерживается. Подключает руки, изучает бока, руки, каждый открывшийся миллиметр. Дотрагивается до правого запястья, медленно, невесомо поднимается выше. Не прекращает мучить шею, но теперь постоянно отвлекаясь на татуировки, просто не имея никаких сил оторваться. Завороженно оглаживает контур каждой. Сверху раздается тихий смешок. — Я и не думал, что они произвели на тебя такой фурор, — Чонгук весь красный, шумно дышит, рукой сжимает стол так, словно он его подставил в сделке всей жизни. Смотрит ошалевши, поражая Кима размером зрачков. Ему становится не до шуточек, когда Намджун наклоняется, прислоняясь губами к смайлику на пальце. Дальше к каждой букве, сердцу, логотипу, дальше, выше, к «козе», проводит языком по каждой цитате и линии, чувствуя выпирающие вены. У них обоих голова кругом. Чон умирает от каждого ощущения, а Ким воскресает от каждого звука божественной мелодии. — Об этом ты тогда думал? — надпись «truth» становится блестящий, а Намджун ощущает соль. — Как будешь выцеловывать мою руку? — сглатывает, чувствуя зубы сильнее привычного. — Как… Как я буду дорожать, подставляться и кричать твое имя? Чонгука и правда потряхивает. Он сам удивляется, как может связывать слова в таком положении, когда все вокруг наэлектризовано, а тяжесть в паху отметает даже попытки думать. — Давай-ка потише, — Намджун дошёл до финишной прямой и резко вцепился в край чонгуковских шорт, — а то «а» — нас услышат, и «бэ», — сжимает бедро, на что Чон тихонечко скулит, — я сейчас тебя выттрахаю так, что на следующем обеде стул тебе не понадобится. От хриплого голоса и смысла сказанной угрозы Чонгука кроет еще больше. Хотя, для него это звучит, скорее, как будоражащее обещание. Черная ткань слетает на пол, вслед за ней отправляется в круиз и намджунова толстовка. Решая, что раз «сгорел сарай — гори и хата», а также, дабы не уделять ещё три часа на восхваление неземных ног, Намджун сдирает и боксеры. И, пока Чон голодными глазами цепляется за каждый дюйм накаченного тела, быстро проводя рукой по внутренней стороне бедра, прикасается к стоящему члену. Чонгука словно с размаху ударили по голове. Сначала от увиденного, потом от ощутимого его размазало. Эмоции сменяются одна другой, начинают бегать по кругу, а стук сердца отдаётся оглушающим гулом в ушах. Он тяжело дышит и тихо-тихо постанывает, пока Намджун легонько толкает его в грудь, укладывая на стол. От контраста разгоряченного тела и прохладной поверхности в сотый раз пробегают мурашки. — Боюсь спросить, — ведёт вниз, задевая сосок, от чего лежащий шипит, и останавливается внизу живота, на что тот рефлекторно втягивается, — а смазка у нас есть в наличии? До Чонгука доходит не сразу. Было бы странно, будь иначе, ибо мозг его сейчас работает в режиме полёта, а сам он уже далеко вне зоны действия сети. — Чонгук-а, — кусает за ушко, в то время как пальцами проводит по головке, — давай, я задал не такой сложный, но очень важный вопрос. — Было бы проще, если бы, — приоткрывает закатившиеся ранее глаза, прожигая Намджуна помутневшим взглядом, — ха… Если бы ты меня сейчас не мучил. — Мне прекратить? — Только попробуй. Ким усмехается, хотя самому в джинсах давным-давно больно. — В шортах, — наконец соображает Чонгук, зачесывая мокрые волосы назад и сдавливая свой лоб пальцами, — там где-то есть карман. Намджун поднимает с пола одежду и вытаскивает маленький бутылек, в котором отсутствует совсем чуть-чуть. — Клубничная? Отличный выбор, — усмехается Ким, выдавливая небольшое количество на пальцы. Обоих потряхивает, оба перестают дышать. Чон даже ответить на «шутку» не может, внимательно следя за руками, что находятся в опасной близости от того, что мама говорила бережно хранить и никому, как книгу, не доверять. — Даешь заднюю? — продолжает свой стэнд-ап Намджун, заметив тоненьких страх в чёрных омутах. Приближается ближе, в самые губы выдыхая, — Не бойся, все пройдет как по маслу. — Как же я люблю твои анекдоты, — без единого отголоска смеха цедит Чонгук, поднимая руки и хватаясь ими за рельефные плечи. Ничуть не обидевшись за свою недооцененную юмористическую натуру, он проталкивает палец в жаркую обитель на одну фалангу. Внимательно следит за лицом мелкого, а на нём сейчас шоу покруче голливудского боевика. Чонгук пытается не царапаться раньше времени (ещё успеет), но для этого акта самопожертвования приходится сдерживать все в себе. Жарко, как в аду. Хочется, уже невыносимо, возбуждение приближается к пику, когда становится уже плохо. Все тело стало сплошным комком нервов. И теперь, когда в него, наконец, вторгаются, ко всей тахикардии и дрожи прибавляется боль. Хотя, это еще даже не разминка, до истинной боли ещё далеко. Пока просто неприятно. Палец скользит дальше, раздвигая давно никем не тронутые стенки. Намджун старается не торопиться, пощипывая второй рукой внутреннюю сторону бедра. Спустя непродолжительное время добавляет еще один палец. Правда старается делать все медленно, аккуратно, насколько позволяет поплывшее сознание… Но Чонгуку все равно больновато. Взгляд плывет уже не только от пелены вожделения, а еще и от начинающихся слез. Ким придвигается, целует его в лоб, зажмурившиеся глаза, виски, усыпает поцелуями все лицо, раздвигает пальцы «ножницами» и шепотом просит немного потерпеть. С затягом, тягуче неторопливо двигается, превращая дискомфорт в нечто привычное, а после в сладкую пытку. Чонгук начинает дышать чаще, слабо постанывать, уже сам насаживается. Намджун для подстраховки добавляет третий и, видя положительную реакцию, понимает, что пора переходить к верхушке торта, к тому, ради чего они тут собрались. Ощутив удручающую пустоту и услышав лязг расстегивающейся молнии, Чон сглатывает. Чувствует головку у своего входа, сжимает плечи сильнее и на автомате перестает дышать. План Намджуна войти спокойно, не спеша, с крахом покрылся трещинами и рассыпался. Желание выбило рассудок, оставив только животную жажду, потому все случилось резко. Возможно слишком. Чонгук стонет донельзя громко, но его резко затыкают рукой, в которую он впивается зубами. — Тише, — шипит Намджун, параллельно сходя с ума от жара и узости. Меняет руку на губы, чувствуя привкус собственной крови. У Чонгука по щекам стекают слезы, все горит, места соприкосновения плавят кожу. Он стискивает чужие волосы, пытается расслабиться, хоть как-то соображать, но не может. Все его существо сейчас сконцентрировано внизу и на терзающих губах. Когда Намджун делает первый толчок, в Чонгуке взрывается галактика. Он стонет, звук глохнет в смазанном поцелуе, проводит по намджуновой спине, оставляя алеющие полосы. Это не описать ничем, ему бы вечности не хватило, чтобы описать даже примерно. — Боже, — на секунду ему дали передышку, но снова впились обратно в уже покрасневшие уста. За дверью, возможно, все еще стоят их коллеги-друзья-семья. И, как бы не было прискорбно, вряд ли такой перфоманс они оценят по достоинству. Медленный темп довольно резво сменяется на быстрый. Шлепки и хлюпанье смазки кажутся громче колонок в каком-нибудь ночном клубе, слишком громкое дыхание и слишком однозначные тихие стоны. Чонгук старается сдерживаться, но его вдалбливает в стол Ким, сука, Намджун. Сдерживаться при таких условиях не то чтобы сложно, это чисто физически невозможно. Толчки замедляются, но член входит глубже, отчего Чонгука почти подкидывает. Его размазывает, каждая частичка и мышца напряжена, наслаждение импульсами течет по венам и гонит сердце в сумасшедшем ритме. Ему кажется, что он выше рая, ниже ада, настолько хорошо, как никогда не было. А Намджун видит то, что воображение подкинуло ему в его мысленную выставку мировых шедевров. Извивающееся тело, капли пота, написанное на лице наслаждение, кое еще никто будто и не испытывал. Слышит обещанный музыкальный хит, искренне сожалеет, что так тихо и зацепляется за навязчивую пролетевшую мысль о повторении, но уже с криками на весь дом. Ей-Богу, он бы сейчас многое отдал, за возможность не затыкать истерзанный и замученный рот, наслаждаясь усладой для своих ушей. — Господи, Намджун — сиплым шепотом зовет Чонгук, беря его лицо в ладони и прислонясь лбом ко лбу. Он на грани. Пара движений на члене и внутри, и Чонгук, вцепившись в осветленные пряди — он их в покое не оставит — и закусив до крови губу, кончает себе на живот. Он видит и чувствует яркие крышесносные фейерверки, пальцы на ногах поджимаются чуть ли не до хруста. После нескольких толчков следом изливается и Намджун, предварительно выйдя из вымотанного тела. Они пытаются отдышаться, с горем пополам прийти в себя. Ким падает лицом на грудь лежащего, ибо ноги итак уже свое отработали и более держать на себе тушу не собираются. Он слышит, как пульс мерно выравнивается и чувствует со своим то же самое. — У тебя фетиш на мои волосы, что-ли? — говорит, ощущая копошение своей головой. — Я думал, что ты давно уже это понял, — переводит взгляд с потолка на темные бездны, улыбаясь. — Да, просто сейчас я в этом окончательно убедился, — смотрит в ответ, отзеркаливая улыбку. А потом глаза спускаются ниже, на расцветшие мазками засосы и щедро рассыпанные укусы. Намджун облизывает губу и уставши усмехается. — Возьму на заметку, что порой твои идеи нереально гениальные. Не щипайся, — весело наставляет Ким, получив шипок на руке за недооцененного юного гения. Чонгук фыркает, а Намджун уже в открытую хихикает.