Удивительный

Артём любит маленькие чудеса. Радугу после долгого дождя, жизнерадостные улыбки от незнакомцев, бабочек, садящихся прямо ему на плечи, и Серёжу. Потому что Серёжа эти маленькие чудеса создаёт. Они волшебным паззлом собираются в большое счастье, и Серёжа — этого счастья сценарист. И пусть все вокруг грубо оговариваются, маленькие искринки радости Артёма именуя совпадениями, он знает — это самое настоящее колдовство сказки, прорвавшееся в его жизнь. А Серёжа всё звонит и звонит изо дня в день в домофон Артёма, просто чтобы побыть рядом. Даже если Артём откажется открывать от банального «я плохо выгляжу», Серёжа у подъезда будет стоять ровно до той поры, пока не наговорится и не наслушается — телефон ведь умудрился разбить, а общаться с другом как-то надо. Артём с тех пор, как с ним познакомился, узнал, каково это — с людьми разговаривать. И к своему неуместному удивлению, понял, насколько сильно он нуждался — и нуждается — в простом «как дела?» субботним вечером. Как необходимо его восприимчивой натуре растрачивать время в разговорах, делиться каждой деталью, которой как всегда уделил гораздо больше внимания, чем простые прохожие. Артём на мир смотрит глазами жадноватого, любознательного мальчишки. Но все эту заинтересованность в окружающем мире воспринимают как черту типичного ботана, а простое умение схватывать на лету путают с занудством. Оценки зависят не от уровня знаний, скорее, от уровня хитрости. А Артём совсем не хитрый. Достаточно сообразительный, чтобы своим ограниченным в плане мышления одноклассникам не доверять, но не хитрый. А ещё он не имеет в списке своих способностей пункт «не высказывать свои мысли», так что Серёжа, будучи новеньким в школе, от Артёма в первую же очередь слышит «красивый». Фраза сопровождается мечтательным вздохом и тут же прикрытым ртом, но Серёжа всё равно смеётся. Добродушно так, что Артём впервые на полном серьёзе думает о полноценной дружбе. От Серёжи, с его янтарными глазами и тёплой майской улыбкой, веет весенней свежестью и непробиваемой искренностью. И даже спустя несколько лет дружбы, совместной учёбы и подростковых загонов, он себе не изменяет. Артём сначала думал, что это из-за интернета. А точнее, его отсутствия у Серёжи. У него ведь ни социальных сетей, ни телефона нет. Да и мысль та казалась Артёму вполне логичной: Серёжа просто живёт в реальности, не отвлекаясь на регулярные скандалы в интернете и посвящая себя целиком только родителям, Артёму и гитаре. Расписывает в толстых тетрадях идеи для новых песен, аккорды уже существующих, и смиренно копит деньги на переезд. «Удивительный», — думает Артём. «Нищий», — издеваются одноклассники. Правдиво, но грубо. Артёму несвойственно хотеть драки, но жизнь открывает ему всё новые и новые особенности его же характера. Правда, непонятно, можно ли преувеличенное желание защищать Серёжу приписать к достоинствам. И когда тот в очередной раз звонит в домофон и просит с ним погулять, Артём в голосе ловит нотки тревоги. Он проклинать готов свою фантазию за быстрый подкинутый образ: Серёжа стоит у подъезда и неспокойно с ноги на ногу переминается. Эта картинка резко отличается от привычного образа терпеливого подростка. Артём спускается быстро, пропускает ступеньки, как будто под домом его счастье ждёт в самом прекрасном обличье. Отчасти оно так и есть, но почему-то на душе беспокойно за него. — Привет? Серёжа сразу же, как только видит Артёма, тянется к нему и буквально падает в объятия, словно это единственное верное решение всех проблем человечества. Он слабый, и Артём этого не видит и не слышит, скорее чувствует натренированной интуицией. Серёжа не драматизирует и спектаклей с истериками и театральными вздохами не устраивает — стыдно ведь. Зато цепляется длинными пальцами за плечи друга и отпускать не хочет. Сказать по правде, сам Артём не привык. Он ни в коем случае не против долгих объятий и чужого тепла, нет. Просто Серёжин запах — такой родной и запомнившийся — так и не даёт понять, что делать дальше. Пожалуй, не совсем они и друзья, раз при таком незначительном жесте у Артёма в голове целая полка с мыслями развалилась к чёртовой матери. Пожалуй, оба это понимают. И слезливых признаний с крайностями не будет, ведь Серёжа даже сейчас держится как может, учитывая затянувшиеся объятия. — Всё хорошо? — Не совсем. Серёжа признаёт нарочито беззаботно, впервые в жизни пытается что-то от Артёма уберечь. — Что случилось? Артём, ясное дело, напряжён. Непривычно себя чувствовать на чужом месте: обычно именно он бессовестно использует Серёжу в качестве подушки, в которую можно покричать и поплакать. Жизнь, видно, решила напомнить, каково это — отдавать, а не только лишь восторженно принимать. — Оценки. Но ты и сам знаешь. Мама на собрание ушла. Осознание приходит быстро, и Артём вспоминает ту багровую ненависть, с которой Серёжа недавно вчитывался в параграф в учебнике по биологии. Он в этом мире добр ко всему, кроме одной единственной учёбы. Не понимает школа, что хорошие оценки — не показатель здорового и хорошего ребёнка. Не полюбят учителя за «халатность» по отношению к их предметам. Не поймут родители, что теоремы по геометрии и бесконечные формулы по физике не способны человека осчастливить. А Артём понимает. Артём понимает, даже будучи отличником, каково это: терпеть попытки взрослых промыть им мозги и заставить учиться. И это при том, что в оценках Артёма сомневаться не думает никто. Иначе говоря, гнилой человек с безупречным высшим образованием остаётся гнилым человеком. А Серёжа норовит из яркой кляксы превратиться в сгусток нервов. — Мне так жаль... Противно Артёму после такой длительной паузы повторять клише из миллиарда сентиментальных сюжетов, но растерянность вдавливает его в землю, топчет остроумие. Да и тело совсем не слушается, чего таить. Мозг в отчаянии шепчет: «слишком долго, хватит», пытается напомнить Артёму о личных границах и дискомфорте, но пользы от этих просьб мало. Потом будет неловко, но сейчас ведь так тепло и приятно. Но Серёжа после той фразы резко отстраняется, и Артём знает, почему. Он своё олицетворение счастья изучил: Серёже не хочется портить кому-то настроение. Серёжа будет говорить и шутить, даже если найдёт сотни причин плакать. Почему? Потому что чьи-то причины плохого настроения ему кажутся гораздо глубиннее и обоснованнее. Даже сейчас, с опущенной головой он наверняка винит себя за это резкое проявление слабости. Все же учатся нормально и не теряют нервных клеток, а Серёжа отчего-то не может, и из-за этого утруждает друга. И Артём не знает, что говорить и как себя вести. Не знает, но старательно пытается хоть что-нибудь придумать. — Давай тогда подождём, пока твои родители не остынут. — А если совсем не остынут? У меня там две тройки и одна двойка выходит. — Тогда я заставлю свою маму тебя усыновить. В этот раз Серёжа лишь пытается улыбнуться с искренней радостью, но выходит всё равно измученно. По крайней мере, если он не сможет получить хоть какое-нибудь образование, то рядом будет Артём, такой же интересный и жизнерадостный. — Несправедливо всё-таки, — почему-то говорит Артём. — Вот стараешься, учишься непонятно зачем, а через много лет проснёшься с болью по всему телу и будешь думать, что слишком много себя уделил учёбе, которая даже бонусов особых не даст. Просираем ведь. — Не иначе. Идут в сторону пляжа они скорее интуитивно, не договариваясь. Когда среди любимых локаций он стоит на первом месте, им даже думать не приходится — ноги сами плетутся. «На закате он особенно красивый», — думается Артёму не то про пляж, не то про Серёжу. Он только и может наблюдать и чувствовать, что сейчас сорвётся на отчаянный крик. Непривычно смотреть на Серёжу с опущенной головой, непривычно его видеть таким подавленным, непривычно идти и не слышать его. Почему он не скажет своё любимое: «Да шучу я, расслабься, дурачок»? Почему не назовёт его глупым и не скажет, что беспокоиться не о чем? Артём, может, и принимает всё близко к сердцу, но сердце это оживил именно Серёжа, и удивляться тут нечему. А Серёжа молчит всю дорогу, косится только под ноги, пока из многочисленных драматизированных мыслей Артёма постепенно складывается трагедия похлеще Шекспировских. И мысль о том, что и громким сиренам иногда нужно быть тихими совсем не успокаивает. — Серёж, — ему хочется поговорить о чём-то отстранённом, отвести друга от школы настолько далеко, насколько это возможно. Спросить, как успехи с написанием песни, какой его любимый альбом Би-2, почему сегодня за спиной не торчит гриф гитары. Но всё равно ведь в голове мысли сводятся только к одному: — Ты такой удивительный. Говорить Артём начинает всегда раньше оптимального времени, однако сейчас совсем не жалеет об этом спонтанном «признании». Когда Серёжа хихикает, пусть и едва слышно, можно только смотреть за плавным подрагиванием плеч и невольно улыбаться. Артём так и делает, безмерно радуясь этой крупице хорошего настроения. Ему некогда жалеть. — Просто ты любишь удивляться. Закат в мае тёплый, не такой противно-жаркий, как в разгаре лета, когда после тяжёлого дня на подработке хочется вдавить солнце в горизонт. Хотя... Артёму нет дела сейчас до заката, все его мысли шумным хороводом вертятся вокруг последней фразы. А разве не в этом суть родственных душ? Один готов удивлять, второй — восторгаться. И нисколько не важно, как часто. — Не задумывался о нашей гармоничности? — спрашивает он. — Я где-то читал, что шансы человека встретить идеальную вторую половинку — всего один к трёмстам тысячам. — Вторую половинку, говоришь? — Серёжа краснеет изнутри, а на лицо выставляет улыбку. Смелое заявление. «Наверняка оговорился», — думает он. — Ну просто идеально подходящего человека трудно найти. Артёму хочется только смелости, которой он никогда не обладал. Ему легче учиться на отлично, чем терпеть на себе укоризненный взгляд учителей; легче пойти домой долгим путём, чем встретить неприятных одноклассников; легче быть просто другом, чем сказать три заветных слова. Именно поэтому он решает сменить тему, но довольно необычным образом: бежит вперёд, прямо на прохладный песок, хватает первый попавшийся камень и бросает в воду. Неловко. Кто-то неподалёку — кажется, на пирсе — играет на гитаре. Какой-то гитарный риф, видимо, из репертуара Хозиера. Достаточно нетипичный, чтобы не спутать с кем-нибудь другим. По крайней мере, Артём пытается думать о музыке. Когда Серёжа всё-таки до него добирается, Артём уже сидит около воды. — Дурачок, — неприлично мягким голосом произносит он. — Кто ж сначала говорит об идеальных вторых половинках, а потом от них бежит? Серёжа протягивает ему руку. Это их давний жест, легко заменяющий любую просьбу, а сейчас Серёжа хочет спросить одно: «можно?». И когда Артём вместо простого касания переплетает их пальцы, Серёжа может поклясться, что слышит, как сумбурно и громко бьются их сердца. Каждый удар словно превращается в микровзрыв. Тёплыми пальцами Серёжа проводит по щеке Артёма и совершенно не верит, что и его настигла эта любовь, о которой все вокруг поют. Даже сейчас, с пирса кто-то продолжает пропевать строки «Я приполз сюда из Эдема, просто чтобы посидеть под твоей дверью». Артём для него за полминуты спустился с восьмого этажа, хоть это и кажется сложным. Говорят, что сложно определить момент, когда начинаешь любить человека. Серёже не сложно — он помнит то неловкое «красивый» во время первой их встречи и до этих самых пор не может перестать умиляться этой привычке Артёма. Доверчиво заглядывая в Серёжины глаза, Артём не знает, что лучше: что его друг отвлёкся от своих проблем, или что его друг может стать кем-то более близким. Казалось бы, куда ближе, правда? Однако Артём уже в следующую секунду чувствует чужие губы на своих. Живописно выглядят двое парней, впервые ощущающие на себе взаимную влюблённость на фоне заката. Артём полностью посвящает себя Серёже и чувствует, как мелким током прошибает всё тело от застенчивого касания губ. Если бы у Артёма была хоть одна мысль в голове, то она заключалась бы в одном-единственном слове. В прилагательном из двенадцати букв, первая — «у», последняя — «й».

***

— Ты о моих проблемах беспокоишься больше, чем я сам. — Я за двоих беспокоюсь, ну. — Ты загнался и перенервничал из-за того, что у меня оценки плохие... — Ну и что, я всё принимаю близко к сердцу. — ...и в конце концов, успокаивать тебя пришлось мне. — Ну Серёж! Серёжа не забудет этот день примерно никогда.