Праздник жатвы

Это был третий год, когда Аю вместе со всеми отмечала праздник Жатвы. Она хорошо помнила, как ей было страшно в первый раз - и как одновременно с этим она испытывала радостное возбуждение. Ещё бы, раз её позвали на праздник - значит, она совсем уже взрослая. Так что - ни в коем случае никому не показать, что боишься, а не то засмеют и отправят домой. Она точно знала - её старший брат ничего не испугался бы, даже когда был маленьким; поначалу, пока собирали ветки для костров, разжигали огонь и готовили угощение, она и держалась поближе к нему. Потом - осмелела, проснулось любопытство. Да и так красиво всё это было: пламя в сумерках осеннего вечера, ребята из деревни, играющие музыку - кто на чём умеет, и вместе с тем удивительно слаженно. Наконец, запахи пряностей, от которых сводило живот - поскорее бы уже начался праздник, и можно будет сперва украдкой, а потом в открытую брать со столов угощения, даже то, что обычно запрещали взрослые. Они с братом уже заранее поспорили, кто съест больше острого рагу - а уж туда перца не жалели. Наверняка брызнут слёзы из глаз... - Ну что, мелкая, как тебе? Страшно? - брат всё чаще подходил к ней, дёргал за рукав, за тонкие косички. Аю тогда подумала - наверное, старшие сказали ему не мешаться под ногами, пока идут приготовления, вот он и бегает к ней - обычно он не спешил уделять ей время. А жаль - она любила с ним играть. - Небось, дрожишь вся? - в очередной раз спросил он, и Аю уже хотела отмахнуться - мол, отстань, ничего я не боюсь. Но... тут он как-то странно на неё посмотрел. И спросил, вкрадчиво и тихо: - Как думаешь, за кем этой ночью чудище придёт? И в это же мгновение страх вернулся - и обратился в отвратительный, туманящий разум ужас. Аю поняла, почему брат заговорил об этом именно теперь. Потому что только что на середину поля вытащили огромное, почти на две головы выше её отца, соломенное чучело - а сама она, встань рядом, в сравнении с ним была такой маленькой, что уткнулась бы ему в живот. Но... нельзя было к нему подходить. Нельзя было ни в коем случае трогать его раньше времени. Плохая примета. Потому что чудище всегда было где-то рядом - и оно могло услышать твои шаги, почуять твой запах. И если привлечь его внимание, то оно проследит твой путь до дома - и убьёт именно тебя. Впрочем, некоторые говорили, что это только слухи. Что эту примету выдумали те, кто желал похвалиться - они-то и прикасались к чучелу прежде, чем должен был начаться ритуал, и обязательно у всех на глазах, чтобы односельчане верили в их храбрость. Самые старшие - и, как думала Аю, самые мудрые - уверяли, что чудище нельзя призвать, ни случайно, ни намеренно. Что оно делает собственный выбор - и никогда нельзя предсказать, на кого он падёт. Именно в этом и суть праздника. По окончании его один умрёт - и этим отведёт беду от других. Весь следующий год в селении будет спокойно, зима будет мягкой, лето - радостным, а осенью снова соберут богатый урожай. И праздник будет одновременно благодарностью - и ритуалом. Кого-то принесут в жертву - и он сам не будет этого знать... - Бедняжка, аж съёжилась вся, - брат негромко рассмеялся - и потрепал Аю по волосам; она вздрогнула, но была благодарна ему, что он прервал её мысли. - Да ладно тебе. Тех, кто здесь в первый раз, никогда не забирают. Говорят, чудище таким не наестся... ха! - должно быть, брат снова увидел в глазах Аю страх. - Нет, я правду говорю. Не трясись ты так, всё будет хорошо. Тут столько народу - с чего ты вообще взяла, что явиться могут именно за тобой? Аю не смогла ему объяснить, что боялась даже не этого. Просто она впервые в жизни так остро почувствовала присутствие смерти, невидимой, но почти осязаемой, холод по спине, лёгкие касания ветра; смерти, которая словно бы бродила в толпе людей, не издавая ни звука - неизбежная и непобедимая. Она готовилась унести с собой только одного - но постоять собиралась рядом с каждым. Как будто напоминала - не сейчас, так потом. Не в этом году, так в следующем. Все умрут. Все когда-нибудь, рано или поздно, умрут - и в этом было что-то одновременно пугающее и правильное. Почти как окрики матери, от которых хотелось пригнуться, будто уворачиваясь от удара, и которым ничего нельзя было противопоставить, потому что родители правы всегда. Их надо слушаться. Иначе - пеняй на себя, только на себя... Однако словам брата она всё-таки поверила - и страх постепенно стал отступать. Музыка - быстрее, громче, и начинались танцы, и то и дело повсюду слышался радостный смех. Действительно, зачем бояться раньше времени? Она, Аю, ещё такая маленькая - она очень давно не слышала, чтоб кто-то её возраста или младше умирал. Значит, маленькой быть не так уж и плохо. И почему все так стремятся повзрослеть?.. - ...Смотри, смотри, не зевай! - брат каким-то чудом снова оказался рядом - вот же вездесущий. - Сейчас начнётся... Почти все и вправду уже собрались вокруг чучела - и брат потащил Аю за руку через толпу, чтобы она смогла хоть что-то разглядеть, а не пытаться выпрыгнуть из-за чужих спин. Будь она младше - села бы отцу на плечи, но отцу было не до неё, да и глупо уже его о таком просить. Ну и ладно - посмотрит и так. Аю знала, что должно произойти. Выйдут двое самых сильных мужчин из всего селения - и на глазах у всех они должны будут подраться, чтобы решить, кто из них более достойный. Не хотелось ей на это смотреть - Аю ненавидела драки, но знала, что если она закроет глаза или отвернётся, то брат будет припоминать ей это весь год. Так что - придётся смотреть. - Когда-нибудь, - тут же сказал он, - я сам буду здесь стоять. И я обязательно буду победителем. Вот увидишь!.. ...не будешь, потом отвечала ему Аю, словно эти слова могли долететь до него в прошлое. Но это было потом, потом, потом. Пока ещё - продолжался праздник. Самый сильный взял тяжёлый топор - и одним махом отрубил соломенному чучелу голову. Только позже Аю думала, что значение этого ритуала совсем иное, чем говорили её родные. Никакая это не победа над страхом, над грядущими холодами, над смертью. Это - словно бы преддверие этой смерти, это не человек побеждает чудище, это чудище сильнее человека во сто крат. Человек - как игрушка для него, соломинки, пусть сложенные вместе, но как легко их переломить одним движением... Однако время этих мыслей тоже ещё не пришло. Все ликовали. Праздник начался по-настоящему. ...в том году он стал для Аю счастливым. Были и танцы, и тыквенный пирог, и даже немного горячего вина со специями - мать ужасно ругалась, но отец махнул рукой - праздник же. Она даже, кажется, захмелела немного - потому что всё слилось для неё в одно сладостное чувство, похожее на яркий сон. Запахи и ветер, костры в поле, свеча на окне - уже дома... Тогда брат оказался прав. Чудище пришло за незаметной и тихой вдовой, которая жила на окраине, - никто даже не помнил, была ли она на празднике. Все вздохнули спокойно - и Аю тоже. Миновало. Это значит... ...значит, и впрямь можно не бояться. Так подумала она через год. Страх ушёл совсем - она была беспечна, ей было даже слишком хорошо - это Аю поняла уже потом. Нельзя было так себя вести. И пусть говорят, что всё это приметы - она нарушила все запреты, колторые только было можно. Ей так хотелось показать всем, что ей не страшно. Что она смелая. Самая смелая. Она пустилась в пляс - и пригласила самого красивого из мальчишек (который, конечно, всё равно не сравнился бы с её братом, но то ведь брат!). Она утащила из корзины несколько кусочков засахаренной тыквы - и раздала друзьям, хотя они даже не просили её об этом и угощение приняли нехотя, воровато переглядываясь, пряча страх. А потом... ...всё, что она хотела, - лишь слегка прикоснуться к чучелу. Тоже - чтобы доказать всем, что не боится, и - совсем чуть-чуть - может быть, чтобы окончательно отогнать и собственный страх. Они с друзьями собрались вокруг - и она протянула руку. И вдруг сама не поняла, что происходит - вроде бы кто-то из ребят нечаянно толкнул её. Она ухватилась за торчащие соломинки, чтобы не упасть, инстинктивно, не задумываясь - и через несколько мгновений вышло так, что чучело рухнуло на землю вместе с ней. Никто даже не ругал её. Только те, кто был рядом, смотрели странно - и никто не сделал и шага, чтобы помочь ей, пока она неуклюже пыталась поставить чучело на место. Оно было странно тяжёлым, а ведь вроде бы просто солома, - или это ей так казалось. Наконец, кто-то позвал её отца - и он справился, отогнав Аю прочь. Он почти даже не смотрел её - но когда они единственный раз встретились взглядом, в его глазах плескалась боль. Как будто он... прощался? Когда водили хоровод, только брат решился взять её за руку. Как будто она подхватила заразу, и эта зараза могла перескочить на любого. "Но ведь это просто примета... разве нет?" ...все убедились, что приметам стоит верить, когда чудище пришло к их матери. Аю так и не узнала, как это случилось. Она была уверена, что, случись что-то в их доме, все проснутся от крика - но мать не кричала. Никто не кричал, никто даже не проснулся. Её просто нашли наутро - в её постели, на окровавленной простыни, со страшной раной там, где до этого билось сердце. И - с застывшим, остекленевшим взглядом. Отец спал на сеновале в эту ночь - и, вернувшись, обнаружил её. И только тогда Аю с братом услышали его крик. Почти никто не пришёл на похороны - это тоже считалось дурной приметой. И только тогда Аю поняла, как она злится. На всех, на всё селение, на этих людей, которые вроде бы были им друзьями, да что там - она считала их почти семьёй, большой-большой и дружной, а они - они так подло радовались, что смерть пришла не к ним. Что они смогли сбросить это бремя на кого-то другого, не предаваться горю, а вздохнуть с облегчением. Но ведь это мог быть и кто-то из них! Кто угодно!.. Пусто, нехорошо стало в доме без матери. Отец поначалу держался, работал вдвое больше, чем раньше - как будто за себя и за мать, а потом - сломался как будто. Всё чаще Аю видела, как он пьёт - а потом засыпает без сил. Дела по дому, конечно, брала на себя - никто её не просил, сама так решила. И вдруг поняла - вот теперь, только теперь она стала взрослой. Она - и брат её тоже. Брат же был единственным, кто подошёл к ней и сказал: "Ты ни в чём не виновата". Конечно же, он даже не надеялся, что она ему поверит. Однако вот что Аю заметила: после этого в селении действительно почти никто не умирал. Уснула в своей постели и не проснулась бабка Моми - так ей и лет было уже под девяносто, никто даже не удивился. Страшнее было, когда один из друзей брата, совсем ещё мальчишка, упал с коня и сломал шею - Аю хорошо помнила, как выла его мать, но... сама почти ничего не почувствовала. Да, был лёгкий холодок по коже - и всё же это её тело отозвалось, а не её сердце. Сердце же говорило: бояться нечего. Это просто случайность, они бывают всегда, но на самом-то деле - всё в порядке. Всё спокойно, как и обещали на празднике. У них в семье ещё трое детей, этой женщине будет кому дарить свою любовь. Это не страшная смерть. Ничего уже не будет страшнее, чем пустой, мёртвый взгляд матери, которую погубило чудище. Эта смерть словно бы отделила их семью от остальных - Аю чувствовала, что на них смотрят, как на прокажённых, как и в тот вечер, когда по её вине упало соломенное чучело. Неужели думают, что чудище придёт в одну семью дважды, если отстраниться от них? Бывало ли так раньше? Она пыталась расспрашивать - то друзей, то стариков, но все они отмахивались, отворачивались, не хотели разговаривать. Вспоминать о смерти - не хотели. Чем ближе был новый праздник - тем меньше. ...в конце лета брат сказал, что отправится на работу в соседний городок. Что кто-то из его друзей уже делал так раньше - когда в семью пришла нужда, что у него есть там старые знакомые, и они могли бы приютить его. Ведь всё-таки... после смерти матери... - Ты ведь понимаешь, Аю, да? Ты... отпустишь меня? И так виновато он выглядел в этот миг, так потерянно, что Аю сразу всё поняла. Не в заработке было дело - пусть отец и ударился в пьянство, он держал себя в руках, и они всё ещё не голодали. Нет. Если брат уедет в город, это будет значить только одно - и для него, и для всех. Его не будет на празднике. Потому что... Аю не сразу позволила себе принять эту догадку - потому что он впервые по-настоящему испугался. Он думал не о них. Ему хотелось сбежать. Конечно же, Аю отпустила его. Так будет лучше. Там никто не знает его, там он, может быть, встретит свою любовь. И... наверное, чудище не доберётся до него. Ведь не доберётся... правда? ...на празднике ей предстояло быть одной. Об отце она даже не думала - как будто чувствовала, что он не нужен чудищу. Стал он бледной тенью - как будто и не живой уже, а смерть является лишь за теми, кто ещё жив. Но вот она, она - живая. И в этот раз ей уже точно, абсолютно нечего было бояться. Она уже навлекла проклятие на себя и на свою семью. Ей нечего терять. ...а значит, она должна попытаться. Отец заметил, как она берёт со стола нож - и посмотрел на неё странным, очень печальным и как будто бы чуть насмешливым взглядом. Аю прекрасно понимала, что значит этот взгляд, пусть даже отец не подкрепил его словами. Он всё равно говорил ей: "Думаешь, это поможет? Ты действительно решила, что тебе первой пришло в голову бороться? Да что против этого существа твой нож - каким бы оно ни было?" Она тоже ничего не сказала - однако и не отступилась. Вышла из дома - и отправилась в сторону поля. И, подойдя к чучелу, полоснула себя ножом по руке - и приложила ладонь к его груди, оставляя там алый след. Ей всё ещё пришлось тянуться, чтобы сделать это. На миг Аю даже почувствовала себя снова маленькой... и тут же это ощущение рассеялось. Она взрослая. И ей не страшно ничего. Танцевала так, словно остановись - и вмиг замёрзнешь, обратишься в ледяную статую; никто не присоединялся к ней - держались поодаль, словно чуяли её безумие. Снова выпила вина - на этот раз не потому, что оно было запретным, до запретов никому уже не было дела; просто чтобы стать частью праздника, этого дикого праздника, а потом - выплеснуть оставшееся на землю, чтобы расплылось алой лужей, так похожее на кровь. - Чья это кровь? - спросила и рассмеялась. Знала, знала, что им страшно. Чуяла их страх, чуяла, что, веселясь, они стремятся лишь отвлечься, забыть о том, что каждого из них этой ночью может не стать. Даже самые храбрые - всё равно боялись. Они говорили себе: "Нас так много, всё равно заберут не меня", но жутким эхом в голове звучали отчаянные мольбы: "Не меня, не меня, не меня". Все они мечтали, чтобы эта ночь поскорее закончилась, чтобы можно было, наконец, вздохнуть с облегчением: "Я живой, живой, живой". Аю было всё равно, выживет она или нет. Она то и дело хваталась за рукоять ножа - и в ней вскипала ярость. Кем бы ни было это чудище - она ответит ему. Пусть не победит - едва ли возможно победить - оно запомнит её навсегда. Однако ещё более удивительным было для неё и другое чувство. Ей хотелось не только отомстить. Ей хотелось узнать. Сколько лет уже отмечали этот проклятый праздник? Аю слышала о нём, когда была ещё совсем крошечной, но тогда ей ничего не объясняли. А раньше? Был ли он до её рождения? Почему его отмечали именно в их селении - ведь если брат сбежал в город, значит, там ничего этого нет? О чём бы она ни спросила - никто не сказал ей ни слова, даже отец - впрочем, отцу она верила, что тот и впрямь ничего не знает. Но другие... старики... неужели - и в свои годы они продолжали бояться смерти так сильно? ...вот голова соломенного чучела упала с плеч, и раздались ликующие возгласы. Жатва свершилась. Праздник в самом разгаре. И неожиданно для себя именно в этот самый момент Аю поняла, что она страшно устала. Громкая музыка, звонкие голоса, костры, бросающие в воздух искры, яркие костюмы. Это было похоже на дикий круговорот - и всё это время она держалась на грани, чтобы одновременно быть его частью и не дать ему себя затянуть. Не дать себе потерять голову, не поддаться иллюзии, что всё это - действительно праздник, что ничто страшное больше не коснётся её, что её ещё могут принять как свою в селении, если она переживёт эту ночь. Нет. Она навсегда теперь в стороне от всех. Ведь думала, что приняла это - почему же так тяжело? Нет сил, нет никаких сил. Устала давить рыдания, устала поддерживать отца, устала держать на своих плечах всё хозяйство. Устала корить себя, что не скучает по матери так, как должно - не вспоминает её голос, её руки, потому что никогда не чувствовала в них ласки. Устала винить себя, что навлекла беду. Устала... ...нет. Не может она сейчас сдаться. Да и разве она сдаётся? Всё равно - нож в руке, всё равно - ярость клокочет внутри. Только вот - на кого она сейчас злится больше? На чудище, которое разделило её жизнь на до и после, или на людей, которые отвернулись от неё в самый чёрный час? Взглянула в последний раз на чужое веселье - и направилась прочь. Ноги ныли от танца, саднил порез на ладони. Ничего, сказала себе. Смешная эта боль, можно даже не замечать; наверняка больнее будет, когда чудище вырвет ей сердце. Но... ведь мать не кричала. Только жутко застыл взгляд, словно она увидела что-то невообразимое. Найдут ли и её такой же - холодной, с остекленевшими глазами? А если... если чудище всё же придёт за кем-то другим? Если не примет её вызов? Вызов... Аю усмехнулась - какая же она глупая. Не пошла домой - ноги просто несли её по пустой улице, освещённой лишь луной, мимо домов с занавешенными окнами, где оставались пережидать ночь лишь малые дети - да редкие женщины, если не могли оставить этих детей одних. Остальные... остальные веселились. Праздновали. И - отчаянно желали смерти друг другу, отводя беду от себя. Злость снова всколыхнулась в ней, и Аю ускорила шаг. И вдруг - резко остановилась и выхватила нож, потому что позади ей почудились шаги. Обернулась - и застыла... - Мама? Ей показалось, что она произнесла это вслух, но на самом деле с губ сорвался только едва слышный шёпот. Отступила на шаг - и стала внимательно вглядываться в знакомые черты. Морщинки около губ, родинка на правой щеке, прядь волос, закручивающаяся у виска. Длинные ресницы. И... Чужие, глубокие, пугающие чёрные глаза. Значит, за ней всё-таки явились. - Только посмей подойти! И снова - голос, который должен был звучать уверенно, сорвался на хрип. Однако - почти в то же мгновение - вместо страха в ней снова проснулся гнев. Как посмела эта тварь принимать знакомый ей облик? Как ей только пришло в голову обманывать её - и ещё сильнее растравливать рану? Аю показалось, что она готова первой броситься на того, кто скрывается под личиной матери, - и всё же она медлила. Не могла. Как будто, если она это сделает, то заново на неё обрушится всё, что ей пришлось испытать. Как будто своими руками она что-то окончательно сломает. ...на кого она злится - на чудище или на людей? Смотрела прямо в чёрные глаза - и остальные черты материнского лица стирались, туманились, менялись у неё на глазах, и - вдруг снова становились смутно знакомыми. Вот вдова, к которой чудище явилось в позапрошлом году. Вот старший из братьев-охотников - Аю почти не знала его, лишь слышала, что он тоже умер после праздника Жатвы. Вот седовласый старик - неужели и он тоже?.. А вот - совсем уже незнакомцы, один за другим, Аю не узнавала их, но чуяла: это все они все, умершие один за другим, вереница мертвецов прошлых лет. Чёрные провалы зрачков затягивали её - глубокий-глубокий омут, но она не отводила взгляда. Вдруг поняла - сейчас откроется ей тайна. Эту ли тайну узнала перед смертью мать?.. Не страшно. Не страшно. Не страшно. ...и вот она снова на празднике Жатвы - на самом первом из всех. Чьими глазами она видит его? Почему тело не подчиняется ей? Лица вокруг, незнакомые ей лица - и всё же она словно бы вот-вот вспомнит их, всех до единого. Она знала их, она любила их, она думала, что они любят её в ответ - как же она ошибалась. Поле, выжженное поле вокруг, поле, на котором не взошли колосья, а значит, селению грозит голод. Долго-долго старцы решали, что делать, прятались от всех, возносили богам молитвы. Кто из них первым высказал то, что не решались произнести вслух остальные? Кто отважился сказать, что необходима жертва? ...кто посмел выбрать этой жертвой её сестру? "У меня никогда не было сестры", - пронеслась в голове мысль - и угасла. Не было, не было, не было. Не было ножа в руке, не было отца, не было брата. Сейчас она, Аю, глядела на мир чужими глазами - только вот такая знакомая проснулась в ней злость. Как будто она сама добровольно выступила вперёд, заслоняя сестру собой. Как будто это она смотрела на всех, с кем жила бок о бок, и не понимала - почему никто из них не возражает? Почему никто не говорит, что это безумие? Почему... почему все они только радуются, что выбрали не их - и не пострадала их семья? Есть ли разница, кто именно вонзил нож в её сердце? "Будьте прокляты". Кто произнёс это - та ли, кого считали чудищем жители селения, та ли, которую они сами убили, чтобы защитить себя от суровой зимы, или... она сама, Аю? "Теперь ты понимаешь?" Они стояли друг напротив друга - и только тут Аю вдруг поняла, как они похожи. Как будто перед зеркалом стояла она и рассматривала собственное отражение, девицу с распущенными волосами, рассыпавшимися по плечам, в расшитой алыми нитками льняной рубашке и юбке до земли. Такая красивая одежда - должно быть, лучшее, что у неё было. Как будто её наряжали на свадьбу - и ведь знали, знали, что никогда она не выйдет замуж... "Ты убьёшь меня?" Аю даже не задала этот вопрос вслух - просто подумала, но ей вдруг показалось, что незнакомка может прочесть её мысли. И вдруг разозлилась опять. Как будто она виновата в том, что случилось много, много лет назад! Как будто она была среди тех, кто согласился на жертвоприношение - не была же, не была! И её мать не была, и отец, и брат. Так почему они должны расплачиваться за чужой поступок? Почему они должны проходить эту пытку страхом - а те, на кого пал выбор, расставаться с жизнью? Разве это справедливо?! Чёрные, чёрные глаза. Почему-то - совсем не пугающие. "Ты простишь меня?" Как будто ветер донёс чужие невысказанные слова. ...А впрямь ли она сама так невинна? Разве сама-то не радовалась когда-то, что смерть обошла её стороной? И... не продолжила бы радоваться, если бы горе не пришло в её собственную семью? Может, и впрямь - достойны они проклятия? "Ты простишь их?" Они произнесли это одновременно - и Аю не знала, сможет ли дать ответ. И тут же снова - сказали вместе, глядя друг друга в глаза: "Я устала. Я так устала". Аю почувствовала, как задрожала рука, сжимающая нож, - и всё же не выпустила его. Видела ли её мать всё то же самое, что и она? Возвращалась ли в прошлое? Неужели - не выдержала взгляда этих пронзительно-чёрных глаз, и оттого в её собственных глазах застыла пустота? Почему, почему - именно её мать? Снова они встретились взглядом - и вдруг Аю всё поняла. Она может отомстить. Она же - может всё закончить. "Я устала. Я так устала". Дева с чёрными глазами ждала её, ждала ту, чей гнев будет сильнее страха. Именно поэтому она не защищалась. Она как будто желала удара ножом в сердце - второго удара, который принёс бы ей окончательную смерть. И тогда... ...тогда Аю встанет на её место. Тогда ответят все. Тогда они вспомнят её. Пожалеют, что бросили её в её горе, что бежали от неё, как от чумной, а она будет наслаждаться их страхом. Разве... не хотела бы она этого? А разве хотела? "Ты простишь их?" Это не мёртвая дева задала вопрос второй раз - это Аю уже сама спрашивала себя. Потому что поняла - этот праздник Жатвы может стать для всех последним. Не будет больше соломенного чучела. Не будет костров в поле. Не будет страха. А заслужили ли они избавления от него? Имеет ли она право решать? "Я устала. Я так устала..." Аю смотрела в чёрные глаза - и отчаянно пыталась не потерять себя в них.