Преданная собачка

      На дворе стояла глубокая ночь, а на небе не было ни луны, ни хотя бы одной звездочки, из-за чего местность освещалась лишь тусклым светом уличных, разбитых фонарей. Прохладный осенний ветер обдувал пожелтевшие листья кривых деревьев, стоящих в тени. Ханма шел по темной аллее и из раза в раз нервно посматривал на дорогие наручные часы. Он практически подходил к дому и уже срывался на бег, надеясь успеть к назначенному времени, хотя прекрасно понимал, что уже не успевал — у него оставалось еще две минуты и 35 секунд.       Ханма, за прошедшие несколько лет, методом проб и ошибок, вычислил, сколько ему нужно, чтобы дойти от бара до дома. По простым подсчетам при быстрой ходьбе требовалось минимум 15 минут, 12 из которых он уже потратил, чтобы подняться на лифте с 1 этажа до 8 необходимо было 3 минуты, от лифта до двери квартиры — секунд 10.       Он опоздал и прекрасно знал, что за этим последует, но другого выбора у него не оставалось. Ханма уже давно понял, что лучше вообще прийти и получить за это наказание, чем не вернуться вовсе и отхватить в троекратном размере.       Шуджи с дрожью в теле и с трясущимися руками открыл дверь квартиры и постарался зайти как можно тише, стараясь не злить Кисаки еще больше. Он помнил, как именно тот не любил резкие звуки, не мог забыть, ведь ожог на спине все еще фантомно болел, хотя и зажил достаточно давно. А еще Ханма знал, чувствовал всем телом, что его ждали — как всегда тихо, не подавая никаких признаков присутствия.       Кисаки никогда его не встречал, но каждый раз дожидался, сидя в комнате и занимаясь своими делами. Тетта, вне зависимости от обстоятельств, всегда слышал Ханму и его, казалось бы, тихие шаги. И Шуджи мог поклясться, тот улавливал даже бешеный стук его сердца и каждое нервное сглатывание.       Брюнет тихо вдохнул и выдохнул, попытавшись успокоиться, и, сделав как можно более дружелюбный и непринужденный вид, аккуратно ступая по полу, подошел к Кисаки и опустил руку ему на плечо. — Соскучился по мне? — хихикнул Ханма.       А затем он посмотрел в потемневшие глаза Кисаки и понял, что сделал — дотронулся до него, хотя ему не было позволено касаться Тетты без его разрешения, о чем он забыл в волнении. Сам Кисаки на это ничего не сказал и абсолютно никак не поменялся в лице, все так же продолжая неотрывно смотреть на Шуджи и давая ему осознать свою ошибку. Этот взгляд Ханма одновременно и любил, и терпеть не мог. Он будто гвоздил его к полу, как бы говоря о своем превосходстве. Обычно так Кисаки смотрел лишь на ненужный сброд, чем веселил брюнета, но иногда и сам Ханма попадал под это, и вот тогда ему уже не было смешно. Шуджи выдавил извиняющуюся, кривую улыбку и убрал руку с плеча, неловко поправив ей свои лезущие в глаза волосы.       Тетта внимательно следил за каждым движением парня и, подождав еще с минуту, за которую Ханма стал чувствовать себя еще более неудобно, молча встал со своего места, жестко схватив брюнета за подбородок. Мужчина не сопротивлялся чужим рукам, зная, что сейчас от него требовали полного подчинения, за которое его позже могут похвалить.       Кисаки сильнее сжимал пальцы, впиваясь ухоженными ногтями в нежную кожу, мягко прогибающуюся под чужую хватку. — Ты же помнишь, каков был наш уговор? — спокойно спросил Тетта, всматриваясь в глубину глаз напротив. — Ну, конечно, конечно я все помню…прийти домой до 12. — Верно, — Кисаки приблизился к Ханме, наклонив его к себе так, что их лица стали находиться на одном уровне. — А теперь скажи, что сделал ты? — Вернулся на две минуты позже. — Тогда ты знаешь, что это значит, не так ли? — почти в губы выдохнул Тетта.       Они находились настолько близко, что Ханма чувствовал чужое горячее дыхание на себе, ощущая его всем телом и наслаждаясь моментом такой редкой близости, чуть ли не блаженно прикрывая от этого глаза. Он не смел отвести взгляда от голубых глаз, таящих в себе море возбуждающей жестокости, потому что знал, что если это сделает, то получит удар по лицу и больше не сможет дышать так близко к Кисаки. Ханма упивался воздухом, разделенным на двоих, представлял в голове картинку губ Кисаки — таких жестких, грубых и страстно его целующих — это было бы именно так, он уверен в этом. Ему никогда не доводилось пробовать их на вкус, ведь мужчина всегда запрещал его целовать, а на любые попытки это сделать, прописывал хорошего кулака.       Сколько бы раз Шуджи не пытался его развести даже на простое прикосновение губ, у него никогда ничего не получалось, поэтому он мог лишь грезить об этом и представлять, как набросился бы на них в бешеном желании и, сгорая от неудовлетворенности, прикусывал бы тонкую кожу, практически разгрызая ее до крови, до одного сплошного мессива. Но это было лишь мечтами, которые Ханма лелеял день изо дня, терпя жестокую натуру Кисаки.       Тот, словно услышав мысли Ханмы, слегка надавливая, провел большим пальцем по нижней губе брюнета, а затем плавно погрузил его в рот, давая Шуджи распробовать солоноватость своей кожи, от которой тот сходил с ума. Абсолютно любое действие Кисаки доводило Ханму, о чем Тетта прекрасно знал и пользовался этим так, как хотел сам. — Знаю, — тихо произнес Ханма, прервав повисшее молчание. — Прекрасно. В таком случае, ты помнишь, что я обещал тебе в прошлый раз за еще одно твое непослушание. — Помню, — блаженно выдохнул Шуджи, растянув губы в нездоровой улыбке. — Ответ неверный, — Кисаки резко схватил Ханму за волосы, до боли сжав их, и надавил на парня, дожидаясь, пока тот опустится перед ним на колени, — у тебя еще одна попытка. — Помню, хозяин… — Так-то лучше.       Блондин ухмыльнулся и, гладя того притворно ласково по голове, наблюдал за быстро сменяющимися эмоциями на лице Ханмы. Возможно, кто-то бы сказал, что не меняется абсолютно ничего, но Кисаки знал парня настолько долго, что мог сказать о том, что тот чувствовал, просто услышав его голос. — Снимай рубашку, — прозвучал приказ.        Ханма, хихикнув, повиновался и сделал так, как его просили, а затем потерся о ласковую руку, дарящую мнимое успокоение и любовь, лукаво посмотрев снизу-вверх. Кисаки лишь одобрительно хмыкнул и несильно шлепнул его по щеке, на что Шуджи и слова не сказал — это было слишком ласково для Кисаки, обычно он не просто шлепал, а замахивался и оставлял след от ладони на лице. — Сядь на кровать, — скомандовал Кисаки, требовательно посмотрев на Ханму.       Брюнет послушно встал с колен и опустился на прохладную постель, с нетерпением и волнением ожидая действий Тетты, который уже закатал рукава своей рубашки и сел на Ханму сверху, прижимаясь бедрами. Шуджи, почувствовав приятное давление на пах, не задумываясь, положил руки ему на ягодицы, желая получить как можно больше такого пьянящего контакта между телами, за что получил болезненный укус в плечо, из которого мелкими каплями стала вытекать кровь.       Ханма прикусил губу, сдерживая стон, и разочарованно убрал руки, хотя безумно хотел провести ими по пояснице Кисаки, огладив каждый его позвонок, дотронуться до груди и прочувствовать удары чужого сердца. Но Тетта все еще не позволял трогать себя, поэтому Ханма сдерживался, наслаждаясь лишь теми прикосновениями, что дарил ему мужчина.       Тетта достал из кармана небольшой нож и поднес его к шее Ханмы, провел по ней, оцарапав тонкую кожу. Холодное лезвие опускалось все ниже, очерчивая выступающий кадык, едва заметные линии вен, и остановилось на острых ключицах. — Я должен тебя наказать, — горячо выдохнул Кисаки, опалив чужое ухо ровным дыханием.       По телу мужчины от такого полушёпота пробежались мурашки, а волоски встали дыбом. Он громко сглотнул, криво улыбнулся и облизнул сухие, обветренные губы. Кисаки внимательно проследил за движениями его языка и сам непроизвольно повторил это движение, вызвав у Ханмы небольшой смешок.       Тетта, надавливая лезвием на кожу под ключицей, стал медленно вырезать на ней свое имя. Он специально не торопился и растягивал каждую черточку, словно наслаждаясь видом постепенно вытекающей крови и болезненными стонами Ханмы, который послушно сидел и не мешал в очередной раз уродовать свое тело. Ему было не привыкать к такому — Кисаки делал это достаточно часто, каждый раз завороженно смотря на остающиеся достаточно глубокие порезы, на рваную, покрасневшую от такого кощунства кожу.       Ханма перестал переодеваться при других людях, даже если этого требовала ситуация. Он просто не мог показать свою покрытую шрамами спину, к тому же Кисаки строго-настрого ему запретил это делать, так и не объяснив, почему.       Тетта выводя последнюю линию, хищно взглянул на лицо Ханмы, отображающее гримасу боли, но Кисаки знал, что Шуджи это нравилось — он любил, когда Кисаки помечал его таким грубым способом. Но Тетта даже не подозревал, насколько. Каждый раз, когда он касался Ханмы, последний метался между двумя желаниями: поцеловать Кисаки до приятной боли в губах, до сильнейшего возбуждения, сносящего крышу и последние тормоза или просить его вырезать свое имя на каждом свободном участке кожи, а затем брать Ханму до потери сознания, насиловать его, но ни в коем случае не отпускать.       Об этих вещах он думал так давно, что уже готов был умолять Кисаки, отдавая себя в его полное распоряжение.       Тетта выкинул нож и еще сильнее прижался к мужчине, практически повалив его на постель. Ханма явственнее ощутил давящую тяжесть чужого тела и, сдержав глухой стон, запрокинул голову назад, тяжело задышав. Почувствовав мокрый язык Тетты на только что высеченном порезе, он тихо зашипел от иголками прорезавшей боли. А когда Кисаки стал вгрызаться в раненое, ноющее тело, Ханма вскрикнул и со всей силы сжал простыню. Казалось, его ощущения обострились, и сейчас он чувствовал, как страдал порез от порванных клеток и размеренно вытекающей, даже немного щекочущей горячей жидкости.       Шуджи посмотрел на довольно ухмыляющегося Кисаки, покрытого алыми пятнами, и такого до невозможности прекрасного в своей жестокости, обитающей в глубине его души. Мужчина любовался этим видом Тетты и в ответ растянул губы в вымученной, надломленной улыбке. — Ты принадлежишь только мне, — произнес блондин, оставив еще один глубокий кровавый укус на шее.       О да, это то, что было так нужно Шуджи, он просто обожал, когда Кисаки называл его своей собственностью и дотрагивался до него, позволяя ощутить жар тела и снова почувствовать сильнейшее желание плоти, требующей прикосновений. Ханма испытывал моральный оргазм и еле сдерживался, чтобы не расцеловать его грубые руки, укусить за красивую, манящую шею и облапать везде, где только можно.       Ханме было мало, ему хотелось, чтобы Тетта сжимал его жестче, оставляя синяки, гладил во всех до боли напряженных местах и доводил до исступления своим ртом, вбирая его член. Возможно, это были лишь его воспаленные фантазии, но отказываться от них он не хотел. Особенно сейчас, когда его эрекция так красноречиво упиралась меж ягодиц Кисаки, требуя внимания. К тому же, не он один здесь сгорал от желания — Тетта сжимал его крашенные, жесткие волосы и соблазнительно ерзал на нем, издеваясь над Ханмой еще больше.       Кисаки любил доминировать над ним, его всегда это заводило, поэтому Шуджи хотел однажды настолько разозлить мужчину, чтобы тот наказал его так, как никогда ранее. Ему хотелось, чтобы он вышел из себя и, наконец, грубо взял Ханму, так, чтобы брюнет не мог ходить, чтобы умолял прекратить. Но такого Кисаки никогда не делал, не позволял себе, и это было не из лучших побуждений, а просто потому что он не хотел Ханму в этом плане.       Шуджи не смог подавить навязчивого желания запустить руку под резинку белья Кисаки, обхватить его полувставший член и провести по нему большим пальцем, за что получил шлепок по только что полученному порезу на плече.       Мужчина сдавленно зашипел и, огладив головку, убрал руку. — Я не отдавал тебе приказа трогать меня! — Знаю, — выдохнул Ханма в губы Кисаки, смотря на них с таким вожделением, что кровь Кисаки стала сильнее приливать в возбужденный орган, отчего он непроизвольно дернулся.       Тетта прищурил глаза и, властно посмотрев на Ханму, спросил: — Ты ведь хочешь загладить свою вину за опоздание? — дождавшись утвердительного кивка, он продолжил. — Тогда ты знаешь, что должен делать.       На последнем предложении голос Кисаки охрип, что вызвало в теле Ханмы целую бурю эмоций, подействовав как катализатор. Тетта нарочито медленно слез с мужчины, раздразнивая его, и сел на постель, раздвинув ноги и призвав этим самым к действию.       Шуджи устроился меж разведенных бедер и, громко сглотнув, прижался щекой к бугорку, выпирающему из штанов Кисаки. Ему хотелось растянуть этот момент, поэтому он терся об него, как мартовский кот, и проводил по нему языком, воодушевляясь тем, как возбуждение Тетты возрастало на глазах. Вскоре Кисаки это надоело, он быстро расстегнул свои штаны, приспустив их вместе с бельем и нетерпеливо прижал к паху лицо Ханмы, который, кажется, этого и ждал.       Он вдохнул естественный терпкий запах мужчины, крепко держащего его, и лизнул головку, истекающую предэякулятом, провел языком до самого основания, специально слегка прикусив кожу зубами. Ханма знал, как это нравилось Кисаки, а сам Ханма любил, когда после этого мужчина расслабленно прикрывал глаза и требовательно направлял его так, как ему хотелось. Шуджи все послушно выполнял, обсасывая ствол, поднимаясь наверх, и очерчивал крайнюю плоть, слегка оттягивая ее, дразняще проводил языком по уретре, обильно пуская слюни для лучшего движения.       После таких ласк Кисаки всегда не выдерживал и заставлял взять член в рот полностью, мало заботясь о том, не глубоко ли Ханме. Но брюнет никогда не возражал, он послушно принимал все, что давал ему мужчина, и усердно двигал головой, плотно обхватив член полостью рта, старался сделать Кисаки максимально приятно, чтобы тот оставался довольным. Ему нравилось, когда Тетта ускорял темп и буквально вбивался в податливый рот, до боли сжимая волосы. Ханма хоть и давился, но всегда брал как можно глубже, наслаждаясь мягкой, розовой головкой Кисаки, грубо оглаживающей ему гланды.       А ещё Шуджи знал, что мужчина любил, когда быстрый темп резко сменялся на медленные, плавные толчки. Ханма буквально насаживался ртом на всю длину, чем доводил Кисаки до исступления, а затем выцеловывал каждый сантиметр пульсирующего органа, уделяя особое внимание венкам и обхватывая их губами. Мужчина всегда за этим наблюдал, как зачарованный, и не отводил взгляда.       Тетта вновь запустил член в глубину рта Ханмы, сделал последний сильный толчок бедрами навстречу ему и, тихо простонав, излился внутрь, давая все проглотить. Кисаки насмешливо посмотрел на Шуджи, который, как просящая сучка, слизывал с члена все остатки спермы и довольно облизывался, не обращая внимания на каплю белой жидкости, по-блядски стекающей по подбородку. — Выглядишь, как элитная шлюха, — сказал Кисаки, слегка похлопав того по щеке.       Ханма все еще сидел меж раздвинутых ног мужчины, терся о жесткую ткань штанины и снизу-вверх возбужденно смотрел на Кисаки. Последний, поняв мутный взгляд Ханмы, посмотрел на его ширинку и, презрительно усмехнувшись, надавил ступней на пах, вызвав этим ответную реакцию — Ханма высоко простонал, нахмурившись. Кисаки, позабавленный таким видом, надавил еще сильнее и провел пальцем вверх — вниз, сделал круговое движение и удовлетворенно посмотрел на кончившего, прорычавшего Ханму, на штанах которого расползалось мокрое пятно. — Вау, как быстро…я тебя настолько завожу? — Еще как       Кисаки лишь хмыкнул, натянул штаны и, подперев щеку рукой, наблюдал за своим подчиненным. Ханма смотрел не него в ответ и млел под этим пронзительным взглядом, рассматривал его слегка растрепавшиеся светлые волосы, вызывающие желание потрогать их, как и, в принципе, все тело Кисаки. Шуджи до безумия желал, чтобы мужчина имел его, издевался над ним, но где-то в глубине души мечтал получить его любовь, в чем не мог признаться даже самому себе — это было слишком невозможно.       Поначалу Шуджи было так тяжело от недоступности Кисаки, но позже он стал искать причины попасть ему под руку, потому что это была единственная возможность получить хотя бы долю внимания. Он упивался чужими руками и всегда глупо улыбался, зная, что готов терпеть боль только ради этого. За возможность прикоснуться к вожделенному телу, он был готов отдать все что угодно.       И все было бы хорошо, если бы не одно но, отравляющее душу Ханме. Кисаки никогда не нуждался в нем, как в человеке и часто думал о будущем с Тачибаной, при этом не отпускал Шуджи от себя, всегда держа на поводке.       Иногда, когда у Кисаки было отличное настроение, он надевал ошейник с поводком на Ханму, дёргал за цепь, заставляя того встать на четвереньки, и наносил удары по спине плетью, не щадя кожи, сдирая ее почти в мясо и оставляя длинные кровавые переплетающиеся полосы, которые долго не сходили. Шуджи на это лишь сдавленно скулил, но никогда не просил того остановиться, думая об этом, как о своего рода внимании Тетты.       Но не всегда встречи с Кисаки приносили ему лишь боль. Случалось и так, что мужчина пребывал в крайне возбужденном состоянии и позволял Ханме ощутить небывалую ласку, о которой последний потом часто вспоминал. Мужчина клал Ханму на кровать и медленно сбрасывал с него одежду, оглаживал крепкие руки, торс, бедра, наблюдая за румянцем, выступающим на лице Шуджи. Кисаки мягко прикусывал его шею, оставляя приятные отметки в виде засосов, вылизывал кадык, раковины ушей, а затем плавными движениями языка переходил на грудь, прикусывая розовые, стоящие соски. От такого Ханма тяжело дышал, сдерживал стоны, прикусывая губы, и почти метался по кровати в изнеможении от напряжения в паху, который Кисаки никогда не трогал руками. Впрочем, этого и не требовалось, Шуджи всегда кончал без рук или какой-либо ещё стимуляции органа — настолько ему было хорошо от того, что делал Тетта.       Но происходило это настолько редко, что Ханма мог пересчитать по пальцам одной руки все разы, когда это случалось. За все двенадцать лет, что они были знакомы, Кисаки доставил ему удовольствие всего три раза, но даже это было лучше, чем ничего.       Почему на мужчину находило такое настроение, он не знал, но был благодарен за это, потому что только тогда Ханма мог представить, как между ними все было бы, если бы они имели отношения.       Тяжелее всего ему было по ночам — низменное желание приласкать Кисаки овладевало им, но все, что он делал — это почти незаметно проводил языком по соскам мужчины, с мыслью сделать то же самое, что изредка совершал Тетта, и двигал рукой, занесенной на расстоянии сантиметра от его тела, представляя, как гладил бы его. Мысли об этом возбуждали Ханму и не давали жить спокойно.       Кисаки смог так легко приручить его, при этом практически ничего не делая; всего лишь одно его существование приводило в экстаз.       Как это и было сейчас — Ханма смотрел на него глазами, полными обожания и преданности, на что Тетта лишь сухо улыбался. — Какой ты послушный сегодня…хах, это меня радует, но ты мне стал надоедать… Твой взгляд, он раздражает — Что… — Не люби меня, сука, — сквозь зубы процедил Кисаки и пнул Ханму по лицу, из носа которого мелкой струйкой потекла кровь. — Я...я сделаю все, что угодно! Только, прошу, позволь остаться рядом… — Абсолютно все? — заинтересованно спросил Кисаки. — Да — Хм, тогда вылизывай, — протянул ему ступню.       Ханма взял ее в руки и стал посасывать пальцы, языком поднимаясь к щиколотке, где оставлял поцелуи, полные благоговения. — Хороший песик, ты меня сегодня убедил. Но помни о том, что я выкидываю все, что теряет пользу, и если ты станешь бесполезным мешком мусора, я избавлюсь от тебя, — Тетта направил на лоб Ханмы два пальца, имитирующие пистолет, и выстрелил прямо посередине, произнеся короткое «Бам»       Ханма горько улыбнулся и впервые за столько времени почувствовал себя сломленным. Он уже давно расклеился, но никогда не обращал на это внимания, желая жить проще. Но жизнь проще не становилась — наоборот, боль от воспитаний Кисаки убивала в нем все желание куда-либо уйти, а редкие ласки и подавно.       Шуджи прижался лбом к ноге Тетты, вальяжно сидящего на кровати, и хрипло произнес: «Я не подведу вас, хозяин».