No fear

      Тсуна всегда выбирает пути наименьшего сопротивления. Даже объектом для влюблённости становится девушка, с которой ему никогда и ничего не светит, а значит, ни к чему и утруждаться; девушка, которая идеальна настолько, что ему достаточно одного присутствия рядом. Удобные и безопасные чувства.       Ещё этой влюблённостью можно прикрывать истинную причину своих настроений. Тсуна знает, что у него всё на лице написано. «Чего это ты так мечтательно уставился в окно?» — думал о Кёко, конечно же. Ямамото в ответ понятливо улыбнётся, Гокудера — недовольно цыкнет. О том, чтобы рассказать кому-то из них правду и речи быть не может. А правда в том, что под маской «мечтательности» Тсуна прячет панический страх. Ему страшно до одури, он не знает, что делать, у кого попросить совета, как заставить жизнь войти в прежнее русло.       Со временем он находит способ затолкать этот липкий, мерзкий страх как можно глубже — из-за Реборна. Тсуне мнится, что Реборн в любой момент способен прочесть его мысли, осудить и вынести приговор. А приговор прост: он, Савада Тсунаёши, Десятый босс Вонголы, невообразимо жалок и туп. Настолько туп, чтобы месяцами, день за днём, думать о человеке, чей характер и чьи принципы настолько отвратительны, что, будь у Тсуны выбор, он бы скорее застрелился, чем добровольно взглянул в его сторону. Нет, правда — застрелился бы! По-настоящему! Господи, да как люди с этим живут-то?! С этим — с мыслями, с эмоциями, с чувствами, с непроходимой глупостью! Тсуна знал, что не слишком-то умён — ему об этом не напоминал только ленивый, не считая возведшего его на незаслуженный пьедестал Гокудеры. Но не настолько же!..       Он постоянно на слуху: Тсуна жадно ловит любые обрывки информации о его отряде, о нём самом, нейтральные или негативные — не важно. Хорошо о нём практически не говорят. Хочется самому расспросить о нём Реборна, Дино, Базиля, но пусть Тсуна и недалёк, настолько идиотски палиться он не собирается.       Страх переплавляется, перетекает в нечто иное — более вдумчивое, цельное, осознанное. Тсуне всё ещё страшно, когда он пытается представить их встречу — хотя бы мимолётную, — и понимает, что его начнёт трясти от одного только его взгляда, но теперь ему не кажется, что он непременно умрёт на месте.       И в самом деле — не умирает.       Он видит Занзаса на церемонии инаугурации — формального мероприятия, которое, конечно же, не означает, что власть в семье целиком и полностью переходит ему в руки, но лишний раз демонстрирует семьям и миру лицо и статус наследника. Офицеры Варии пришли в полном составе и заняли первые места, но Тсуне не интересны ни воркование Луссурии, который, очевидно, забыл, где находится, ни раздражённо насупленные брови Скуало, ни всё остальное. Тсуна стоит рядом с Девятым, но совершенно не может сосредоточиться на речи — взгляд то и дело обрывается к Занзасу. Он должен думать, как босс, как лидер, который заботится о своих людях: Занзас опасен, Занзас его ненавидит, Занзас мечтает занять его место. Вместо этого он думает о том, что внутри всё горит.       Взгляд Занзаса тяжёлый, жгучий, а ухмылка, едва угадывающаяся на плотно сжатых губах, острая, режущая само естество. Тсуне хочется провалиться сквозь землю, но вместо этого он вынужден стоять перед всеми, отчаянно краснея и стараясь унять дрожь в руках. Занзас смотрит так пристально, словно хочет спалить его дотла, не вставая со стула, и Тсуна не удивился бы, окажись это правдой. Вот только ещё ему параноидально кажется, будто в этом мрачном взгляде кроется понимание. И от мысли об этом Тсуну попеременно бросает то в жар, то в холод.       Игры в гляделки напрягают, но Занзаса, кажется, забавляют. Он как лев, который знает, что одним своим присутствием нервирует мышь; ему даже бровью шевелить не надо, чтобы заставить её поджилки дрожать. Тсуне не нравится чувствовать себя мышью. Это недопустимо. Ему давно не шестнадцать — восемнадцать, вообще-то. Немногим больше шестнадцати, конечно, но для него в этих двух годах — целая жизнь. Однажды Девятый уйдёт, и Тсуна останется один на один со зверем в саду Вонголы. И — с самим собой. Он не должен быть мышью — чтобы не разочаровать всех тех людей, что ему доверились.       Церемония плавно перетекает в приём с фуршетом, но Тсуне кусок в горло не лезет. Занзасу на приём плевать — он даже не пытается притвориться частью общества, которое его отвергло, и Тсуна на миг проникается к нему уважением. Только на миг — такого человека не за что уважать. Настолько не за что, что его образ давным-давно впечатался в душу, вплавился в мозг.       Он не знает, на кой чёрт идёт следом, когда Занзас, окончательно потеряв к происходящему какой-либо интерес, скрывается в полумраке коридора. Тсуна — не самоубийца. Если он хочет поговорить — о чём, ну о чём им говорить?! — стоит позвать с собой Ямамото. Естественно, никакого Ямамото он не зовёт, и не успевает даже вскрикнуть, когда чья-то рука хватает его за воротник пиджака и грубо вталкивает в соседнюю комнату.       Занзас слишком близко. Он молчит, и от этого внутри всё обрывается, обмирает от страха. Тсуна знает, что сильнее — давным-давно доказал это, и докажет снова, если потребуется, — но ирреальный, первобытный страх не хочет внимать голосу разума. И Занзас будто чувствует это — придвигается ближе, вжимая бёдрами в край стола, обжигает лицо своим дыханием. Тсуну разрывает на куски от острого желания немедленно к нему прикоснуться и от необходимости держать в уме, кто это и чего от него можно ожидать. Это просто н е в ы н о с и м о.       Поцелуй-укус в шею оказывается настолько болезненным, что Тсуна шипит сквозь зубы. Руки на талии, грубый разворот лицом к жалобно скрипнувшему столу — рывком, не церемонясь, — Тсуна знает, что будет дальше и, главное, как. Ему всё равно на это как, лишь бы Занзас не отстранялся, но в тот момент, когда раздаётся звук расстёгиваемой молнии на брюках, его будто обдаёт ледяной водой. Он вдруг ясно, с особенной отчётливостью понимает: если позволит Занзасу сделать всё так, последствия окажутся катастрофическими. Не только для гордости Тсуны — для всей семьи. Десятый босс Вонголы, который не сумел приструнить мятежного кандидата на своё место, а потом ещё и лёг под него? Смешно. Для Занзаса он навсегда останется подстилкой, каковой и будет — даже в собственных глазах.       Господи, как же ему страшно!       Он разворачивается и с силой, вспоминая, что давно не хрупкий беспомощный школьник, отталкивает Занзаса от себя — к стене. Льнёт ближе, кладёт руки на бёдра, холодея от собственной наглости и готовясь защищаться, когда Занзас всё-таки решит расквасить ему лицо.       Но Занзас смеётся.       — Серьёзно? — хрипло спрашивает он, когда Тсуна тянется, чтобы его поцеловать. — Не дорос ещё.       — Не тебе решать, — отвечает Тсуна и всё-таки целует его, вкладывая в это простое, но стоящее ему всех нервных клеток разом, действие весь скопившийся водоворот эмоций. Ответный поцелуй Занзаса такой яростный, что губам становится больно. Тсуна до сих пор ни разу не целовался, и Занзас наверняка это чувствует, но приходится снова и снова напоминать себе: унизительно не неумение, унизителен страх. Проявление страха.       Не хочется торопиться — просто потому, что он понятия не имеет, что нужно делать и как, и всё ещё безумно боится, что Занзас выкинет что-нибудь ненормальное. Мысли бешено скачут в разные стороны: Занзас опасен; Занзас что-то задумал; нужно быть настороже; нужно сохранять хладнокровность; хочется отпустить вожжи и выплеснуть всё. Последнее — табу. Потеря контроля над ситуацией, когда дело касается Занзаса, граничит с Апокалипсисом.       Не сегодня.       Не сейчас.       Однажды он прогнёт Занзаса под себя — по-настоящему, целиком и полностью, и тогда сможет почувствовать себя в безопасности, забыться, отдаться ощущениям и думать только о них. Когда-нибудь. Когда докажет Занзасу, что морально если не сильнее, то, по крайней мере, равен ему.