Анкеты для десятилетних девчонок

— Потому что ты ему нравишься, придурок! — орёт Мина и швыряет в него какой-то ядрёно-розовой плюшевой игрушкой. — Не понимаю, о чём ты, — невозмутимо говорит Бакуго, которому не терпится встать и вернуться в свою комнату. Этот спор продолжается уже как минимум полчаса и не имеет совершенно никакого смысла. Мина говорит своё «ты ему нравишься» вот уже в стопятидесятый раз, тыкая в него длинным накрашенным ногтем, а Кацуки, мужественно и стойко восседая посреди этого гламурного эпицентра торнадо, постепенно выходит из себя. Но он держится. Он старается быть «лучшей версией себя», что бы это ни значило. Он почти не хочет Мину придушить. Но любому терпению и выдержке рано или поздно приходит конец. Особенно, если дело касается Бакуго Кацуки. Он и так уже сидит здесь слишком долго и пока что совершенно ничего не взорвал. Даже не швырнул в Мину игрушкой в обратку, хотя пару раз руки сами так и тянулись. И тут внезапно девушка говорит: — Он даже написал это в графе «нравится» в том дурацком дневнике, — бурчит Ашидо и недовольно складывает руки на груди. Блестящие пайетки в форме мороженого на её футболке шелестят и сдвигаются вверх. Бакуго проглатывает заготовленную заранее фразу и поворачивается к подруге всем корпусом. Под его пристальным взглядом она цыкает и хмурится. — Каком таком «дурацком дневнике»? — цедит Кацуки по буквам и угрожающе наклоняется вперёд. Армада игрушечных снарядов, сваленных за его спиной, недовольно скатывается с кровати. — Ну, знаешь, том дневнике, — легкомысленно отмахивается Мина, выводя в воздухе что-то неопределённое, и преувеличенно заинтересованно разглядывает свои ногти. Бакуго поднимает с пола одну из плюшевых игрушек, взвешивает её в ладони и угрожающе улыбается. Мина поджимает губы. Понимает, что ляпнула лишнего, но сделать с этим уже ничего не может. Планы Кацуки по скорейшему возвращению в свою комнату меняются на кардинально противоположные. Он останется здесь до тех пор, пока Мина не расколется, будет шантажировать подругу её любимыми потрёпанными уродцами, если придётся, но добудет нужную ему информацию. Бакуго выпускает из свободной ладони искры и подносит её к зажатой в другой руке игрушке. Настойчиво вскидывает брови. Говорит усиленно-спокойно: «Ашидо». — Бакуго, — передразнивает его Мина, стреляя обиженным взглядом. Нервно накручивает на палец розовый волнистый локон. Кусает губы. Они играют в гляделки несколько секунд, напряжённые и решительные настолько, будто на кону стоит чья-то жизнь, прежде чем Ашидо сдаëтся, раздражённо вскидывая руки. — Ладно, чëрт бы тебя побрал. Но это не я тебе сказала. — Конечно, — кивает ей Бакуго, но ладонь от игрушки не убирает. Выжидательно молчит. — Дневник Изуку. — Тот, в котором он записывает свои сталкерские наблюдения о героях? — Кацуки недоверчиво вскидывает брови. — Что-то о том, кто сколько жрёт, срёт и насколько много льда способен извергнуть из себя двумордый? — это похоже на правду. Чёртов задрот всегда был внимательным и скрупулёзным, он вполне может хранить и подобную информацию. — Нет, — фыркает Ашидо, выглядя разочаровавшейся во всем человечестве и в Бакуго в частности, — я о другом. У него есть что-то вроде… не знаю, дневника с анкетами? — С анкетами? — Да, ну, типа, как у десятилетних девчонок. — У десятилетних девчонок? — Ты так и будешь переспрашивать? — раздражается Мина, вскакивая со стула и направляя на друга длинный ядерно-жëлтый ноготь. Бакуго тушуется и замолкает. Кашляет, опуская взятую в заложники плюшевую игрушку обратно на пол. Всё-таки, Шигараки определённо был не прав — из него никак не мог бы получится хороший злодей, вон как просто отказывается от своих козырей. Мина немножко успокаивается, но хмуриться не перестаёт. Выглядит обиженной. Потом нужно будет обязательно занести ей ещё одного плюшевого уродца в качестве извинения. Под «занести» Бакуго имеет в виду «подбросить под дверь в стрёмном чёрном пакете с черепами, так, чтобы никто точно не догадался, что это от него». — Так вот, дневник, — Мина закидывает одну ногу на другую, поправляет пайетки у себя на груди, заговорчески перебирая пальцами, как мультяшный злодей, и интригующе улыбается. Издевается, сучка. Бакуго немного в восторге и немного хочет ей врезать. — Он уже давно предлагает всем оставить там свою анкету. Думаю, сейчас почти вся наша параллель там есть. — Впервые об этом слышу, — хмурится Бакуго. Звучит слишком уж подозрительно. Прямо-таки «вся параллель»? И тот идиот, фанючащий по их учителю? — Даже Монома что-то писал. Бакуго не знает, кто такой Монома. Это кто-то из их класса? Чувак-виноград? Тот чел с серыми волосами, с которым тусуется Киришима? Поебать, в общем-то. — Мне срать на этого Моному, черноглазка, — Кацуки поднимается с кровати и, засунув ладони в глубокие карманы своих домашних штанов, смотрит на подругу сверху вниз осуждающе. — Ты тоже, что ли? Мина пожимает плечами, улыбаясь. Предательница. Могла сказать и раньше, а не колупать его мозг в течение получаса. И ещё несколько месяцев до. Недовольный и раздражённый, Бакуго проходит в сторону выхода и замирает с пальцами на ручке. Оборачивается, косясь на всё ещё по-злодейски восседающую в кресле Ашидо со скепсисом. Хмурится. — Если ты мне соврала, и я просто так опозорюсь перед идиотом Деку, — Бакуго угрожающе смотрит на всю ту кучу игрушек, валяющихся около чужой кровати, — то я приду и взорву каждого из этих уродцев прямо на твоих глазах. Согласно кивая, Ашидо расплывается в своей самой ехидной улыбке. Бакуго оглушительно хлопает дверью. — Каччан? — на лице Мидории — неописуемая растерянность. Его волосы торчат в разные стороны, на белой футболке виднеются следы чернил. — Я зайду, — говорит Бакуго без вопросительной интонации и отпихивает Изуку в сторону, протискиваясь в комнату. С того времени, как он видел её в последний раз, здесь почти ничего не поменялось: стол, кровать, Всемогущий, Всемогущий, Всемогущий. Плакатов, разве что, стало намного меньше. Бакуго плюхается на аккуратно застеленную кровать и придирчиво осматривается, пока Мидория тупит в дверях, растерянно моргая в пустоту. На обычном общажном столе горит жëлтым светом лампа, а раскрытые учебники свидетельствуют о том, что хозяин комнаты, вроде как, пытался учиться. Бакуго цыкает сам себе — чёртов задрот. — У тебя что-то случилось? — спрашивает Изуку настороженно, наконец-то закрыв дверь и блестя в сторону Кацуки широко распахнутыми глазами. — Ты случился, — роняет Бакуго недовольно и пытается поудобнее устроиться в этом раю помешанного фаната Всемогущего. Символ мира смотрит на него с противоположной стены осуждающе — Кацуки, кажется, всё ещё винит себя в его уходе. Чёрт. Мидория сцепляет испещрëнные шрамами ладони перед собой, неловко озираясь по сторонам, будто это не его комната, а он здесь гость, ерошит волосы на затылке, делает лицом какие-то непонятные выражения. В итоге выдыхает обречëнное: — Я не понимаю, — и смотрит как побитый щенок. Это его выражение всегда вызывало у Бакуго агрессию. Вызывает и сейчас. Но он проглатывет своё раздражение, стиснув для надёжности зубы, сверлит одноклассника недовольным взглядом. Чёртов Деку с его чëртовым дневником десятилетней девчонки. Чёртова черноглазка-интриганка. Чёртов Киришима с его именем в графе «нравится». — Мне нужен твой дневник, — говорит Бакуго равнодушно спустя минуту неуютного молчания и вперивает в Мидорию пристальный взгляд. Он здесь незаинтересованная сторона. Это вот всë ему нахрен не сдалось и, вообще, находиться в одном помещении с идиотом Деку для него пытка. Мидория по-идиотски открывает рот. Его руки, до этого нервозно теребящие подол растянутой футболки, бездвижно и безвольно повисают вдоль тела. Он хлопает губами как выброшенная на раскалëнный песок рыбëшка и смотрит на Бакуго с поднимающейся паникой в глазах. Выдыхает тихое: «что?», как будто Кацуки пришёл сюда затем, чтобы отобрать его записульки и сжечь на площади перед академией, злобно смеясь. Не то чтобы у него не было таких мыслей. — Твой дневник. Девчачий. Ну, с анкетами там всякими. День рождения, знак зодиака, любимая еда, что там обычно пишут? Бакуго говорит всё это хорошо выверенным, равнодушным тоном. Ему это не интересно, не нужно, и вообще. Деку смотрит на него, как на пришельца. Замешательство от внезапного появления Кацуки в его комнате постепенно теряет свой эффект. — Откуда ты узнал о нём? — спрашивает Изуку настороженно, смотрит исподлобья, весь как-то ощетиниваясь и подбираясь. Сжимает ладони в кулаки. Готовится к драке? Бакуго драться не собирался, но подбирается тоже. — Тебя ебëт? — рычит он недовольно, но осаждает себя, видя, как от этого в чужих глазах загорается что-то нехорошее. «Лучшая версия себя, Кацуки. Лучшая версия.» Бурчит, отворачиваясь в сторону настольной лампы. — О нём все знают. — Зачем тебе? — спрашивает Мидория осторожно, кивает, принимая такой ответ, усаживается на свой стул, укладывая предплечье на его спинку. Он уже не выглядит настолько враждебно настроенным, хоть всё ещё, кажется, готов в любой момент начать защищаться. — Надо. Бакуго смотрит на Изуку одним из своих самых свирепых взглядов, но на того это совершенно не работает. Иммунитет, что ли, выработался? Придурок. Бакуго недовольно цыкает. Мидория выжидательно вскидывает брови. В тишине комнаты где-то за стенкой слышится чей-то лающий смех. Похоже на Пикачу-переростка. Мидория продолжает сверлить Бакуго взглядом матери, пытающейся узнать, куда пропало её любимое колье и почему на потолке следы от копоти. Нервирует. Кацуки ëрзает на кровати, собирая жопой покрывало, чувствует, как его внутреннее «Я» орёт истошное «нахуй мы вообще сюда припëрлись» и взрывает метафорические стены его метафорической крепости. Бакуго — так уж и быть, ладно, чëрт бы побрал эту сраную Ашидо — позволяет себе добавить немного уточняющей информации. — Надо посмотреть кое-что. — Кое-что? — набрасывается на него Деку, как оголодавшая собака, звуча резковато. Чужой голос почти срывается на последнем слоге. — Кое-что, — повторяет Бакуго и недовольно поджимает губы. Быстрее было бы отметелить этого тупого ботаника и выкинуть за дверь, пока он бы тут всё перерыл. Или же, что было бы сложнее, но разумнее, забраться в чужую комнату, пока Деку будет где-то шароëбиться, и найти дневник так. Но. Но. Есть проблема. Бакуго понятия не имеет, как этот сраный дневник выглядит. Учитывая любовь веснушчатой брокколи к конспектированию всего подряд, шансы найти нужное за короткий срок трагически стремятся к нулю. Как и терпение Бакуго в данный момент, пока Мидория продолжает пырить на него этим настороженным взглядом. — Ты не можешь просто так посмотреть чужую анкету, — говорит Мидория спустя минуту, растянувшуюся в мучительной тишине в вечность. — Сначала надо заполнить свою, и только потом разрешается взглянуть на остальные. — Чё за тупость? — вскидывается Бакуго резко, подскакивая на ноги. Мидория встает тоже, почти опрокидывая стул. Свет лампы на столе очерчивает его напряжённо поднятые плечи жёлтыми дугами. — Такое правило. Честность в обмен на честность. Пока никто не жаловался. Если тебя не устраивает — твои проблемы. «Вау, — думает Бакуго поражённо, — у сраного Деку, кажется, отросли яйца. Как не вовремя». Идя сюда, он совершенно не планировал принимать участие в этом детсадовском мракобесии. Ему нужно только взглянуть на анкету Киришимы и, в зависимости от того, что он там увидит, либо идти к черноглазке сжигать её драгоценные сокровища, либо идти к дерьмоволосому выбивать признание. Никаких анкет он писать не собирался и не собирается. Мидория тем временем лезет куда-то в ящики стола, копается там, как землеройка, и вытягивает на свет блокнот в твёрдой, слегка потëртой обложке с каким-то природным пейзажем. Снова вскидывает брови. Где только научился, а? Дневник манит, как запретный плод, ведь там, скрытая кучей тупых писулек, прячется анкета Киришимы. Чёрт бы побрал Ашидо с её болтливым языком. Остался бы Бакуго в неведении и не знал бы беды, нет, выëживается тут перед ботаником, как будто ему это нужно. Ему это нужно. Бакуго вздыхает, собираясь с мыслями. — Твоя анкета здесь тоже есть? — спрашивает он, потирая виски и косясь на дневник в руках Мидории, как на ядерное оружие. — Разумеется, самая первая. Но, — Деку хмурит брови и угрожающе наставляет на него палец, — ты не сможешь её посмотреть, пока не напишешь свою. А этот задрот так просто не сдаётся, чёрт бы его побрал. Бакуго мусолит нижнюю губу, размышляя, стоит ли свеч эта авантюра. Чертыхается, протягивая руку. — Чего застыл? Давай сюда, — рявкает он недовольно, раздражённо тряся в воздухе ладонью, — напишу я тебе свою сраную анкету. Мидория улыбается ему. Как-то даже немного ехидно. Бесит. Пока Бакуго отодвигает чужие учебники и тетрадь подальше, он замечает ошибку в третьем примере и позволяет себе капельку ехидства для восстановления самооценки. Деку открывает дневник на странице где-то в середине, почти пустой, за исключением колонки слов, и садится рядом на запасной стул, с которого скинул ворох вещей, пока Бакуго неуютно ëрзает на своём. Придвигается ближе со скрипом, на агрессивное рычание в свою сторону не обращает никакого внимания. Что ж, ладно. Он уже на это согласился. Он сможет это пережить, не растеряв свою гордость, даже если мышцы всего его тела перенапрягутся от постоянного сдерживания порывов врезать тупому Деку. Глубокий вдох. Графа «имя». Пока всё просто. Бакуго пишет: «Бакуго». Чиби-Всемогущий, привинченный к одолженной ручке, болтается на тонкой цепочке взад-вперëд, едва заметно звеня. Гибкие стрелки-локоны торчат в разные стороны. Графа «фамилия». Бакуго смотрит на неё долгие несколько секунд. Переводит убийственный взгляд на наблюдающего за ним Деку. Скрипит зубами. Желание встать и выйти из комнаты растёт в нём с геометрической прогрессией, почти пробивая потолок. Мидория заглядывает в листок, нелепо вытягивая шею. Его лицо всего на секунду оказывается чересчур близко. Пожимает плечами. Говорит: — Просто зачеркни, такое бывает. Не ты первый, не ты последний, — улыбается Изуку беззлобно и заново откидывается на стуле. Бакуго думает над тем, кто ещё такой идиот, что написал в графе «имя» свою фамилию. Ещё Бакуго думает, что не хочет быть каким-то там в этом списке «не первых, не последних». Шумно дышит, мысленно повторяя как мантру набившее оскомину «лучшая версия себя, Кацуки», «лучшая версия», сдерживает желание выкинуть чёртову бумаженцию в окно или, ещё лучше, спалить её ко всем чертям. К сожалению, рефлексы у задрота изрядно возросли после того, как он научился нормально пользоваться причудой, так что ни один из этих фокусов не пройдёт. В графе «фамилия» Бакуго пишет «Кацуки», потому что не хватало ему ещё слушаться советов всяких недоделанных идиотов. Дальше следуют графы из разряда «день рождения», «знак зодиака » и «возраст». Кому нужна эта информация, не понятно. Бакуго заполняет их лениво, хочет написать, что день его рождения — лучший день в году, но сдерживается. Кому вообще нужны эти чëртовы анкеты? Тот, кому нужны эти чëртовы анкеты, несдержанно ëрзает на соседнем стуле и лохматит и без того торчащие во все стороны волосы. Заинтересованно клонится к столу. Бакуго шипит рассерженным котом, отодвигая Мидорию подальше от себя, чтобы не дышал так воодушевлëнно, и без того тошно. В графе «любимая группа/певец» Кацуки пишет «Бетховен», просто потому что может. Мидория ударяет его по руке. — Какого хера? — взрывается Бакуго, поворачиваясь на стуле. — Надо писать правду, иначе в этом нет никакого смысла, — серьёзно говорит ему Мидория, складывая на груди руки. Бакуго переводит раздражённый взгляд с одноклассника на анкету и обратно. В этом и так нет никакого смысла. Презрительно фыркает. — Я слушаю Бетховена, что? — Нет, не слушаешь. — Завались, ты знаешь как будто! — нет, это уже переходит все границы, какого вообще чёрта?! — Мы знакомы с самого детства, не надо этого позëрства. Я прекрасно знаю, что ты слушаешь тех своих корейских девчонок вперемешку с Rammstein. И что? Это нормально, так и пиши. — Тебя спросить забыл. Они Dreamcatcher, идиот неотëсанный, — бурчит Бакуго себе под нос, отворачиваясь обратно к листку блокнота. Из вредности оставляет Бетховена, дописывая остальное через запятую. Деку справа от него сокрушенно выдыхает. Кацуки пинает его в голень для профилактики и довольно скалится чужому вскрику. А нехер лезть куда не просили. Над пунктом о любимой еде Бакуго думает несколько минут, вертя в пальцах ручку и наблюдая, как трепыхается на бликующей в свете лампы цепочке чиби-Всемогущий. Пишет скупое: «съедобная, острая» и агрессивно-выжидательно косится в сторону Мидории. Тот лишь неумело закатывает глаза, но молчит. «Ему нужно меньше общаться с двумордым, а то понацеплял всяких странных привычек», — думает Кацуки, прожигая взглядом следующий пункт и нервно тряся под столом ногой. Где-то за стеной Денки снова начинает истерично ржать. Ручка оставляет на пальцах следы подтëкших чернил, и, пытаясь их стереть, Кацуки размазывает синие разводы ещё сильнее. Цыкает, забивая на это. Пункты «нравится» и «не нравится» отпечатываются у Бакуго на веках, даже когда он моргает, настолько долго и мучительно он на них смотрит. Бакуго пишет в графе «не нравится» лаконичное «всë», выжидая, скажет ли что-то на это владелец дневника. Деку дышит сбоку усиленно-ровно, недовольно поджимает губы, но молчит. Его руки скрещены на груди, лицо выражает прикрытую равнодушием смесь интереса и разочарования. Взвесив все за и против, Кацуки решает, что не выдаст ничего особо ценного, если отсыпет чуток правды. В графе «нравится» он пишет «побеждать, барабаны, порядок, готовить». К скупому «всё» приписывает ещё более скупое «остальное». Краем глаза он видит, как Мидория едва заметно улыбается. Придурок. Надо было оставить всё как было, чтобы бесился, а не вот это. В графу «мечты и планы» Бакуго вываливает целое эссе о том, каким охуительным героем он станет, как разнесёт на всех спортивных фестивалях всяких двумордых и брокколеподных, как потрясающе будет смотреться его статуя рядом со статуей Всемогущего. Он в деталях расписывает всю глубину страдания и трагичности на лицах проигравших, когда дописывает вторую страницу, и ухмыляется в ответ на явный скепсис на чужом веснушчатом лице. — Ты просил писать правду, вот тебе правда, — говорит ему Бакуго, щëлкая ручкой и гордо осматривая своё творение. — Теперь мне можно посмотреть кое-что? — не то чтобы ему было нужно разрешение, но раз уж они тут играют по правилам. Мидория вздыхает. Улыбается по-доброму, будто ничего другого от него не ждал, и поднимается со стула, хрустяще потягиваясь. — Ага. Смотри. Я пока отойду в ванную. Но если ты его взорвëшь, — Деку тычет пальцем ему прямо в лицо, выглядя серьёзно и угрожающе. Уходит, оставляя незаконченное предложение повиснуть в воздухе напряжением неизвестности. Бакуго пролистывает анкеты одну за одной, цветные чернила сменяют друг друга, пляшет разномастный почерк. У кого-то оказывается написано много, у кого-то — совсем чуть-чуть. Бакуго замечает розовую гелевую пасту черноглазки и округлые, аккуратные иероглифы Урараки, у которой в графе «нравится» написано робкое — безответное, как подозревает Кацуки — «Изуку Мидория». Анкета Киришимы выделяется угловатым, будто он сам, почерком, чёрными чернилами и кривым рисунком подобия собаки на полях. У Киришимы в графе «имя» написано «Киришима», а в графе «фамилия», чуть более скачущим почерком — как будто он не мог перестать смеяться — «Эйджиро». Бакуго прячет предательски широкую улыбку за тыльной стороной ладони и щурит глаза, чтобы не засмеяться. Идиот. Точно идиот. Они оба. Деку шумит в ванной льющейся водой, не спеша возвращаться, поэтому Кацуки позволяет себе прочитать чужую анкету целиком. В любимых группах у Киришимы написано «Black veil brides, Three days grace, Nickleback», ещё три строчки разных рок и металл групп и, в самом конце, слегка неуверенное, «Dreamcatcher». Не то, чтобы Бакуго был удивлён. Он впервые услышал их песни, когда кое-кто слишком громко включил колонки в своей комнате и орал на чужом языке припевы, не попадая в ноты. И, скорее всего, в слова. Любимая еда у Киришимы — это мясо. Здесь всё просто и лаконично, как он сам. Графа «нравится» расписана на три строки. Бакуго косится на неё с нервным, дрожащим чувством в груди, не вчитываясь в слова. Он не хочет себя обнадёживать ещё больше, чем это уже сделала черноглазка. Но, думает Кацуки, она слишком добрая, чтобы вот так обманом заставить его написать анкету в тупом дневнике. Бакуго опускает глаза ниже. Даёт себе две секунды выжидательно пожмуриться, растягивая усиливающееся в груди чувство до консистенции жвачки. Быть может, четыре. Первым в графе «нравится» у Киришимы написано «мясо» — кажется, он был голодный, когда писал. И зачёркнуто. Очень жирно и усердно зачёркнуто. Кацуки тратит почти минуту на то, чтобы осознать и принять тот факт, что следующие иероглифы в строчке складываются в его имя. Оно написано обычно, просто пункт из списка — первый пункт, если не считать позорно-голодного импульса Эйджиро — что-то настолько же простое, как название любимой группы. Да у Киришимы его сраные Dreamcatcher написаны неувереннее, чем его чëртово имя. Бакуго думал, что он готов к этому. Он ведь шёл сюда специально для того, чтобы увидеть выведенное чужой рукой собственное имя. Ашидо сказала ему об этом. Так почему же… Кацуки закрывает ладонями лицо и откидывается на стуле. Сердце трепыхается в груди так, как будто он только что выиграл спортивный фестиваль. Зрители скандируют его имя, хлопают, закидывая колючими букетами цветов. Солнце слепит глаза, пыль кружится над стадионом, и воздуха, чтобы нормально дышать, катастрофически не хватает. Бакуго чувствует, что улыбается, как конченный дебил, но не может заставить мышцы своего лица подчиняться. Дверь в ванную едва слышно хлопает. Совсем рядом раздаются чужие расслабленные шаги. — Ну что, нашёл, что?.. Мидория наклоняется над чужим плечом, но ничего не успевает увидеть, так как Бакуго захлопывает дневник с такой яростью, будто его застали за просмотром порно. Ну, в самом деле. — Твоё какое дело, тупой Деку?! — Кацуки подскакивает на стуле, повышая голос и оборачиваясь с искрами в ладонях. Его сердце, кажется, сейчас разорвёт грудную клетку от дичайшего коктейля адреналина, злости и испуга. — Просто интересно, Каччан, — Мидория примирительно вскидывает руки и улыбается. Так, как будто и без того знает, чью анкету он читал. — Если хочешь подраться, давай лучше выйдем на улицу, — добавляет он, нервно запуская пальцы во влажные волосы. — Сдался ты мне, — Бакуго пинает скатившуюся на пол ручку с агрессией пятилетнего ребёнка и кидает на Изуку убийственный взгляд. Деку тянет дружелюбную улыбку. Бесит. — Я пошёл. Он засовывает ладони в свои уже порядком оттянутые карманы штанов и выходит из комнаты, даже не потрудившись захлопнуть дверь. В спину ему прилетает раздражающе оптимистичное «удачи!». Непривычно тупя перед дверью Киришимы, Бакуго внезапно осознаёт, что о том, что он нравится дерьмоволосому, знали почти все. Его анкета, в конце концов, была одной из первых. И никто, сука, ничего ему не сказал. Черноглазка и та проболталась случайно. Придурки. Бакуго вымещает вспыхнувшую изнутри злость на чужой двери, барабаня в неё так, что должно быть слышно на другом этаже. — Эй, — Киришима звучит возмущëнно, распахивая многострадальную дверь, но мгновенно теряет запал, видя, кто стоит перед ним. Улыбается широко и немного удивлëнно. Его волосы забраны в лохматый, торчащий во все стороны хвостик где-то на макушке. — Ты ещё не спишь? Я думал, у тебя режим. Кацуки не знает, сколько сейчас времени — видимо, больше девяти вечера — зато чувствует, как от чужой радостной улыбки и нелепого фонтанчика красных волос его тупое сердце делает непонятные опасные манёвры. — Я зайду, — говорит Бакуго, проходя в комнату мимо приглашающе отступившего в сторону Киришимы. Привычно падает на перебуробленную кровать. Чужой телефон валяется в складках покрывала и светится каким-то поставленным на паузу видео из ютуба. Комната Киришимы пусть и имеет ту же планировку, что у него и у Деку, но отличается довольно сильно. Чего только стоит боксёрская груша и куча сваленных вещей в «углу позора», как его называет сам Эйджиро. Киришима плюхается рядом, посылая по матрасу слабые пружинистые волны, и скрещивает ноги. Склоняет голову в сторону, зубасто улыбаясь. — У тебя что-то случилось? — повторяет он точь в точь фразу Мидории, хоть и бесит ей не так сильно. — Мне уже нельзя ни к кому в комнату прийти что ли? Почему все сразу думают, что у меня что-то случилось? — спрашивает Бакуго недовольно, откидываясь на стену и скашивая взгляд на весело пожимающего плечами Киришиму. Сердце в груди стучит быстро и взволнованно. «Ты ему нравишься», — звучит у него в голове настойчивым голосом Ашидо, и в этот раз Бакуго даже не может с этим поспорить. Он приказывает сердцу успокоиться, но это, очевидно, не помогает. Киришима смотрит на него с ожиданием в тёплых глазах. «Он мне нравится тоже», — думает Бакуго, смотря в эти глаза в ответ и всё ещё пытается заставить свой организм подчиняться. Это не работает. Тишина виснет между ними мягким, белëсым дымом, опутывая, как паутина. — Не помню, когда ты в последний раз слушал что-то из рока, — брякает Бакуго внезапно, сам от себя не ожидая, но продолжает, не в силах прерваться, — последнее время только Scream и Boca на повторе. У Киришимы картинно округляются глаза. Он, кажется, даже на секунду перестаёт дышать, хлопая ресницами и приоткрыв от удивления рот. «Ты тупой или что? Какого хуя это было?» — орëт внутренний голос, вдалбливая его вроде бы умную метафорическую башку в метафорическую стену. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Киришима голосом чуть выше обычного, его кадык нервно дëргается. — Любимые группы твои. Three days grace там, Nickelback, — Бакуго заставляет себя смотреть в чужие испуганно распахнутые глаза, наказывая себя за свою тупость. — Только Dreamcatcher и слушаешь. Зачем врать было? Киришима смотрит на него так, будто у Бакуго на лбу отросла третья рука и начала показывать всем неприличные жесты. Нервно облизывает губы, стреляя взглядом куда-то в сторону, а затем переводит его себе на руки, сцепленные в замок на скрещëнных лодыжках. Краска медленно сходит с его лица. Бакуго наблюдает за его нахмуренными бровями и страдальческим выражением с внешним спокойствием удава и истерично орущим внутренним «Я», пока Киришима молчит, кусает губы почти до крови и остервенело пытается выдернуть одинокую нитку из шва на пижамных штанах. — Ты был у Изуку? — спрашивает он едва слышно спустя какое-то время, разрывая шумящую тишину и поднимая на Бакуго напряжëнный взгляд. — Типа того, — наигранно расслабленно пожимает плечами Кацуки, сгибая ногу в колене и поднимая её на кровать. Сердце стучит где-то в горле, будто метроном. — И, эм… — Эйджиро как-то весь скукоживается на месте, звуча неуверенно и нервно. Бакуго хочется разбить себе лицо за то, что он делает с ним такое. — Зачем? — Кое-кто сказал мне кое-что и я хотел удостовериться, — говорит он спокойно и смотрит прямо Киришиме в глаза. Мол «я всё знаю, колись давай». Бакуго нужно, чтобы Эйджиро признался сам, потому что у него это определенно получится лучше, чем могло бы получиться у Кацуки. Чего только стоит начало этого разговора. «Лучшая версия Бакуго Кацуки» определëнно должна научиться нормально разговаривать. — И что ты будешь с этим делать? — Киришима смотрит на него в ответ с застывшим в настороженных глазах ожиданием. Никто из них не решается говорить что-то конкретное, и Бакуго это нестерпимо бесит. Надо было просто ворваться в чужую комнату с ноги, прижать Киришиму к стенке и сказать что-то вроде: «Я всё знаю. Ты мой. Я твой. Мы встречаемся». И всё, никаких проблем. Коротко, понятно, решительно. Никаких вот этих плавающих фраз, повисших в тишине недосказанностей и напряжённых взглядов на расстоянии полуметра. Бакуго вздыхает, чешет затылок, думая, что вариант с «ты мой, я твой» всë ещё имеет место быть, только вместо стенки надо использовать кровать. Смотрит на Киришиму решительно. Если эта бестолочь не может сказать какие-то жалкие несколько слов, то сможет Бакуго. Он, в конце концов, дал ему шанс. Должно быть, выражение его лица принимает какие-то агрессивные черты, потому что Эйджиро весь подбирается и плотно стискивает губы. С места, однако, не двигается и даже не вздрагивает, когда Бакуго толкает его в плечо и нависает сверху. Только зажмуривается. В тот момент, когда Киришима плашмя оказывается на кровати, Кацуки понимает все недостатки своего плана. Первое — вид покорно лежащего под ним и в его тени Эйджиро создаёт внутри у Бакуго что-то вроде ядерного взрыва, который сносит все мысли и заранее заготовленные фразы под фундамент. Возможно, даже вместе с фундаментом, оставляя лишь пустынный кратер. Второе — … Киришима нерешительно приоткрывает один глаз, потом второй, цепляется тëплыми пальцами за чужие запястья. Его глаза блестят в желтоватом свете комнаты завораживающе. Кацуки перестает дышать. Пульс бьëтся под хваткой чужих пальцев истерично-быстро. — Ты… — начинает Бакуго свою фразу и замолкает, слыша, как палевно-сорванно звучит его голос. Рассерженно хмурит брови. Выдыхает носом. Ну блять. Второе — Эйджиро растягивает губы в улыбке, внезапное, шокирующее понимание подсвечивает его глаза изнутри — и вид его счастливого лица так близко вызывает внутри Бакуго сопутствующее предыдущему взрыву цунами. И землетрясение. Метафорические домики ссыпаются каменной крошкой к чужим ногам. — Ты мне нравишься, — выдыхает Киришима вместе с улыбкой так спокойно, будто репетировал перед зеркалом каждый день, и его слова щекоткой оседают у Бакуго на губах. — Ты идиот, — говорит Кацуки в ответ, сдерживая рвущийся наружу восторг и стараясь сохранить серьёзное выражение лица. У него внутри, кажется, восстают из пепла целые континенты. — Ты написал фамилию вместо имени и имя вместо фамилии. — Да, так и есть. — Ты мне тоже нравишься, — Бакуго наклоняется ниже, почти сталкиваясь с лучезарно улыбающимся Эйджиро носами. И шепчет неприлично и неоправданно самодовольное, — я тоже идиот, — накрывая чужие губы своими. — Так они всё спланировали, — важно замечает Киришима, развалившись поверх Бакуго тяжёлой и горячей грудой мышц и тыкая пальцем в недовольную складку между его сдвинутыми бровями. Бакуго ради проформы недовольно бурчит, прижимая за талию Эйджиро к себе плотнее. — Эта черноглазка-интриганка специально мне проболталась. Бесит. Деку, кретин, тоже обо всём знал, придурок. Не удивлюсь, если ржущий за стенкой тупомордый тоже участвовал в этом. Киришима смеётся, лучи радостных морщинок расползаются в стороны от его довольно прищуренных глаз. Бакуго притягивает его к себе за затылок, глуша чужое самодовольное хихиканье. — Блин, кажется, я должен Мине нового монстрика, — смеëтся Эйджиро, почти не отрываясь от поцелуя, и его прерывистые смешки щекочут Бакуго губы. — Я убью её, — ворчит он недовольно, утыкаясь лбом в чужой лоб и пытаясь удержать выползающую на лицо улыбку. Сердце в груди стучит тяжело и ровно. Бакуго думает о том, что завтра же пойдёт и купит Ашидо самого огромного, самого вырвиглазного плюшевого уродца.