Причина всего.

Я всегда ненавидел говорить с родным пациентов, сообщать им плохие новости, извиняться, да сейчас с моей стороны не было совершенно никаких ошибок, операция, пусть и была тяжёлой, но завершилась хорошо, пациент был жив и вскоре должен был очнуться, хотя я желал бы ему вечного сна. Я не знаю, что в точности произошло с этим ребёнком, но догадываюсь о картине в целом, слишком явные синяки похожие на следы рук на бёдрах и шеи, слишком отчётливо краснеют везде следы зубов, и пролетают по запястям рук и ног отпечатки верёвок и проволки, слишком ярко алелеет красный квадрат на губах, под которыми скрываться почти голые дёсна, так как все молочные зубы были удалены, слишком легко было догадаться после всего этого, что послужило разрыву прямой кишки и развитию перетонита у этого восмилетнего пациента. Да я могу понять все эти следы и что стало их причиной, но, если бы не та информация, что сообщил мне полицейский, приехавший в машине скорой помощи вместе с этим ребёнком и его матерью, я бы выбежал сейчас из палаты, держа в руках скальпель, чтобы воткнуть его в шею отцу мальчика, думая, что именно он сотворил всё это со своим сыном. Ведь как это не ужасно, но чаще всего в таких случаях виновато насилие в семье. Но не в этот раз, отец ребёнка был не при чём. Виноват был преступник, что похитил ребёнка, три недели его где-то держал, истязая его тело и психику, а потом, как в насмешку, вернул туда откуда взял, на горку детской площадки, будто говоря: я одолжил у вас одну вещичку, а она, вот незадача, оказалась слишком хрупкой и сломалась, выбросите её за меня. Швы по всему телу ребёнка лишь подтверждали данную мысль. Похититель методично взрезал кожу, обеззараживал рану, а после, сшивал её бежевой швейной нитью, будто чиня порваного плюшевого медвежонка, и повторял эти действия снова и снова. Шрамы были везде: лицо, губы, веки, уши, шея (особенно много на шеи), ключицы , грудь, живот и бёдра, ягодицы и пальцы рук - всё было покрыто ими. И у меня были большие сомнения на тот счёт, что преступник использовал обезболивающее, когда проворачивал эти действия. Противно было вспоминать сам процесс операции, мне никогда до этого дня не приходилось работал с детьми, не мой профиль. Перетонит обычно был у взрослых или стариков и был вызван куда менее извращёнными причинами, вроде аппендицита или язвы желудка. На детском теле он смотрелся ещё более жутко: надутый живот, землянистого оттенка, впалые глаза, щёки и виски, абсолютно сухая и стянутая кожа, вся покрытая шрамами, пациент был похож на тех детей, что смотрят с фотографий из немецких концлагерей, не удивительно, что одного из молодых медбратьев вырвало, а мать упала в обморок, чудо, что она продержалась в сознании до больницы. Поэтому я медлил с операцией, выпрашивая согласие опекунов на её проведение, хотя по закону в таких случаях оно было не нужно, поэтому и потому, что хотел, чтобы ребёнок до неё не дожил, я не желал даже представлять то, как ребёнку жить с подобными воспоминаниями и думал, что смерть была бы для него предпочтительнее. Во время инвузионной терапии я ели сдерживать себя, от увеличения дозы сердечных гликозитов, чтобы вызвать остановку сердца, во времен дринажа, когда удалял гной, кровь, каловые масы и то, о чём я старался не думать, но что, как я знал, очень интересует полицию. Я еле сдерживал себя, от вскрытия какой-нибудь вены, чтобы прервать мучения ребёнка, а когда операция была завершена и пришло время зашивать операционный разрез, я малодушно перекинул эту обязанности на ассистента, потому, что боялся! Боялся того отвращения, что будет испытывать к себе, от осазнания, что оставит шрам на теле этого ребёнка, уподобившись тому психопату. И сейчас, когда я должен был присоединить капельницу к руке этого, спящего под наркозом, пациента, я так-же отступил и поручил это дело медбрату, ведь заметил, что на ней уже есть следы от капельницы. Меня снова, в который раз за время работы над этим случаем, замутил, так как я понял, что преступник точно знал, что с ребёнком будет после разрыва прямой кишки, и потому кормил его внутривенно, чтобы не допустить образования чего либо в кишечнике и продлить мучения ребёнка, а так же, зная всё это, он специально накормил его стандартным образом, прежде чем отвезти в парк. Психопат хотел чтобы ребёнка не спасли, чтобы он истёк кровью, чтобы загнулся от невыносимой боли в животе, чтобы умер на руках у матери. Я просто не могу осознать, как можно быть настолько жестоким и бесчеловечным! И не понимаю, каким образом я должен рассказать родителям Оливера о том, что тот ублюдок сделал с их сыном?! Именно поэтому я сейчас медлю, открывая дверь палаты, за которой меня ждёт чета Агрестов.