К звездам

За окном апрель и солнце. Он жмурится от света. Надо встать и задвинуть шторы — домой они с Кей вернулись под утро, уже брезжила заря и тянуло прохладой. Поэтому окно он закрыл, а шторы — ну что шторы. Он стягивает с себя одеяло: осторожно, стараясь не потревожить Кей, и все-таки будит ее, нечаянно касаясь ее плеч и волос, и на мгновение она открывает глаза. — Прости. — Еще рано, — шепчет ему Кей. И улыбается. А он снова укрывает ее одеялом: и правда рано. Обнимает покрепче, смотрит в потолок и пытается заснуть снова. Для этого надо отогнать дурацкую мысль: все это происходит не с ним. Снится. Ничего этого не должно было быть. Но оно уже есть, уже случилось. И стало быть, часовой механизм на Небесах уже приведен в движение — и в этом виновен только он сам, Каин. Потому что он точно знает: Всевышний не умеет прощать. Всевышний так и не изобрел такую вещь, как прощение. Или искупление. Все это придумали люди. Поэтому сейчас тот жуткий механизм на Небесах все тикает, и дребезжит, и отмеряет, сколько им с Кей осталось. Дней, месяцев или часов. А потом ему придется платить. Как всегда. Это ничего: главное, чтобы платить не пришлось ей. Он-то уже привык. Но сейчас волосы Кей пахнут луговыми цветами, сладостями и кардамоном, и еще какой-то пряностью, от которой он до сих пор сходит с ума, и он все вдыхает этот запах, запах счастья, бесконечного и безоглядного, и никак не может надышаться. На сердце теплеет, и он уже не думает ни о часовом механизме на Небесах, ни о своем Проклятии. Он сжимает ладонь Кей в своей — такую маленькую в такой большой — и закрывает глаза. Второй раз они просыпаются поздно: их квартира на бульваре Осман залита светом, спальня уж точно, и все вокруг блестит в солнечных лучах. — Доброе утро, — говорит Кей. — Ой! Уже полдень! Она выскальзывает из его объятий, улыбается, потягивается и садится на краешек кровати. Смотрит на него — в ее глазах сверкают все сапфиры мира — и предлагает: — Давай сегодня никуда не пойдем. Тем более у тебя выходной! — Et en français? (1) Кей склоняет голову набок. И смеется. — Ne me torture pas! (2) — Mais d’habitude t’es pas contre. (3) — Что? Обычно я не против? Он приподнимается на локтях и пытается сдержать улыбку. Получается плохо. Потому что с Кей это никогда не работает — не работало с самого начала, с Лос-Анджелеса, ни угрюмый вид, ни сдвинутые брови, ничего. Так что теперь он пытается хотя бы не засмеяться в ответ. И объясняет: — Мы останемся в Париже на пару месяцев… — Мой дорогой мистер, то есть месье Пирс… — … капитан Пирс. — Мой дорогой капитан Пирс, военный консультант посольства Соединенных Штатов Америки во Франции, до сих пор не понимаю, как это тебе удалось, в общем, знаешь, здесь никто не думает, что мы с тобой французы. Он улыбается. — Скажи, тебе нравится здесь? Кей пожимает плечами. Убирает волосы со лба. — Странный вопрос. — Тогда нам необязательно уезжать через пару месяцев. — Правда? — Я все устрою, — обещает он. И уже просчитывает варианты. В американском посольстве у него есть хорошие знакомые. И не только в посольстве. — Все будет как ты захочешь, Кей. — Ну, мы могли бы пожить тут год, — раздумывает она. — И тогда решить, стоит ли уезжать. Этот план ему нравится. Он садится в постели и снова, как сегодня ночью, сжимает ее ладонь в своей. Тянет ее к себе, и Кей поддается, и льнет к нему, а когда ее губы оказываются совсем близко, напоминает: — Tout ce que tu veux. (4) — Tout ce que je veux, (5) — повторяет она и целует его. Апрельское солнце сходит с ума, и он тоже сходит с ума вслед за солнцем. Ему не хочется отпускать Кей — ему, честно говоря, и думать не хочется о том, что когда-нибудь придется ее отпустить. Ему хочется, чтобы этот день продолжался еще очень долго, целую вечность, а раз так, сегодня они могут остаться дома. Если только это солнце не выманит их на улицу. — Зря что ли мы так долго искали эту квартиру, — шепчет Кей. Вместо ответа он жадно впивается в ее губы. Он помнит другую квартиру, на острове Сите, с чудесной гостиной и мебелью в стиле Людовика Пятнадцатого, с маленьким кабинетом и спальней, половину которой занимала кровать с балдахином. Он тогда представил Кей — обнаженную, с распущенными волосами — на этой кровати, и решил, что они переедут сюда этим же вечером. А потом выглянул в окно — и увидел Нотр-Дам де Пари, и напомнил себе: это просто историческое здание, красивейший архитектурный памятник, выстроенный гениальными зодчими. Ничто не связывает прекрасный Нотр-Дам де Пари с тем часовым механизмом, запущенным на Небесах. Или с его Проклятием. И все равно попросил Кей посмотреть квартиру на бульваре Осман: там они и остались. — Je t’aime, (6) — говорит Кей. Часовой механизм на Небесах вдруг рассыпается в пыль — то ли от голоса Кей, то ли от сумасшедшего солнца, забравшегося к ним в спальню. На мгновение Каин вдруг верит, что когда-нибудь человечество победит и смерть, и несправедливость, и Всевышнего с его ангелами, и его божественную волю, и весь этот страшный миропорядок, и даже если это случится через сотню или две сотни лет, что ж, когда-нибудь он снова отыщет Кей — где угодно во Вселенной — и вот тогда они больше никогда не расстанутся. — Je t’aime, (6) — отвечает он. *** Выстрел обжигает грудь, и Каин успевает подумать, что все это выглядит, как плохой фильм в жанре нуар, а больше он ни о чем подумать не успевает. Потому что падает в темноту. Когда он приходит в себя — если пуля прошла навылет, это обычно занимает пару минут, — то открывает глаза и первым делом замечает Кей. Она рядом. Она склонилась над ним, зовет на помощь и пытается зажать рану у него на груди. Оглядывается по сторонам и снова кричит в тишину: — Полиция! Кто-нибудь! Помогите! Никого. На улице пусто. Наверно, это хорошо. Потому что взгляды их наконец встречаются, и Кей не может отвести от него глаз. Хмурится. Ничего не понимает. — Маркус? В глаза ему светит одинокий фонарь, и очень хочется зажмуриться. Что делать дальше и что ей говорить, он не знает. Обычно он хорошо просчитывает такие моменты, обычно его невозможно застать врасплох. Не с его опытом. Тем более что речь идет об уличной шпане. Горе-грабители, у которых один револьвер на двоих. Ладно, раз в столетие ему не везет. И он делает какую-нибудь глупость. Вот как сейчас. — Маркус, ты меня слышишь? Рана в груди все еще болит — если честно, там чудовищно жжет. Выстрел в сердце — не шутки. Кей это тоже прекрасно знает. Рассматривает свои ладони, вымазанные в крови, и снова хмурится. И уже тянется к пуговицам на его рубашке. — Кей, — он перехватывает ее руку своей. — Не надо. — Я не понимаю, — говорит она. Пальцы ее все-таки касаются его груди. Там ничего нет — ничего, что остановило бы пулю. Каин снова представляет, как все это выглядит со стороны: зрелище так себе, потому что сейчас он лежит в луже крови. Своей собственной. Дурацкий фонарь опять бьет по глазам, и блестит каменная мостовая, залитая дождем. Наверху горит луна, приколоченная к темному мокрому небу. Жалкий, неудачный фильм в жанре нуар, вот что это такое. — Я не понимаю, — повторяет Кей. — Я же видела, как в тебя стреляли. Он приподнимается на локтях. Стискивает зубы — в груди все еще сверлит, жжет и ноет. Кое-как поднимается на ноги, прислоняется к стене дома. Пальцы не гнутся, когда он пытается застегнуть пуговицу на пиджаке. — Ничего страшного, — начинает он. — Меня лишь слегка оцарапало. У него были тысячелетия, чтобы отточить умение врать. Он улыбается: надо придать вес словам. Вот только Кей ни капельки ему не верит. — Этот мерзавец выстрелил в тебя в упор, — замечает она. — В упор. Прямо в сердце. И ты жив. — Кей, слушай. Тебе показалось. Тебя едва не ограбили эти подонки, ты переволновалась и… — … мне не показалось. Она сдвигает брови и не может отвести от него взгляда. Поджимает губы. Долго подбирает слова и наконец выпаливает: — Я подозревала, что у тебя есть какой-то секрет. — Это не секрет, я же говорю, Кей... — Вот почему ты бежишь. И никому не открываешься. Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал? Он выдерживает паузу. Смотрит ей в глаза: там нет осуждения и тем более отвращения. Кей не видит в нем чудовища. Пока не видит, думает Каин. И напоминает себе: просто она еще не знает, кто я такой. — Но тебе все равно больно. — Больно, — зачем-то соглашается он. — Значит так, Маркус. Кей вдруг становится деловитой и уверенной в себе: точно это ее обычный вечер в баре «Адамс». Она поднимает с мостовой сумочку, копается в ней, выуживает платок. Подает платок ему. Он не отказывается. Прижимает к ране. А Кей продолжает: — Мы сейчас пойдем к тебе. Ты снимаешь квартиру на углу, прямо в этом доме, верно? Я спросила Рэя, и он дал мне твой адрес. В ответ Каин просто кивает. Молча. А что ему еще делать? У самого входа в дом он останавливается. Ищет ключи в кармане и бросает взгляд назад: лужу крови отсюда даже не видно. Никто не будет вызывать полицию: мало ли что случилось, мало ли кто и в кого стрелял, это же Лос-Анджелес. Кей поднимается по лестнице вслед за ним. На втором этаже темно, и он подает ей руку. Отпирает дверь в квартиру и пропускает ее вперед, а потом включает свет. В гостиной у него просторно: диван, столик, секция. Ничего интересного — и личного, кроме коллекции камней на стеллажах. Ну как сказать. На столике перед диваном стоит початая бутылка бурбона. И стакан. Кей многозначительно поднимает бровь и все понимает. Чем он занимался весь вечер — после того как ушел из «Адамса». И до того, как услышал за окном шум — и узнал ее голос, а потом выбежал на улицу и словил пулю в сердце. — Хочешь выпить? — спрашивает он. Отнимает платок от раны и не знает, куда его деть. — Конечно, — соглашается Кей. — Раз уж я здесь. Так, подожди… Она идет на кухню. Судя по звуку льющейся воды, смывает с ладоней кровь. Возвращается с чистыми стаканами, потом сама разливает бурбон — что там осталось в бутылке — и садится на диван. Рядом с ним. — Я сегодня вспылила, — признается Кей. — И наговорила тебе лишнего. Просто ты так часто бывал в «Адамсе», и мы так много разговаривали, что я уже поверила. Ну, что я тебе нравлюсь. — Ты мне очень нравишься, Кей. Но… — И что когда-нибудь у нас с тобой будет настоящее свидание. — Прости. Она качает головой. Теребит кончики волос. — Знаешь, мою мать хватил бы удар от того, что я так навязываюсь мужчине. И что после того, как ты ясно сказал, что уезжаешь, я все еще не могу оставить тебя в покое. Но вечером в «Адамс» приходил твой напарник, Рэй Уайт. Он пригласил меня на танцы — и в ресторан. И это было бы правильно, думает Каин. И даже говорит вслух: — Рэйдс хороший парень. — Конечно. И я почти согласилась. Но потом я поняла, что не могу. И что нам с тобой надо объясниться. Поэтому я спросила у него твой адрес. Кей смотрит на него, отхлебывает бурбон и просит: — Расскажи мне. Пожалуйста, Маркус. — Это долгая история. — Я догадываюсь. На самом деле, он все уже придумал. Историю. Он был на войне — в конце концов, это правда. Был ранен и попал в госпиталь. И вот там ему предложили испытать на себе новую терапию. Которую только что разработали для повышения боеспособности военнослужащих армии Соединенных Штатов. И все это, конечно, проводилось в обстановке строгой секретности: военные тайны не подлежат разглашению. В Кей он уверен. Она никому ничего не расскажет. А потом он просто уедет из Лос-Анджелеса. Как и собирался. Кей сходит на свидание с Рэйдсом. Выйдет за него замуж: Рэй Уайт и вправду хороший парень. Продолжит работать в баре и будет счастлива. У них вырастут чудесные дети и прекрасные внуки. А потом Кей и Рэйдс покинут этот мир: если не в один день, то в один год. А он, Каин, останется жить. Он будет вспоминать Кей. Он навсегда запомнит ее такой, как в этот вечер: смелой, красивой, уверенной в себе. Потрясающей. Самой потрясающей девушкой на свете. — Вот что, Кей… — начинает он. — Я был… Выливает в себя все, что в стакане. Убеждает себя: ему ничего не стоит солгать. Потому что он Каин, Первый Убийца. Потому что он пробыл на Земле тысячелетия и привык выдумывать истории. Объяснять, почему он такой. Если скрыть не удалось. Но сейчас он смотрит на Кей — и медлит. — Я проклят, — признается он. — Поэтому я не могу умереть. И убить меня тоже нельзя. Даже выстрелом в упор. Сперва она ничего не отвечает. Вглядывается в его глаза. И зачем-то обхватывает ладонью его запястье. Это неправильно, этого не должно быть. И чтобы это закончилось, раз и навсегда, он должен все рассказать Кей, все до конца. Он знает, что будет дальше: Кей почувствует отвращение. И уйдет, не оглядываясь. И постарается забыть его, поскорее. И выйдет замуж за Рэя. Все так и будет. — Меня проклял Господь Бог, — говорит он. — Сам Господь Бог? — Да. В начале времен. — За что? — Я убил своего брата. Она медлит: ровно секунду. Самую долгую секунду в его жизни. — И поэтому ты раскрываешь убийства? — Наверно, — отвечает он. — То есть, да. Поэтому. Странно. Странно, что ему так легко говорить об этом с Кей. Которая все еще держит его за руку. И никуда не уходит. — Ты специально устроил все так, чтобы слава досталась Рэю? Убийцу Разбитых Сердец нашел ты, а в газете написали про Рэя. Он пожимает плечами. Слава и известность ему ни к чему. И заметки в прессе. Потому что какая разница, кто раскрыл дело и обезвредил серийного убийцу. Кей это понимает. И молчит. Отхлебывает бурбон и наконец спрашивает: — Значит, ты должен уехать? — Я не могу долго жить в одном месте, — объясняет Каин. — Вернее, я не могу оставаться одним и тем же человеком. Время от времени мне нужно становиться кем-то другим. Иначе пройдет десять лет, и люди заметят, что я не меняюсь. Не старею. Начнут задавать вопросы. — Ты всегда работаешь в полиции? — Чаще всего. — И куда ты отправишься теперь? — В Европу. Мой знакомый сказал, что в американском посольстве в Лондоне нужен человек, который мог бы помочь им с одним делом. Довольно хитрым и сложным. А впутывать в это Скотланд-Ярд они не хотят. Кей кивает. Смотрит на него: завороженно. Будто он рассказывает ей чудесную сказку о рыцаре, скитающемся по свету, и его подвигах, и сражениях с драконами. Сказку, в которой нет места Проклятиям и недоброму Богу. — Надо же. А вот я никогда не была в Европе, — признается она. — Но я вообще нигде не была. Кроме Аризоны и Лос-Анджелеса. Он тянет руку к бутылке. Но там пусто. И дома у него тоже пусто, и предложить Кей нечего. Ему вообще нечего ей предложить. — Я поеду с тобой, — говорит Кей. — Нет, — срывается с его губ. — Ни в коем случае. — Это почему? — Сегодня ты сказала мне, что я боюсь, — объясняет Каин. — Так вот, я действительно боюсь. — Себя или Господа Бога? — Не знаю. — А я знаю. Ты боишься быть счастливым, — догадывается Кей. — Верно, — кивает он. — Рано или поздно все заканчивается. — Все когда-нибудь заканчивается. Счастье и боль всегда идут рука об руку. — Иногда боли слишком много. Столько, что хочется больше ничего не чувствовать. — Но ведь именно поэтому мы люди. Мы способны чувствовать боль и горечь, и плакать от утраты, и скорбеть. И радоваться. И влюбляться, и любить. И быть счастливыми, и дарить счастье друг другу. — Нет. Ты не понимаешь. Это… — Понимаю, — замечает Кей. — Пройдет десять лет, и люди начнут задавать вопросы. И мы с тобой, возможно, расстанемся. Спокойно. Как взрослые люди. — Кей… — Знаешь, мой отец погиб на войне. В сорок первом, в Перл-Харбор. Так вот, они с мамой прожили вместе чуть больше пяти лет. Но это были пять лет счастья. А уж десять лет счастья? Это много, Маркус. Это правда много. Больше, чем он может выдержать. Потому что все последние месяцы он приходит в «Адамс». Быстро вычисляет, в какие дни там работает девушка с голубыми глазами. Узнает, как ее зовут. Вслушивается в новый хит Everly Brothers: «Все, что мне остается, это мечтать». Смотрит на нее и мечтает. И пытается угадать, каково это: быть с Кей. Представляет: Кей спит у него на груди. Кей будит его поутру. Кей завтракает вместе с ним и смеется, слушая радио. Кей намазывает масло на хлеб, а он варит кофе. Кей красит губы и прихорашивается перед зеркалом, когда они собираются в театр. Кей повязывает ему галстук. Кей сидит на диване, рядом с ним, и на шее у нее блестит жемчужная нитка, и кожа ее точно светится, и так хочется расцеловать ее всю. Кей сидит на диване. Рядом с ним. В это невозможно поверить. — Ты достойна лучшего, — возражает он. — У тебя должна быть совершенно другая жизнь. Она хмурится, и глаза ее темнеют. — И какая жизнь должна у меня быть? — Ты можешь выйти замуж. Создать крепкую семью. — И буду торчать за стойкой бара до конца своих дней. — Я думал, тебе нравится работать в «Адамсе». Она пожимает плечами. — Нравится. Но иногда я думаю, что не пробовала ничего другого. Вот смотри. Я выйду замуж за Рэя, постепенно мы соберем нужную сумму и выкупим бар, у меня родится дочь, и что? Она тоже будет работать в баре? А моя внучка? Каин не знает ответа. — Когда я была юной дурочкой, я мечтала стать актрисой. И я сбежала из дома, из Аризоны, сюда. И поняла, что просто так в актрисы мне не попасть. Устроилась в бар. Да, у нас классно. Копы и крепкие напитки. Иногда я думаю, что хотела бы открыть свой собственный бар. Или даже ресторан. Если честно, я не знаю. — Хочешь, я выкуплю «Адамс» и перепишу на тебя? — Не стоит. Может, мне нужно посмотреть мир. — А потом? — А потом я решу, как мне жить. — А что будет с Рэем? — Ну, пусть какая-нибудь другая девушка выйдет за него замуж. — Он хороший парень. — Да, ты говорил. — Надежный. На него можно положиться. Кей кивает. Отставляет бокал в сторону. Кладет руки ему на плечи, подается вперед и осторожно касается его губ своими. Он вдыхает ее запах — запах ее духов и сладости. И думает, что ничего лучше с ним прежде не случалось. — Я уезжаю с тобой, — заявляет Кей. *** В этот день их все-таки спасает консьержка, мадам Фурнье: на столе круассаны и утренние газеты. Кей стоит на кухне и варит кофе. Он берет в руки Le Figaro: первую полосу заполняют новости об алжирском путче и о том, что по этому поводу сказал генерал де Голль. А в Израиле вчера начался суд над Эйхманом. Все его знакомые — в американском посольстве и не только — считают, что это навсегда изменит мир. Так же, как изменил мир Нюрнбергский процесс. Каин решает, что подумает об этом позже. Завтра. А сегодня у него выходной, и на Кей нет ничего, кроме пеньюара. Шелк струится по ее телу, обнимает бедра и ласкает колени. И это все, чего ему хочется сейчас: обнимать и ласкать. — Маркус, — зовет его Кей. — Будешь? В ладонях у нее миниатюрная чашечка кофе, сваренного по-турецки. — С удовольствием. Он улыбается. Сейчас ему кажется, что в руках Кей держит не золоченый фарфор, а кусочек солнца. Того самого, апрельского, которое разбудило его сегодня утром. Около четырех часов дня это солнце — и апрель! — все-таки выманивают их на улицу, и он даже не удивляется. Когда они идут по набережной Сены, Кей чуть ежится в своем твидовом костюме. Хочется обнять ее за плечи. Согреть. — Можем зайти куда-нибудь, — предлагает он. — Кей? Она раздумывает, поправляет шляпку — и все-таки тянет его в сады Тюильри. Сегодня здесь необычно много людей, и парижан, и приезжих, и все они на первый взгляд любуются деревьями и цветущими клумбами. У некоторых в руках вечерние газеты: да что там, почти у каждого. А людской шум напоминает жужжание пчелиного роя. По дорожке несется мальчишка с пачкой Le Monde. — Русские послали человека в космос! Кей останавливается. Окликает мальчишку и находит пару монет в ридикюле. Наконец, газета оказывается у нее в руках. — Просто расскажи мне, что там. Кей? Ты слышишь меня? Она молчит. Ему тоже ничего не остается: только быть рядом и обнимать ее за плечи, и читать эту газету и эту странную новость вместе с ней. А пчелиный рой не утихает. Наоборот, он становится все громче и яростней, когда мальчишка распродает всю пачку газет за минуту. — Русские послали человека в космос, — вдруг произносит Кей. — Его зовут Юрий Гагарин. — Да, я прочел. — Понимаешь, в чем дело? Он слетал в космос и никакого Бога не видел. Каин выдерживает паузу. — Он это сказал? — Нет. Но иначе бы про это обязательно написали в Le Monde, правда? — Не знаю. Каин пожимает плечами. Он ведь тоже не видел Бога. Он видел ангела: однажды. Ему хватило. Кей подхватывает его под локоть и едва не тащит к выходу из садов. Очень скоро они шагают по улице Риволи. Держатся за руки. Правда, газету ему приходится свернуть и положить подмышку. Выкинуть ее Кей не разрешает. Вместе с ними по улице Риволи, кажется, идет весь Париж. — Скоро мы полетим к звездам, — говорит Кей. — Скоро? — Пусть через сто лет, — в голосе ее звучит упрямство. — Это будущее, Маркус. Каин не знает, что отвечать ей теперь. Наверно, это и вправду будущее. Наверно, это когда-нибудь случится. И вот тогда мир изменится: полностью и навсегда. — Не к Небесам, — замечает Кей. — И не к тому Богу, которого надо бояться, потому что он проклинает и наказывает. К звездам, понимаешь? — К звездам, — соглашается он. Ему нравится, как это звучит. Они решают все-таки отыскать какое-нибудь кафе или бар, перекусить и выпить по бокалу вина. Но все кафе переполнены, и в результате они с Кей просто гуляют вдоль Сены и по ее мостам, любуясь теплым апрельским вечером и городом. Когда они идут по набережной Монтебелло, Кей вдруг сжимает его пальцы. — Маркус! Смотри, как красиво. Впереди висит розовое облако цветущей вишни. За ней высится Нотр-Дам де Пари. Каменный, древний и ничуть не страшный. — К звездам, — повторяет Каин. (1) Et en français? (фр.) — А по-французски? (2) Ne me torture pas! (фр.) — Не мучай меня! (3) Mais d’habitude t’es pas contre. (фр.) — Обычно ты не против. (4) Tout ce que tu veux. (фр.) — Все, как ты захочешь. (5) Tout ce que je veux. (фр.) — Все, как я захочу. (6) Je t’aime. (фр.) — Я тебя люблю.