тряпка

Олег всегда спит неглубоко и просыпается легко, от движения или даже от взгляда. Как сейчас: сначала ощущение мурашек по коже, такое бывает, когда кто-то пристально пялится, потом Олег открывает глаза и видит перед собой бледное лицо с широко распахнутыми синими глазищами. Серёжа сразу шарахается в сторону, запинается, падает в узком проеме между кроватями, ударяется затылком об край тумбочки, его лицо морщится и по щекам начинают катиться крупные слезы. Совершенно беззвучно, без всхлипов, только мокрое дыхание через нос становится немного громче. Олег просыпается ещё сильнее, как окаченный холодной водой, и страшно пугается, как будто сам разбился, сердце ухает в самые коленки. Он не выносит, когда Серёже больно. — Серёж? — зовет шепотом, чтобы не перебудить всю спальню. Сползает с кровати, быстро щупает затылок под тоненькими, гладкими рыжими волосами. Крови нет, но от давления на кожу Серёжа дергается и вздрагивает губами. — Чёрт, шишка будет. Ты чего соскочил? Не отвечает. Мотает головой, отшатываясь от рук, отползает к своей кровати. Быстро залезает наверх, как тонконогий паучок, накрывается одеялом с головой, только щелочку оставляет, из которой на Олега смотрят два мокрых глаза и сопливый нос. Вот так дела. Олег подходит медленно, присаживается на край кровати. Кладет ладонь на одеяло, туда, где должно быть острое птичье плечико. Плечико как будто Серёжино, знакомое, сколько хлопал по нему ладонью, поправлял мимоходом сползшую лямку портфеля, стряхивал волос или прихлопывал комара; а вроде бы совсем чужое. — Привет. Он говорит еще тише, почти шелестит. Как будто громким звуком может спугнуть его куда-то еще дальше, а может, и правда может — не под кровать, а туда, глубоко, откуда он не появится еще несколько месяцев или даже лет. — Я Олег. А ты… он, да? Под одеялом — слабая дрожь. Олегу немного совестно, как будто он застукал человека голым и вместо того, чтобы извиниться и выйти, стоит пялится и еще задает вопросы. Но еще ему любопытно. — Тряпка, — шепчет одеяльный кокон совсем-совсем тихо. Олег знает, но ему не нравится, как это звучит. Как оскорбление. Хотя почему как? Что Птица (а это звучит гордо), что Серёжа всегда говорят о нем с презрением или отвращением, в лучшем случае с жалостью. «Тряпка нытик, Тряпка плакса, Тряпка ничего не умеет, только рыдать и умолять о помощи, Тряпка это худшая наша часть, без Тряпки мы были бы сильнее». Честное слово, если бы Олег сам не слышал, он бы не подумал, что Серёжа, его милый, честный, храбрый Серёжа, защитник каждой бездомной собаки и упавшей с дерева гусеницы, может кого-то так обижать. Олег никогда не видел Тряпку. Птицу видел (в первый раз Птица попытался его убить), с Серёжей живет бок о бок двадцать четыре часа семь дней в неделю. А этого ему не показывали. Или сам не показывался? — Тебя как зовут? — Тряпка, — повторяет одеяло чуть громче. — А какое-то еще имя у тебя есть? Другое, нормальное? — пробует Олег безнадежно. Одеяло неуверенно молчит. — Ладно. Привет, Тряпка. Ты чего-то хотел? Одеяло молчит так долго, что Олег даже думает, что Тряпка все-таки уснул. Потом одеяло натягивается на самый нос — Олегу больше не видно даже глаза. Прячется так, как будто может вынести за раз или смотреть на него, или отвечать на вопросы. — Ему приснился кошмар, — шепчет из-под одеяла Тряпка. Окончания слов теряются в складках, вязнут в ватном матрасе. — Серёже? Под одеялом шевеление — кивает голова. — И поэтому проснулся ты? Снова шевеление. Олег думает, что это должен был быть очень страшный кошмар, если после него не проснулся и не залез к нему под одеяло Серёжа. Олег много слушал про его кошмары, про кровь и огонь, черные перья и желтые глаза; иногда Серёжа рисует их, криво и неумело, сплошное чирканье карандашей, черный-красный-черный-красный. Иногда за эти рисунки его ругают учителя и воспиталки, потому что он переводит бумагу на всякую дрянь. — Там было… Олег ждет, наглаживая плечо и выпуклость на месте головы. — Там про дом было. Всякое. Он не хочет. — Не хочет про это думать? — подбадривает Олег. — И вспоминать. И вообще. — И поэтому проснулся ты? Одеяло не удостаивает его ответом — ну, это и без кивка очевидно, Олег просто хотел уточнить. Серёжа про «тогда», которое до детдома, не говорит. Не то чтобы об этом вообще много говорят в детдоме, как-то не принято, но Олег нет-нет да вспомнит мамину любимую песню или большую собаку, которой утаскивал сосиски из школьных завтраков для неимущих. А у Серёжи жизни «до» как будто вообще не было. — Ты молодец, — Олег чувствует, как вздрогнуло плечо под его рукой. — Спасибо, что ему помогаешь. Одеяло снова молчит. Олегу хочется одеяло обнять, но ему страшно: кажется, что Тряпка сломается, если он на него надавит, во всех смыслах. — Знаешь, Серёже тоже снятся кошмары, — говорит он осторожно, как будто в первый раз протягивает собаке половинку сосиски. — И ему потом грустно и страшно. Поэтому он будит меня и рассказывает, что ему приснилось. Чтобы я его успокоил. — Знаю, — шепчет тихонечко одеяло. — Знаешь? — Да. Я видел, — в одеяле появляется крошечная щелочка, не понятно, чтобы выглянуть или просто вдохнуть воздуха. — Подсматривал. Извини. — Ничего, я не против, — Олег внутренне ликует: оказывается, Тряпка-то был ближе, чем он думал! — Ты поэтому ко мне пришел? Чтобы разбудить? Голова под одеялом быстро мотается. — Нет, нет, я просто… — Я не против! — быстро повторяет Олег, наглаживая одеяло уже двумя ладошками. — Если вдруг захочешь разбудить меня ночью, буди. Серёже можно, значит, и тебе можно, ладно? Одеяло тихонечко вздыхает. — Ладно… Они молчат еще чуть-чуть. В тишине спальни слышно, как вразнобой сопят другие мальчики, как за окном посвистывает осенний ветер и проезжают машины по далекому шоссе. — Хочу спать, — шепчет Тряпка в щелочку. — Я тоже, — соглашается Олег, хотя ему и жаль немного, что ночная встреча, больше похожая на странный сон, заканчивается так быстро. — Тебе не страшно засыпать одному? Одеяло не отвечает. — Хочешь, я с тобой лягу? — Нет! — звучит из-под одеяла громко и испуганно. — Нет, нет, не надо. Будут ругаться… Кто? Воспиталки или Серёжа с Птицей? Олег решает, что это вопрос для другого раза; но нет так нет. — Ладно. А давай тогда так… Он перебирается на свою кровать, ложится на самый край и протягивает руку. Расстояние между кроватями не такое большое, чтобы он не дотянулся до матраса Серёжи, но длины рук не хватает, чтобы забраться под одеяло, из щели в котором снова блестят глаза. — Вот. Видишь, я совсем рядом. Лады? Одеяло чуть-чуть шевелится, но молчит. — Спокойной ночи, — шепчет Олег. Закрывает глаза (спать правда ужасно хочется, он после таких ночных побудок клюет носом в школе два первых урока). Минут через десять из-под одеяла вылезают тонкие пальцы и осторожно трогают его ладонь. Потом прячутся снова.