сахарная вата, бумажная нежность и живая искренность.

Миша терпеть не мог шум, но его соседи по комнате, кажется, решили завести для себя новую традицию. Смысл её заключался в том, чтобы устраивать настоящий балаган каждый раз, когда Бестужев-Рюмин оказывался в небольшой коробке, названной его новым жилищем. Нет, Миша правда пытался свыкнуться с чужими укладами. Он правда игнорировал своего кудрявого соседа, который стабильно читал стихи, игнорировал своего высокого соседа, который эти стихи упрямо восхвалял, игнорировал их перепалки и внезапно образовавшуюся дружбу, игнорировал их существование, но всему есть свой предел. В день, когда эти двое решили устроить баскетбол учебниками, для Миши стало ясно одно: учиться сюда приехал только он. Этим двоим было нормально и так. Выход в его ситуации был только один: заниматься в библиотеке. Такая идея Бестужеву нравилась не слишком-то сильно. Большое количество людей никогда не приводило его в восторг, но Миша успокаивал себя мыслями о тишине. В конце-то концов, где ему делать доклад по истории журналистики, если все вокруг только галдят и развлекаются? Такое отношение других к учебе его раздражало. Казалось бы, топовый вуз, прекрасный город, шикарные преподаватели – раздолье для учебы, но окружающие Мишу люди так не считали. То ли еще не вдохнули в себя эту осеннюю прелесть сосредоточенности, то ли не отошли от летних развлечений, в любом случае, оставались верными раздолью лени и гедонии. Миша в числе таких людей не состоял. Закончил школу с золотой медалью, ЕГЭ сдал на приличное количество баллов, а сейчас пытался влиться в учебный процесс, не запустить всё и сразу. Энтузиазм, конечно, временами подрывался, но банки от энергетиков, стройным рядом красующиеся на полке в комнате, напоминали Мише, кому он должен быть благодарен за стойкость в учении. Пустой стаканчик от кофе, служивший вазочкой для карандашей и ручек, поддакивал банкам. В библиотеке, как и ожидалось, было тихо. В субботу народу здесь было не так много, как могло, поэтому Миша со спокойным лицом расположился за выбранным столиком. Здесь, в окружении людей, погруженных в учебу, Миша не чувствовал себя лишним. В школе Мише часто перепадали обидные оскорбления, но со временем юноша попросту научился игнорировать чужое мнение. Разве он заслужил оскорблений или осуждения за стремление покинуть свой маленький город и достичь высот там, где ему хочется? Он так не считал. Наплевать на чужую злость выходило не сразу. Миша методично вел дневники, пытался искать плюсы в своём положении и успокаивал себя тем, что порой великие люди также, как и он, сталкивались с таким привычным современному миру буллингом. Как правило, работало это не всегда, но в момент, когда он понял, что поступил в город своей мечты, всё стало ясно: это было не зря. Все его старания, чужие фразы, брошенные в лицо и в спину, бессонные ночи за учебниками и пособиями ЕГЭ – всё это было не зря. Сидеть за работой было приятно. Тетрадь с лекциями приятно шуршала под рукой исписанными страницами, экран ноутбука заставлял глаза напрягаться, но Миша не чувствовал никакой усталости. Ему нравилось заниматься, и пусть порой он чувствовал себя так, будто по нему проехался огромный камаз со студентами, Бестужев уверял себя – это нормально. Ему нужно потерпеть, чтобы потом гордиться собой. Конечно, порой Миша предпочитал лежать в наушниках, слушать какие-нибудь итальянские песни или абсолютно не мелодично выть строчки Земфиры себе в подушку (благо Кондратий и этот его дылда уезжали к родителям каждые выходные), но Бестужев знал, что такие эпизоды были необходимы. Он не стремился похоронить себя в тридцать и жить в системе хронической усталости. Он правда пытался быть сильным и ему хотелось верить, что у него получается. Но от работы отвлекает всего лишь один звук. Голос. Сочетание фонем быстро спускается по воздуху прямо к уху, заставляя Мишу вздрогнуть. — Простите, что? – Миша глубоко вздохнул, поднимая взгляд. Фразу он успешно упустил. — Вы не могли бы дать мне свой корректор? – молодой человек в черной рубашке осторожно кивнул на белый тюбик, лежавший на тетради. — А, да, конечно, — Миша неловко кивнул головой, протягивая парню несчастный штрих. Миша звал его именно так. Парень тихо поблагодарил Мишу в ответ и умчался к своему столу, начиная что-то закрашивать в своей тетради. Бестужев с интересом уставился на человека, нарушившего его покой. Высокий, с тонкими пальцами, он усиленно пытался что-то исправить, даже губу закусил. А Мише не хватало воспитания перестать пялиться на чужое лицо, так что в следующую минуту незнакомец неловко улыбался в ответ, жестом демонстрируя, что в тетради, видимо, совсем всё плохо. Миша неловко потупил глаза в тетрадь. Надо было быть последним идиотом, чтобы безотрывно прожигать в человеке дыру взглядом, и Миша уверенно нёс этот титул на своей голове вместо короны. Надо же было так засмотреться! Нет, Мише было совсем не жалко какой-то там штрих. У него их два: в фикс-прайсе успешно урвал пакетик с двумя экземплярами, и какая удача, всего за пятьдесят рублей! — Выручили, спасибо! — господин-бесшумная-походка вновь оказался рядом слишком неожиданно, заставляя Мишеля вздрогнуть. Бестужев только неловко улыбнулся в ответ. — Вовсе не за что, — кивнул Миша и посмотрел на чужое лицо. – Я Миша, кстати. — Сережа, — в чужих глазах Миша не прочитал ничего, кроме легкого удивления. Видимо, не ждал, что Рюмин начнёт навязывать ему своё имя. Мысленно Миша себя ударил. Слишком уж неловко получалось встревать в эту ситуацию. Казалось бы, у тебя всего лишь попросили корректор, а ты внезапно растерял всю свою социальность. Миша хотел провалиться под землю, пока глаза всё также тщательно сканировали чужое лицо. — Вы, если Вам что-то будет нужно, тоже обращайтесь. — Да, конечно, — буркнул Миша и повернулся к ноутбуку, замечая, что его новый знакомый намеревается вернуться на своё место. Чувствовал он себя так, словно его и правда покинули все навыки базового общения, и пусть он не сделал абсолютно ничего плохого, чувствовал он себя до ужасного неловко. Зачем-то представился, будто от этого старшекурсник вдруг примет его в свой молчаливый клан создания домашних работ. В том, что Сережа был старшекурсником, Миша не сомневался. С такими лицами, с такими повадками студентов на первом курсе не бывает. Слишком свободно он расправлял плечи, слишком открыто говорил. И Миша хотел бы однажды стать таким же. *** Следующая неделя проходила также. Разве что Рылеевский энтузиазм явно убавился, когда на его кудрявую голову приземлилась домашняя работа по современному русскому языку. Тот только скулил, что транскрибирование совсем не его тема, но Миша лишь тихонько злорадствовал. Нечего было тут устраивать балаганы, надо было схватывать сразу. Но Мишель не хотел слушать и этого. Он знал – в библиотеке будет спокойнее. На этой неделе домашки было не слишком много, и Миша, вооружившись термосом с кофе, спокойно писал конспект, всё глубже погружаясь в теорию, предложенную в пособии. Не то чтобы Мишеля интересовала эта тема, но работы парень привык выполнять четко и сразу. Копить долги Миша не любил – зачем? Он слишком ценил своё свободное время. Нельзя было сказать, что Бестужев проводил его по впискам и каким-то сумасшедшим мероприятиям. Совсем нет. С приходом в университет Миша понял одно – это всё выдумки какого-то леса, потому что в его жизни не было никаких алкогольных тусовок, не было бешеных гуляний до пяти утра и похмельной головы. Хотя, если быть честным, Миша этого вовсе не искал. Его устраивала его тихая жизнь, созвоны с мамой и одинокие походы в кино, когда его любимый Шаламе снова светил лицом на очередной премьере. Его устраивала библиотека, его устраивали энергетики по акции и его точно устраивало его стремление получить профессию своей мечты. Миша не ждал от этого дня ничего, кроме чувства удовлетворения от выполненных заданий. Он не ждал каких-то событий, но почему-то звёзды распоряжались сегодняшним днём совсем иначе. Рюмин не слишком-то верил в гороскопы, хотя часто лайкал мемы, стоило увидеть забавное совпадение со своим созвездием и темпераментом, но сегодня, он был уверен, это всё заговор астрологов, не иначе. Прямо перед лицом на тетрадь Мише упал сложенный в четыре части лист бумаги. Сжат он был крепко, чтобы не разгибался. Миша поднял голову, чтобы ухватить взглядом нарушителя своего спокойствия, но успел заметить только удаляющегося Сережу, который шел к другому столику. Какая ерунда! Миша только пожал плечами. Он забыл строчку, на которой остановился, забыл закрыть свою черную гелевую ручку, забыл обо всём, пока разворачивал чертов листочек. «Хотел еще раз поблагодарить тебя за корректор! Мне показалось, что ты какой-то грустный, так что желаю тебе хорошего дня и надеюсь, что у тебя всё в порядке. Заговорить не решился – в библиотеке нужно соблюдать тишину. Серёжа». Миша глупо улыбнулся в листок, но решил не отвлекаться от своего конспекта. Хотя, что там говорить? Получалось ли у него теперь думать обо всех тех умных словах, которые черным потоком струились по белой бумаге? Мысли Бестужева внезапно вертелись вокруг записки, вокруг чужой нерешительности и, вместе с тем, заинтересованности. Миша не спешил строить себе воздушные замки о зародыше дружбы, но почему-то не мог избавиться от теплого чувства внутри. Конспект стал казаться не таким важным уже через пятнадцать минут после решения его закончить, но Бестужев не отвлекался. Последняя точка значила для него безумно много. Это значило, что он может написать ответ. «Спасибо за беспокойство, но всё в порядке. Надеюсь, у тебя тоже всё хорошо. Мне понравился твой почерк. Но если ты всё же захочешь поговорить, то ты должен знать, что твой голос приятнее, чем местная тишина. Миша». Миша чувствовал себя неловко. Миша чувствовал себя последним идиотом, когда шел мимо чужого столика и выбрасывал листок на парту Сережи. Будто он был тем юнцом, который впервые решился пойти на преступление. Только криминала в этом не было от слова «совсем». Только неловкость совсем еще зеленого, но чертовски милого первокурсника. А Сережа красивый до одури, улыбается ярко и щемит почему-то от таких милых посланий где-то внутри. *** Миша шел в библиотеку, как на работу. Домашние задания выполнялись успешно, но с появлением Сережи Миша стабильно возвращался в это место, желая столкнуться с чужими листочками. Прошло уже две недели, как Миша стабильно прокладывал себе путь в царство тишины и книг, но даже самому себе Бестужев боялся признаться, что ищет он далеко не знаний и уюта книжных страниц. Миша ждал чужих весточек, и пусть порой Сережа мог не появляться, Миша всё равно его ждал. Складывал чужие записки в блокнот, боялся выронить и прятал, чтобы перечитывать вечером в постели. Вся его взрослость куда-то испарялась, стоило Мише снова столкнуться со сложенным листком в клетку, с синей пастой на нем же и простыми фразами, которые Сережа так ёмко вписывал в каждое послание. Миша боялся себе признаться, что он ждал этих встреч, но признаваться приходилось. Слишком привык быть честным с самим собой. Но сегодня Сережа уже сидел на своём месте, и когда Миша шел мимо, спокойно выложил сложенный квадратик на парту. Цепкие Мишины пальцы схватились за бумагу покрепче, но развернуть смогли только за своим столом. Миша улыбался. Улыбался и глупо искал взглядом Сережу, который смотрел в упор, очевидно, ждал реакции. «Ты ассоциируешься у меня с одной красивой песней. Надеюсь, ты такое слушаешь, а если это не твой стиль, то почитай текст, хотя мне важна атмосфера исполнения». Миша глупо и упрямо пялился на надпись в уголке листочка. «Солнечная сторона. Сережа». Миша не решился заставлять себя умирать от интриги. Наушники были вставлены в уши, брошенные, скорее для вида, тетради отвлекали от беспорядка в голове. Серёжа его удивлял и пугал одновременно. Разве можно было так поступать с его тонкой душевной организацией? Это всё не про Мишу. Миша не был создан для необычной дружбы, Миша не был создан для того, чтобы вызывать у красивых мальчиков ассоциации с приятными песнями. Но Миша сидел здесь. И Миша смотрел в чужое лицо, которое хотело спрятаться от него на расстоянии нескольких столов. И Миша был тем, кому подбрасывали милые и нелепые записки. Миша был тем, кто смотрел во все глаза на забавного старшекурсника и ловил отвратительные мысли о своей нежной привязанности к своему живому герою с бумажным голосом. Миша смотрел прямо, смотрел откровенно и честно, уже даже не пытаясь скрывать своих мыслей от себя самого. На листке вывел только одну фразу. «Сахарная вата. Миша». Листок упрямо курсировал прямо на чужую парту. У Миши слегка дрожали руки. Быть может это было глупо до одури, но он чувствовал липкий страх. Он редко дарил кому-то свои любимые песни, он редко вбрасывал свои аудио, берег их у самого сердца, боясь поймать хотя бы слабую ассоциацию. Такое случалось редко, и Миша не привык делиться. Но он бережно вручал название чужого текста на своей бумаге, чтобы через фразы далекого человека передать свои эмоции. Миша возвращается к месту и складывает свои тетради в рюкзак, даже не думая задержаться. Кондратий уже не кажется каким-то страшным и шумным. Страшным кажется столкнуться с непонимающим взглядом, страшным кажется оказаться у разбитого корыта, но в коридоре чужая ладонь ложится на запястье ласковой петлёй, не позволяющей сорваться. — Я знаю классное кафе, где готовят лучшую сладкую вату, — Сережа улыбается, не отпуская чужого запястья. И Мише внезапно становится легко.