На тропе гигантов

Отабеку было пять, когда он увидел у караванщиков золотое ожерелье, привезённое из Индии. Прекрасная бирюза казалась ярче неба, и это небо в оправе золота было точь-в-точь как выгоревшая степь под закатным солнцем. — Пап, я хочу такое же! — Будешь храбрым воином, — ответил тогда отец, — и сам добудешь себе даже лучше! — Нет, не так. Хочу сам. — Ох, сын. Где ж ты найдёшь себе учителя? В шесть Отабек понял: в их роду отродясь не водилось таких мастеров. Они гордились лучшими сёдлами, их женщины вышивали самую красивую одежду для всадников. Но где найти того, кто взялся бы учить золотому делу, кто показал бы, как делать не только медные кольца и бляхи для упряжи, но и нагрудные пластины, звериные подвески; кто рассказал бы о том, как гранить камни, поведал все тайны золота и самоцветов? — Ты упрямый. Может, тебе удастся найти себе учителя. Чтобы утешить расстроенного сына, отец привез ему вырезанную из мягкого камня лошадку, но Отабек с ней не играл, а лишь водил пальцами по бокам и шее, изучая форму, а потом пытался повторить её из глины и дерева, раз за разом, день за днём, а вечерами разговаривал с игрушкой, делился неудачами и надеждами. Три года спустя Отабек по-прежнему кидал в костёр вырезанные от скуки деревянные поделки, сминал непослушную глину, выкидывал расколовшиеся каменные бусины. На весенней ярмарке отец купил ему кое-какие инструменты, и Отабек берёг их как самое драгоценное сокровище. Если он покажет себя, то, может быть, даже сам хан прикажет золотых дел мастеру взять Отабека в подмастерья! Но как же сложно было действовать наугад, вслепую! Лучший учитель, которого он смог себе найти, — желчный полуслепой старик, который кое-как, под настроение, рассказывал Отабеку как плавить и гнуть медь, что делать с золотом, как сверлить камень. Мастер он и в молодости был неважнецкий, но Отабек всё равно платил ему за науку едой, отдал тёплое одеяло, а в переходах тащил его скарб. На базарах он продолжал разглядывать кольца, подвески и ожерелья из Китая, украшения из Аравии, Индии и Египта, северное серебро и славянские гривны, странные серьги с речными жемчужинами. Как-то мальчишки пытались посмеяться над Отабеком, над его почти несбыточной мечтой и неловкими попытками догнать её, но он не понимал их шуток и не обижался на них — просто сразу бил в глаз. Он-то знал, что они завидуют: несмотря ни на что, он быстрее всех скакал на коне и стрелял ловчее всех одногодок. Скоро ему со старшими друзьями стали доверять приглядывать за конями. Так что с того, что в свободное время он пытался придумать, как сделать то, чему его никто здесь не мог научить? Его отец надеялся, что он забудет о несбыточном, будет лететь через степь на коне и радоваться тому, что есть. Будет доволен теми украшениями для сёдел, которые он делает уже сейчас. Но Отабеку этого было мало. Он продолжал резать из камня зайцев и смешных человечков, вплетать в амулеты бусины, придумывать чудесные нагрудные пластины и достойные хана колчаны, которые сделал бы, знай он как. И порой он оглядывал степь не в поисках врага или добычи, а словно надеясь найти в ней самородное золото и яркие камни. Так продолжалось, пока тучные и спокойные годы не сменились голодными и злыми. Вспыхнул запад, загорелись север и восток. Соседние племена и чужаки, кочевники и земледельцы — все вдруг пришли в движение. Их же бай был мудр и знал, когда стоит пойти на войну, а когда выжидать и лестью, золотом выкупить мир — их род не смяло междоусобицах, и в войне они обошлись малой кровью. Но в поход сорвался старший брат Отабека. Вернулся он спустя только два тревожных года, с трофеями и шрамом через всё лицо. Но вернулся! Из разорённых земель гнали добычу и рабов, а по степи начали шастать бандиты без рода и имени. Обездоленные, покалеченные люди пытались разбоем или хитростью забрать то, что им не принадлежало. Отабеку исполнилось тринадцать: он стал уже почти взрослым, почти-почти женихом — и ему больше было не до шуток. Когда ушёл брат, старые забавы были забыты, и только иногда Отабек глядел с жадностью и тоской на украшенные золотом колчаны ханских послов. Учителя он похоронил за год до этого.

***

Он почти совсем не думал о глупостях, но однажды в чахлом леске встретил русалку. Бледная, нездешняя в свете заходящего солнца, она мыла в ручье светлые, почему-то коротко остриженные волосы. Отабек замер как стоял. Напрасно он заглянул в этот лес, полный незнакомой нечисти, от которой не выучил заветных слов и хитростей. Неспроста деревья здесь глубоко врезались в степь нешироким клином. Зря свернул с дороги, нет бы поехать сразу на стоянку, откуда доносились голоса и радостные крики: гости! Что будет, если она его заметит? Обернулась. Заметила. Уж на что Отабек дышал неслышно, так всё равно учуяла всем своим замогильным чутьём. Её глаза светились зелёным болотом: взгляд неспокойный, не замерший. Злой. — Ты, в кустах, вылезай! — крикнула она неожиданно низким голосом, странно коверкая слова. — Я тебя видеть. Он ошибся. Живое создание. Мальчишка. Всего лишь мальчишка даже младше Отабека, по виду — из славянского племени, бледный, с русалочьими волосами. Тощий, и откуда здесь такой взялся? Отабек вышел из кустов к воде. Парень остался на другом берегу и смотрел во все глаза, сжав кулаки. Он боялся, но и взгляда не отводил. И не русалочьи это были глаза — перед Отабеком стоял воин. Они разглядывали друг на друга, пока наконец мальчишка не фыркнул и не отвернулся. Отабек помотал головой и пошёл прочь из леса и от мальчишки, который, казалось, мог ему привидеться. После Отабек узнал: сегодня их дозор повстречал обоз — целых восемь повозок, на которых ехали славянские мастера с семьями. Уставшие, голодные, разбитые, они хотели договориться о защите и помощи, думали нанять сопровождающих, но вышло даже лучше: старшего, Иакова, здесь знали, часто видели на торгах, покупали его украшения и оружие, сбрую и всякую разную утварь. Отец Отабека носил ятаган в ножнах из его мастерских, а сам глава рода гордился перстнями, которые делал Виктор, лучший из учеников Иакова. Да, Иаков умел находить друзей и заводить знакомства, но не все приятели выдержали проверку войной, не все могли помочь ему теперь. И вот наконец-то им повстречались друзья. Сегодня мечи остались спать в ножнах, стрелы — в колчанах. Ради таких важных гостей зарезали жирных баранов, наготовили еды, жирной и сладкой. Заговорили о деле только назавтра. История у гостей была невесёлая: пока они были в отъезде, их город сравняли с землёй, и выжили они одни — благодарили Небеса за то, что задержались в пути. Развернув лошадей, они направились прочь — от родного дома и от соседей, сородичей, которые оказались хуже чужеземцев. Они думали обосноваться на востоке, в тех краях у Иакова жили дальние родичи и знакомцы, но в дороге ждало их много несчастий, не раз и не два приходилось им кружить и уходить с главной дороги — они никак не успевали добраться туда до зимы. — И правда — судьба! — поднялся на ноги глава рода. — Оставайтесь с нами, хотите — на зиму, хотите — навсегда. Будьте нашими гостями. «Будьте учителями», — прошептал Отабек, чувствуя на себе тяжёлый взгляд отца. Да пожрут голодные духи его нутро, если он не попросится в подмастерья! — Неплохо. — Иаков покрутил в руках медную подвеску и кивнул. — Будь ты хоть на пару лет помладше, да хоть Юркиным ровесником, взял бы в подмастерья. Отабек стиснул зубы. Он ждал такого ответа, готов был пробовать снова и снова, работать как проклятый. Он уехал бы куда угодно, лишь бы только там взялись за такого — слишком взрослого для новичка. Отабек встретил того мальчика-русалку по дороге к своей юрте. Вот, значит, как его звали — Юра. Слишком тонкий, слишком бледный даже на фоне своих сородичей, а тогда он казался выточенным из кости. Ему повезло родиться среди мастеров… Нет. Отабек оборвал себя. Разве можно сравнивать? Его город сгорел, дом остался далеко, за многие месяцы пути, его родичи остались одни среди чужаков. И он один в чужом мире, едва ли не младший из своих — вот оно, несчастье. Отабек посмотрел ему в глаза, кивнул, и пошёл своей дорогой. Так минули и осень, и зима. Отабек видел, как их гостям хотелось бы иметь свой дом — такой, как они привыкли, свою кузницу, свои леса и реки за порогом. С какой тоской они вслушивались в то, как дует весенний ветер, как смотрели на летящие на север стаи птиц. Но мир вокруг продолжал волноваться. Всем путникам — гостям, торговцам, воинам — задавали одни и тот же вопросы, и порой гости светлели лицом, когда узнавали что-то о своих родных и знакомых. Мир огромен, но и в нём можно не потеряться. Но чаще вести приходили дурные. Их же соплеменники жгли дома — и выгоревшие деревни и города стояли пустыми. Свои же разграбили кузнецкую улицу в княжеском городе, и там до сих пор бесчинствовали разбойники. Свой князь вершил суд, но не хотел стать защитой для тех, кто жил на его земле. Возвращаться по-прежнему было некуда. Отметили приход весны вместе — и даже тогда гости не ушли. На стоянках они обустроили себе всё для работы. Все понимали: из гостей они стали сородичами. Над дверьми их юрт были нашиты славянские обереги, их женщины теперь одевались почти как монгольские красавицы, хоть и странно мешали привезённые из дома одежды с новыми. Они быстро учились новому рукоделию, перенимали и крой, и цвета, и то, как удобнее одеваться для новой жизни. Их халаты были немного расшиты в груди, а подолы юбок вместо солнечных узоров украшали незнакомые, но становящиеся тоже привычными обереги. Среди них, бывших чужаков с непривычными именами, с кожей, на которую другим цветом ложился загар, Отабек не мог не замечать того речного духа-воителя — одного из лучших учеников Иакова. Он постоянно злился и накрепко держался за деда, за свой талант, без сомнений дрался за своё место в стае пацанов — и то и дело оказывался бит сверстниками за злой язык и злой нрав. За чужую кровь, за чужой говор. Он был там и здесь, побитый или зло пинающий обидчика, задирался сам. Учился говорить правильно, а не на нелепой смеси языков. Правильно ездить на лошади, стрелять — поначалу как карапуз, но лишь пару месяцев спустя он почти не отставал от рождённых в степи сверстников. И, конечно, он не забывал про дело — день ото дня он становился всё лучше. Серьги, которые сделал Юра, с гордостью носила Мила — первая вышивальщица в округе. Ох как за это его невзлюбили те, кто хотели бы взять её себе в жёны! Юрин злой взгляд преследовал Отабека днём и ночью. Наваждение, русалочьи чары. Он вспоминал о нём и когда красовался верхом на коне, и когда пел на празднике, и когда охота выдавалась особенно удачной, а сокол слушался как никогда прежде. Даже если ему была не судьба стать золотых дел мастером, то вызов в зелёных глазах не давал ему опустить руки. Стать лучшим в охоте и в скачках, лучшим сокольничим, разобраться в повадках птиц и дичи, делать лучшие сёдла и лучшую сбрую… И со временем его сердце перестало наполняться горечью каждый раз, когда он видел несбыточное. Шло время. Юра по-прежнему держался сам по себе. Кулаками и упрямством он заслужил уважение — ведь даже Лилия надевала браслеты, сделанные Юрой, а она цвела когда-то в садах бека, где повидала вдосталь любых сокровищ. Говорили, что Юра мечтал найти одного человека — мастера, равному которому не было на свете. Говорили, что тот обещал показать Юре секреты своего мастерства. Этот Виктор был лишь на десяток лет старше Отабека и тоже учился когда-то у Иакова, но слава о нём шла по всему свету. Он мог бы есть с золота и спать на золоте, жить хоть в княжеском дворце, хоть в Сарае, но он просто сбежал искать счастья куда-то на восток, а зачем и куда — не сказал никому. Отабек тайком хотел, чтобы Юра заметил его. Но тот смотрел мимо и если говорил, то глядя снизу вверх, снисходительно и зло: — Не мешайся. Юра почти не смеялся. Не сплетничал о том, что Мила вышила свадебный покров для Айгули. Прямо говорил Григорию, что скоро станет мастером лучше него. Ни за что в жизни Отабек не сказал бы этому заносчивому парню, что пронёсся бы с ним по степи, разделил бы ночь под звёздным небом и еду — свежую дичь или, может, вяленое пряное мясо. За все годы они едва ли перекинулись парой слов, но Отабеку почему-то хотелось, чтобы Юра знал, на что он способен. Отабек смотрел на него, качал головой и возвращался к своему костру. Глупости всё это. Лучше уж выбраться в степь с друзьями — может, поохотиться, может, просто разжечь костёр и болтать до рассвета… Отабек радовался жизни, которая ему досталась: он счастлив был лететь по степи, спускать сокола за добычей. Он стал быстрее и ловчее многих. Любил напевать старые песни и слышать в ветре степей новую мелодию… Делать красивые побрякушки — пусть не на продажу, а для себя, чтобы улыбались сёстры и друзья. А что Юра? Это другой человек, так и пусть живёт в своём другом мире, странном, беспокойном. И как тут понять, почему один день ленивым котом он лежит у костра, а завтра отвлекись — и нет его, сорвался куда-то, а зачем — кто ж его знает?

***

В тот день Отабек проснулся до рассвета — и не понял сначала, что его разбудило: то ли крик птицы, то ли сон, а то ли шаги. Точно. Тихие крадущиеся шаги: кто-то шёл по стоянке так, словно хотел, чтобы его не услышали — осторожно ступал, тихо вывел коня. Это был кто-то свой: чужака бы не пропустили собаки. Именно эта скрытность и резала слух. Отабек выждал немного, пока шаги коня не стихнут, оделся, покидал в сумку вещи на всякий случай и вылез из юрты. Посадив на руку сокола, — если всё будет хорошо, то он хотя бы поохотится, — Отабек оседлал коня и пошёл по свежим следам. Он держался на расстоянии, и в слабом свете никак не мог понять, кого же высматривает. Но, наверное, Отабек догадывался — кто бы это ещё мог быть? — потому что он совсем не удивился, когда постепенно смог разглядеть светлые волосы, тонкую фигуру, знакомую стать. Юра! Но зачем он выехал затемно в сторону гор? Почему шёл тихо, отчего хотел скрыться в утреннем тумане и спутать след на камнях? Теперь никто не ездил в те края без нужды. В предгорьях всегда было неспокойно: там начинались чужие земли, чужие люди, враги, а теперь, когда старую дорогу завалило селем несколько лет назад, поездки туда потеряли всякий смысл. По оставшимся узким тропам всаднику было не пройти. Там, далеко за горами лежали богатые края, где дворцы украшены золотом и драгоценными камнями. Теперь-то Отабек припоминал, как Юра вечерами смотрел на злой очерк горного хребта на горизонте, ходил туда-сюда и зло грыз губу, когда поднимал глаза на скрытые вдали перевалы и переходы, безжизненные хребты в голубоватой дымке. Отабеку стало интересно. Ничего плохого не будет, если он проследит немного и посмотрит, что происходит. День тянулся спокойно и неспешно. Ветер и рельеф играли на руку Отабеку: он спокойно ехал позади, не теряя Юру из виду, но и не отставая. Порой тот оглядывался назад, но каждый раз Отабеку удавалось оставаться незамеченным. После полудня Юра развернул коня в сторону перевала, где гладкая степь сменялась холмами. Отабек был вынужден подобраться ближе, чтобы не потерять всадника из вида. Да неужели Юра просто пытался сбежать и только путал следы? Отабек был даже немного разочарован, но всё равно решил до вечера себя не выдавать. Но когда солнце начало клониться к закату, что-то изменилось. Юра по-прежнему ехал уверенно — к перевалу, больше некуда, но в воздухе витало что-то чужое. Отабек расслышал отзвуки топота вдалеке, а ветер донёс едва слышные голоса. Нет, не погоня из дома — так кто же это? И затем на гребне холма в отдалении показалось трое — нет, пятеро — чужаков. Мелькнули — и сразу же скрылись из виду. Разглядеть их: во что одеты, какие на них шапки, какие луки и какие сёдла, как они держатся на коне — Отабек не успел и ещё понадеялся, что удача на их стороне… Но рыжие космы вспыхнули в отсветах солнца — уже ближе, а движения казались враждебными, хищными. Опыт Отабека говорил: это не предвестники войска, не захватчики и не разведчики, только лишь бандиты, которые хотят развлечься и поживиться за счёт одиноких путников — таких, как Юра. Таких, как Отабек. Окликнуть Юру — и скакать вдвоём прочь отсюда, затеряться в холмах, бежать к своим? Но… Юра взял не самого быстрого коня, да и конь Отабека устал после целого дня в пути. И они — против своры полных сил бандитов, которые пришли на чужую землю за тем, чтобы ограбить и исчезнуть. Которые не позволят им уйти. Так что же делать? Отабек, стараясь не показываться чужакам, поскакал к Юре. К счастью, тот тоже заметил врага. Он напрягся и медленно, аккуратно потянулся к колчану. Страха в его движениях не было. Он просто не успел: чужаки, не видя в Юре опасного противника, но и не желая рисковать понапрасну, подлетели к нему, закружили, сбивая с толку, насмешничая на смутно знакомом наречии — до Отабека долетали лишь отдельные слова. Они сужали круг, кто-то схватил Юру за пояс, чтобы выдернуть из седла, и охнул от удара. Пора! Отабек перестал таиться и кинулся вперёд — скорей, скорей. Стрела просвистела над самым ухом, но Отабек успел пригнуться и уйти в сторону — боль обожгла плечо. Ерунда. Лишь бы враг не успел выстрелить во второй раз. Не успели: Отабек был уже близко. Он сорвал клобук и пустил сокола прямо на врага, в лицо — сбить с толку, ослепить, сломать шею ударом сильных лап. Чужак, схвативший Юру, закричал и потянулся к поясу, но Отабек успел первым и ударил его ножом в живот. Охнув, враг завалился на бок. Казалось, будто ужасно медленно, но на самом деле — за считанные мгновения. Широко распахнутыми глазами Юра смотрел, как падает с коня едва не убивший его человек, почти мертвец. …Отабек не мог жалеть того, кто угрожал соплеменнику, но это был первый раз, когда он убил человека. И сделал бы так снова. И — всё смешалось вдруг, на него обрушился весь шум сразу: кричали люди, ржали кони, стонал от боли — кто, этот, недобитый или раненный соколом? Отабек быстро обернулся: Юра снова был в седле. Переглянувшись, они кинулись к горам, где был хоть какой-то шанс скрыться от погони. И отстав на жалкий миг, противники кинулись следом.

***

Поначалу казалось, что им не выжить. Хоть обескураженные чужаки подотстали — Отабек слышал отрывистые команды: позаботиться о убитом и раненых, позвать на подмогу, — но погоня была злой и полной сил. Расстояние сокращалось. Отабек с ужасом понял, что их гонят к заваленной тропе, никуда больше не свернуть и не деться, и дорога с каждым шагом становилась всё хуже: у́же, круче, и под ногами хрустела мелкая щебёнка. Не сговариваясь, они спешились, взяли поклажу и отпустили коней — Отабек только и успел похлопать своего Тайбурула по боку. Они побежали по тропе почти налегке, а осторожные кони тоскливо пофыркали и потоптались на месте, а затем побрели обратно. Хоть бы они выбрались из этой передряги живыми! Камни шуршали под ногами. Тут тяжело было идти даже пешему, но они с Юрой упрямо лезли вперёд: издалека доносились голоса преследователей, и те не отставали, — пока тропу не обрубил каменный завал. «Это конец», — мелькнуло в голове Отабека. Гора слежавшихся глины и щебня осыпалась под ногами. И не за что было зацепиться, и внизу пропасть, и не перейти поверху. — Не спи! — шикнул Юра и полез первым. Отабек просто двинулся за ним следом. Оказалось, в этом и было их спасение, пусть и полученное дорогой ценой. По сыпучим камням, соскальзывая, цепляясь друг за друга, они перебрались через завал и побежали дальше по тропе, прислушиваясь к каждому звуку. И перешли на шаг. Остановились и снова прислушались. Тихо. Чужаки за ними не полезли, но всё-таки Отабек с Юрой пошли дальше и устроили привал только затемно — благо, на месте старой стоянки уцелели припрятанные ветки, а вокруг валялось вдосталь высохшего на солнце навоза. — Спасибо, — сказал Юра, когда они наконец уселись у костра. Отабек пожал плечами: не благодарят за такое. Он бы лучше узнал, что Юре понадобилось за горами. Раз уж они стали спутниками в долгом пути, лучше доверять друг другу. А путь предстоял долгий. Сейчас страшновато было вспомнить о том, как они перелезли через завал — чудом, не иначе, и милостью Неба. Сколько скатывались по камням почти к обрыву, сколько раз подводил надежный на вид камень. Только сейчас Отабек с опозданием начинал понимать, как близко они были к смерти. И что теперь делать? Лезть обратно, туда, где их ещё могут поджидать? Будто прочитав его мысли, Юра упрямо мотнул головой. Нет, о пути назад не было и речи. Следующие дни Отабек повторял себе: они вернутся домой, просто надо пройти по тропе. За завалом начиналась нормальная дорога, которая проведёт их через горы. У Отабека при себе остались лук и нож — как-нибудь прокормятся. Жаль только, сокол улетел… Юра, кроме оружия, прихватил с собой инструменты, парочку обработанных камней и груду серебряных обломков, а по пути подбирал какие-то камни, вертел их в руках и кидал обратно. Да. Чем больше Отабек думал об этом, тем лучше понимал: дорога домой будет нескорой и непростой. Конечно, родители будут волноваться, да и что подумает Юрин дед, когда вернутся их кони — или не вернутся, если чужаки забрали их себе. Но сколько радости будет, сколько историй! Будет о чём рассказать — из какой заварушки они выбрались целыми и невредимыми. Удивительно, вдвоем против пятерых — и справились же, слава Небу. Царапину на плече Отабека и ободранный Юрин бок они перевязали на первом же привале. О чём Отабек не мог пока думать — так это о том, что он убил человека. Да, чужестранца, врага — он всё сделал правильно, на них напали первыми. Но память останется с ним навсегда. Хотелось бы, чтобы убитых всё-таки похоронили и они не встали голодными мстительными духами. Но о плохом думать не хотелось. Погода стояла хорошая, воды и дичи хватало. Главное — одолеть перевал, а уж там они выйдут к людям, и тогда можно будет добыть коня и наконец вернуться домой. Лето только вступило в свои права — значит, они придут домой к осени, не позже. Поначалу Отабек боялся, что с Юрой будет сложно, что его вечная нелюдимость и дурной характер превратят дорогу в испытание, но пока почему-то получалось совсем иначе. Разговор шёл легко, а дело делалось: Юра не ленился, не спорил без нужды, не пытался отлынивать, пользуясь тем, что он младше. Не боялся и не ныл — вот что главное, молча делил с Отабеком все тяжести пути. Он легко одолевал подъёмы и спуски и, может, пешком ему было даже привычнее и проще, чем Отабеку. На привалах, когда выдавалось свободное время, Юра обтачивал найденный возле дороги камушек. — Это хороший камень, смотри. — И Отабек смотрел, как отсекается лишняя порода, и невзрачный скучный камушек становится ярким и блестящим — чем-то похожим на жёлтый глаз дикой кошки. Когда Юра закончил сверлить удивительно ровное и тонкое отверстие, Отабек нашарил в заплечном мешке завалявшиеся с прошлой работы кусочки меди и попросил у Юры его молоточек. Пусть до Юры ему было далеко, но кое-что Отабек умел: из проволоки он скрутил аккуратную петлю для шнурка или цепочки, а на медном кругляшке пробил гвоздем дырку и процарапал профиль горного барса. Грубым камнем он подшлифовал край. Он собрал подвеску на кожаный шнурок и протянул готовое украшение Юре. Тот ласково погладил камень напоследок и прицепил подвеску на пояс. На сердце Отабека стало теплее. А следующий день Юра вручил ему его же каменную лошадку — ту самую, давнюю и затёртую — с новыми крошечными колокольчиками и выкрашенным охрой седлом. И когда только успел! Открытия и сюрпризы ожидали Отабека каждый день. Юра оказался таким жадным до разговоров, таким сильным, таким быстрым. Они вместе и охотились, и ели, и спали, а между делом Юра делился с Отабеком кое-какими секретами своего мастерства. Показывал, куда смотреть, чтобы найти камень для безделушки, как отличить его от настоящего сокровища и как правильно обтачивать заготовки, о которые ломается любой резец — секрет, с которым невозможное дело становилось понятнее. И оказалось вдруг, что годы возни с медью и глиной, долгие часы в юрте ворчливого старика — всё это имело смысл. Руки Отабека, пусть и неловкие, кое-что умели. И хоть в дороге попробовать получалось немногое — почти ничего, но справлялся Отабек не как новичок — и это наполняло его гордостью и радостью. Он всё-таки смог прикоснуться к тайнам ремесла, нашёл того самого учителя. Пусть и совсем ненадолго. — Я хочу найти Виктора, — признался однажды Юра. — Он обещал научить меня, а потом вдруг заговорил про чужой город и ушёл с караваном, никому ничего не сказав. Я его всё равно найду. «Глупо», — вот что надо было сказать. Разве можно найти человека, растворившегося где-то на Шёлковом пути? Отабек не стал этого говорить, только приобнял Юру. Виктор — великий мастер. Такие не пропадают бесследно. И Юра, сам такой же яркий и сильный, найдет учителя, не сдержавшего слова. Разве может быть иначе? А сам Отабек вернётся домой, верно? На том конце горной тропы их пути разойдутся… но он и так узнал больше, чем смел мечтать. На что жаловаться? И вокруг был удивительный мир. Отабеку и раньше случалось погулять по горам, но здесь, на малолюдной и в лучшие дни тропе, они оказались будто одни в целом мире, полностью во власти духов и богов. Отабек забывал обо всём, и перехватывало дыхание при взгляде вокруг — будто они и не остались одни вдали от дома. Будто гуляют вдвоём по зачарованным, волшебным местам — проникли тайком туда, куда людям ход вовсе закрыт. Жизнь здесь кипела, и за каждым поворотом ждало что-то новое. Может — покажется вдруг барс и лениво глянет на них со своей скалы; может — зазвенит ручей, бьющий из камня; может — пейзаж переменится так, что даже Юра задумчиво застынет. Тогда Отабек догонял его и стоял рядом. В такие минуты Юра казался совсем неземным, порождением леса и гор. Но чаще Юра скакал между камнями словно ребёнок. Он никогда ещё не поднимался так высоко: гор на его родине не было совсем, одни поросшие лесом холмы. Потому-то и удивлялся каждому повороту, каждому резкому спуску, залезал на все выступы и осматривал все щели. На него страшно было смотреть: а как ловкость и удача его обманут? Вдруг они наткнутся на хищника, вдруг споткнётся, да мало ли опасностей?! Страшно, но Отабек не выдерживал и сам срывался за Юрой, готов был едва ли не бегать наперегонки. Как-то Юра заглянул в трещину в скале, ахнул и торопливо поманил Отабека к себе — и пока тот шёл к нему, едва не подпрыгивал на месте. Там, в провале, сначала было ничего не видать. Нет… Из темноты проступили титанические кости — едва различимые в сумраке, потемневшие, словно выточенные из камня. Да, это походило на кости: так выглядела бы бедренная кость коня-тяжеловоза в три человеческих роста, а в стороне валялись будто бы осколок черепа и позвонки. И не спуститься, не разглядеть поближе! Сердце колотилось. — Индрик, — прошептал Юра. — Неужели это индрик, всем зверям отец. Может быть. Кем ещё могло быть это чудовище? Или это, слон, о котором рассказывали путешественники — великан, несущий на спине целый дом! Кем бы он ни был этот гигант, размеры его были невообразимы — одна кость и то больше человека. А ведь ходил, сотрясая землю, неспешный, величественный, выше домов, выше деревьев… Отабек сам не заметил, когда схватил Юру за руку. — Это индрик. Здесь погиб индрик! Не сказав больше ни слова и так и не расцепив рук, они отошли прочь — за поворот и дальше, пока тропа не пошла резко вверх. Там они и остановились на ночлег, оба задумчивые и молчаливые. Что же за существа здесь жили? Настоящие гиганты из легенд. Может, они поднимались по этой тропе в свои холодные небесные обители, а они, люди — словно муравьи под их ногами, ночами стучали зубами и согревались под тёплыми плащами в обнимку. Но где теперь эти великаны? Только кости и остались, а над ними царило ясное небо. Назавтра Юра рассказывал про золото и самоцветы, спрятанные в горах. Будто бы там, в толще скал и в тёмных пещерах, зарождаются сами собой камни невероятной синевы: словно и небо, и гроза, и буря сошлись в сердце самоцвета. И будто бы есть страна, ломящаяся от драгоценностей, что сокровищница хана. — Дедушка сказал, чтобы я не слушал Виктора и все его глупости, но если это правда? Как думаешь? Отабек думал о другом. Что если мёртвый индрик, оставшийся и после смерти под бесконечным небом, благословил их путь? Может, он дал Отабеку знак, что он должен идти за Юрой, за шансом… Свернуть с пути, по которому шли все его предки. Будто искушая, от главной дороги вдруг свернула в сторону едва заметная тропка и повела назад и вниз. Может, она вела к главной дороге — в степь, домой, наверняка домой! К привычному делу, к родному очагу, где заждалась мать, где не находит себе места отец. Тайбурул, наверное, уже вернулся в стадо и скучает, а Ушсын — налетался ли он, вернётся ли к родному шестку? Тропа не могла вести в пропасть, только домой… Отабек посмотрел на неё и пошёл дальше по главной дороге. Юра оглянулся, замедлил шаг, давая передумать, но так ничего и не сказал. Хорошо. По булыжникам в человеческий рост и камням, под которыми журчали ручейки и гремели водопадики, они поднимались опять наверх — и там им открылось новое чудо. Они стояли на краю плато: всё валуны да острые осколки, сваленные как попало глыбы, прикрытые мягким мхом, нежно пружинящим под ногами. Казалось, здесь когда-то сражались боги — или, может, гиганты, — и теперь Отабек с Юрой ступили на руины их небесных дворцов, сложенных из белого камня, а внизу, в трещинах и провалах, текла ледяная река. По большим и плоским камням вела едва заметная тропа. Прыгалось по ней легко, приятно, но и опасно. Дорога здесь была коварна: стоило расслабиться или отвлечься, и нога соскользнет по мху в тесную щель. Юра снова скакал впереди, будто с ним ничего не могло случиться. Легко и быстро, словно не вымерял на самом деле каждый шаг, словно его ноги не были усыпаны синяками и ссадинами. Словно он в самом деле обернулся зачарованным существом, когда-то спустившимся с гор к лесному ручью.

Следом за Юрой Отабек перескочил на соседний камень, сел на корточки и зачерпнул из ручья сладкой ледяной воды. Сколько они шли вместе с Юрой? Совсем недолго, считанные дни. А казалось — вечность. За это время жизнь его перевернулась с ног на голову. Как давно Отабек знаком с Юрой? Да едва ли не с самого детства, а по-настоящему узнал лишь недавно. Как так получилось, что они не сблизились раньше? Зато сейчас, на тропе гигантов, они стояли бок о бок. Рядом. И когда они одолеют перевал, то вместе добьются всего сами, научатся — с Виктором или без него. Свой выбор Отабек сделал. И поэтому стоял здесь и сейчас с Юрой. Вместе.