Лифт едет вверх

— Не успели, — говорит Отабек. Юрка в смокинге, с аккуратно уложенными волосами прыгает возле закрытой шахты лифта, показывает куда-то наверх — не богу, кстати говоря, а уехавшему с остальными Джей-Джею — средние пальцы и орет что-то насчет «ебаных канадцев, ноги из жопы вырву». Ну да, не успели, не поместились в кабинку. То есть Отабек не поместился, а Юрка остался за компанию. А орет, потому что считал, что должен был остаться Джей-Джей. Почему? А хуй его знает. Юркина логика непознаваема и непогрешима. Наверное. — Давай в грузовой, — говорит Юрка. — Зачем? — недоумевает Отабек. — Юр, через пять минут приедет нормальный лифт, и мы нормально уедем наверх. — Да я за пять минут свихнусь! — уверяет Юрка. — Бек, ну не могу я ждать, ну чемпион я или где? Хочу в зал, на банкет, сиять хочу, Витьке в нос золотом тыкать, шампанское пить! — Тебе нельзя шампанское, — останавливает его Отабек. — Помнишь, что в прошлый раз было? — В прошлый раз у меня тебя не было, — возражает Юрка. — А теперь есть, и ты меня остановишь и проконтролируешь. Так ведь? У Отабека в груди от его слов — маленький вулкан извергается. Или большой. Тот, с непроизносимым названием. «У меня тебя не было», «а теперь есть». Конечно, есть, Юрочка. — Едем, — говорит Юрочка и рывком затаскивает Отабека за собой в грузовой лифт. Но не успевает тот тронуться, как в него втискивается пышная сеньора с тележкой горничной, и лифт, который только что был почти огромным, сужается до размеров носового платка. — Сеньора! — пытается наладить контакт Отабек. — Экскусар… мы тут едем. — Сеньорита! — поправляет та и разражается потоком слов, тыча то в бейдж, то в листок на боку тележки. Очевидно, что намекает на график уборки и штрафы. Возможно, материт тупых иностранцев. Как ее понять-то? — Ты не знаешь испанского, да? — спрашивает Юрка. — Не знаю, — кается Отабек. — Ну и хрен тогда. Доедем, всего-то с десяток этажей. — Семнадцать. — Да похуй. Сеньорита затихла, лифт ползет медленно, и Отабек начинает испытывать неловкость. Они с Юркой слишком близко. Он не может быть с Юркой так близко. Он пытается отодвинуться, ударяется поясницей о поручень, недовольно морщится. — Ты чего? — негромко спрашивает Юрка. — Да так. Отодвинуться хотел. — Почему? — Чтобы посвободнее было. — А тебе не нравится стоять близко ко мне? — спрашивает Юрка и делает маленький шажок вперед. Его глаза блестят. Отабек уже видел этот блеск, не помнит только, где и когда. — Нравится. Но… — Но что? — спрашивает Юрка, становясь еще чуть-чуть ближе. Глаза у него — как майский луг. Но Отабек точно знает, что это трясина. Болотная трясина, затянутая праздничной ряской. Отабек как провалился туда пять лет назад, так и засосало. И обратно никак. Трясина надвигается на него, хлопая ресницами. — Так что? Я тебя раздражаю? Я плохо пахну? Я чересчур горячий? «Нет, нет и да», — мог бы ответить Отабек. Юрка слишком горячий, это правда. Рядом с ним трудно дышать. Смотреть трудно. Говорить. Честно сказать, Отабек до сих пор не понимает, как тогда решился. «Будешь моим другом?». Даже если он когда-нибудь возьмет мировое золото, это, наверное, будет менее круто. Спросить о чем-то другом он точно никогда не осмелится. Герой Казахстана. Позорище Казахстана, так правильней. Позорище с манной кашей во рту. Ответь уже что-нибудь, ну! — Юр, мы не одни. Отличный вариант, просто отличный. Для Кацуки, к примеру. Вот на Кацуки Отабеку и надо было западать. Сидели бы оба по углам, как сычи, и никаких «Мэднессов». Юрку никакой публикой не остановишь, он на нее кладет от души и с удовольствием. — И чо? Русский она не понимает, у тебя ебало как из гипса, я на тебя наезжаю — она просто решит, что у нас тут выяснение отношений с возможным переходом в мордобой. Ну может, ты у меня медаль спиздил золотую. — Юра! — Почти шестнадцать лет как, — соглашается тот, делает еще один крохотный шажок и вдруг вжимается в Отабека бедрами, и Отабек отчетливо чувствует, что его хотят. Как его хотят. — В этом все дело? В этих трех месяцах? Отабек почему-то думает о том, что выглядит сейчас дурак дураком. — Юр, ты это… хочешь со мной переспать? — Я думал, ты после показательной это понял, — ржет Юрка. — А ты как та крепость турецкая… забыл… которая неприступной считалась… Истамбул вроде. — Измаил, Юр. — Экскурс в историю позволяет Отабеку по крайней мере перевести дыхание. — Ты бы лучше историю подучил, а не… — А не думал о том, как бы тебе отсосать? — Юрке пятнадцать, и он ничем не смущается на пути к поставленной цели. — В гробу я видел все эти крепости. А тебя — в постели. Лифт едет вверх. Крыша Отабека — куда-то в другую сторону. Ему, как Алисе, кажется, что он попал в вымышленную реальность, где все по-другому. Где Юрка его хочет. И Отабека это пугает до тошноты. — Не надо, Юр. — Ты гомофоб? — хмурится Юрка. Это настолько противоположно действительности, что Отабек улыбается. Ну какой же он гомофоб, он Юрку любит. — Конечно, нет. — Тогда в чем дело? — Тебе пятнадцать. Тебе пятнадцать, и у тебя ебаные гормоны шарашат в голову. Тебе пятнадцать, и ты привык добиваться того, чего хочешь. Тебе пятнадцать, и у тебя таких еще будет пачка, только выбирай. Отабеку непринципиально быть первым, но он не хотел бы быть просто первым опытом… Впрочем, неважно, кто строит планы на всю жизнь в пятнадцать лет? Отабек, конечно, хотел бы с Юркой — насовсем, ну так то Юрка, кто от него в здравом уме откажется? Отабек сейчас не в здравом, он в панике, он понятия не имеет, как отказать Юрке так, чтобы не потерять его дружбу, и вообще — как отказать Юрке? Юрке, который прижимается почти всем телом, глаза сверкают, он явно намерен заполучить в Барселоне еще одно золото. Дурак, не шепчет — орет внутренний голос, соглашайся, пока предлагают, когда еще тебе так повезет, уедешь, и все, останется локти кусать. Отабек и сам не в состоянии толком объяснить, чего ему нужно, что хочет, — но точно не так, между банкетом и отлетом, на волне эйфории, когда не то чтобы пофиг с кем — но близко к этому. Наверное, что-то отражается у него на лице, потому что Юрка сжимает губы и отодвигается. — Извини. Юрка никогда не извиняется. Если только не злится по-настоящему. — Юр, я… — Сказал же, извини. Закрыли тему. Жаль, из лифта нельзя выброситься. Да и головой о стенку биться неудобно. — Что у вас случилось? — спрашивает Никифоров, присоединяясь к Отабеку, наблюдающему за зажигательным полдэнсом Юрки и Пхичита. Оба тонко-звонкие, один — золото, другой — кофе, красиво до невозможности. — Ничего, — честно отвечает Отабек. И добавляет: — А могло бы — все. Есть в Никифорове что-то, тянущее на откровенность даже по-трезвому. Ну, почти по-трезвому. — И почему? — поднимает тот красивые брови. — А хуй его знает, — несет Отабека дальше — какое-то провокационное попалось шампанское. — Он уедет, я уеду. У него все впереди. — А у тебя? Даже сказать нечего. Шампанское горчит на языке — что за дрянь они туда подсыпали? — Эй, — окликает Отабек повернувшегося, чтобы уйти, Никифорова, — а как же добрый совет? — А никак, — вполоборота, на фоне банкетного зала Никифоров красив как бог — хотя до Юрки, конечно, не дотягивает. — Тебе решать. — Ну бля, — говорит себе Отабек, роняя голову на скрещенные руки, — ну бля-я-я… — Юр, на минуту. — Отабек с трудом вытягивает Юрку из круга зрителей, аплодирующих трехстороннему танго — Милка, Джей-Джей и Крис. На скулах у Юрки слабый румянец, тщательно уложенные назад волосы слегка растрепались, смотреть на него больно, как на яркое солнце, но Отабек смотрит. Едва не забывает, зачем позвал. — Чего тебе? — Юрка все еще обижен. Такие, как он, не выносят отказов. Может, вообще ничего не выйдет, но Отабек уже решил идти до конца. — Я дурак, — легко признает он, — прости. Я тоже тебя хочу. Я, если честно, и думать-то больше ни о чем не могу. — Тогда в чем дело? — хмурит брови Юрка. — Испугался, — пожимает плечами Отабек. Не объяснять же сейчас Юрке то, что он и себе-то объясняет с трудом. Да и ни к чему это, на одну-то ночь. — Больше не боишься? — зеленые глаза блестят, и Отабек наконец вспоминает, когда видел этот блеск. На показательной, когда Юрка перед всем ледовым дворцом смотрел на него, позволяя сдернуть перчатки. Отабек тогда ног под собой не чувствовал, только сердце стучало, заглушая музыку. И Юркины глаза — вместо целого мира. Сейчас — почти так же. Он качает головой — нет, не боюсь. «Дурак, как я мог сказать "нет"», — думает он, когда Юрка целует его в лифте, едущем вниз, и еще раз — в коридоре, ведущем к его номеру. Потом уже — не думает. Нечем. Утро — раннее, рассветное, туманное. Юрка рядом — реальный. И сладко, и тошно. От того, что все было; от того, что еще раз то ли будет, то ли нет. Может быть, иногда, когда графики совпадут, при условии, что у Юрки никого не будет, и ему захочется — именно с Отабеком, и еще куча всяких «если», и… Но оно все равно того стоило. Только теперь Отабек не знает, как правильно дальше. Тихонько одеться и исчезнуть? Подождать, когда Юрка проснется? Разбудить его и предупредить, что уходит? Отабеку не нравится ни один из вариантов. Ему нравится тот, где время останавливается и никому уходить не надо. Он тянется за телефоном — один только кадр, оставить себе спящего Юрку, украсть у него эту секунду, — и тут Юрка открывает глаза. — Бек, — говорит он и улыбается до ушей, еще толком не проснувшись. — Ты куда, еще же совсем рано? — Ну… собраться. — Успеешь, — Юрка зевает, закрывает глаза и складывает на Отабека обе руки и ногу. И устраивает голову на плече. — А ты ко мне приедешь на Новый год? — Ты хочешь, чтобы я приехал? — переспрашивает Отабек. Он спит, что ли? Или это Юрка спит? — Конечно. Я тебя с дедом познакомлю. И с Потькой. Пирожками накормлю. — Вроде бы не спит, речь связная. — И еще на день рождения, ладно? Шестнадцать раз в жизни исполняется. Хочу, чтобы все мои были. Слышишь? Попробуй только не приехать… Отабеку снова хочется побиться головой обо что-нибудь твердое. Пока он себе проблемы и сложности надумывал, его тут уже в «свои» записали и в семью включили. И пирожками кормить готовы. А ведь можно было понять, что Юрка — это не Никифоров, Юрка другой. Один такой на всю галактику, больше не завезли. Отабек подтягивает одеяло на острое плечо и осторожно обнимает поверх. Спать не хочется, хочется гнать на байке по пустым улицам, встречать рассвет, орать во все горло, прыгнуть кваксель, купить парные кольца, за которые Юрка его убьет… С мыслью о кольцах Отабек засыпает. Его губы время от времени смешно шевелятся. Нетрудно догадаться, что он произносит, легонько сжимая руку на плече, словно убеждаясь — здесь, не приснился. «Юрочка».