Утро в мэноре

Неотбеленный лен скатерти ложился мягкими складками, солнце играло июльский гимн на серебряных десертных вилках, булочки исходили паром, и свежее масло впитывалось в их поры, как дождь в благодатную землю. Тем суше и холоднее показался Люциусу голос супруги. — Дорогой, я думаю, нам с тобой стоит обсудить один вопрос, — сказала Нарцисса. Тонкое белое кружево, обрамлявшее ее запястье, даже не дрогнуло. Твердой рукой она держала увесистый фарфоровый чайничек, доливая густой, коньячного цвета напиток в подогретое молоко. — Слушаю, дорогая, — отозвался Люциус, откладывая в знак внимания утреннюю газету. Нарцисса подняла на него глаза, голубее швейцарских озер. — Ты слишком часто стал пропадать, не объясняя причин, — сказала она напрямик и подняла ладонь, показывая, что не закончила. — Ты, разумеется, не обязан отчитываться передо мной; но когда вопросы начинают задавать твои друзья, — она подчеркнула интонацией слово «друзья», давая понять, о ком речь, — я не знаю, что им отвечать… Ты ставишь под удар не только меня, но и себя, дорогой. «Дорогой» немузыкально звякнуло, будто расколовшаяся тарелка, и Люциус понял, что все серьезно. Впрочем, он знал об этом и раньше — с самого перового дня, но надеялся, что обойдется. Досадно… — Хорошо, дорогая, — кивнул он. — Я обязательно обдумаю твои слова. Нарцисса тоже кивнула и отпила глоток чаю. Люциус в который раз порадовался, что сделал правильный выбор, когда речь зашла о спутнице жизни. Будь на месте Нарциссы Беллатрикс… Он отогнал мрачноватое видение всеобъемлющей истерики с битьем фамильного фарфора и отрыванием голов домовикам и поднялся к себе. Следовало подобрать мантию для ближайшего заседания Попечительского совета. Респектабельность, апломб и элегантность — стиль, которому он не изменял ни в чем. Ну, почти ни в чем… Темно-синяя — для июля мрачно, серая — надоело, черная — слишком напоминает Снейпа. Кофейная, лиловая, парадная с вышивкой, французского покроя, с шейным платком, глухая, шелковая с геральдическими символами… о, зеленая! Люциус извлек на свет божий мантию из плотного шелка. Темная зелень переливалась на свету, напоминая лесные поляны, сбрызнутые солнцем. Впечатление было таким ярким, что Люциус даже почувствовал запах леса . Резкий, сладковато-травяной, пронзительно свежий, он был очень сильным, слишком сильным для воспоминания. Люциус встряхнул мантию и увидел, что в витой серебряной пряжке застрял стебель подмаренника. На ум пришел школьный курс гербологии. У магглов смесь подмаренника со зверобоем и мятой применялось для изгнания из дома ведьм, а из шкафов — моли. Что ж, значит, вредители и ведьмы ему теперь не грозят. Люциус усмехнулся про себя, еще раз глубоко втянул невероятно стойкий запах и неожиданно вспомнил одно из народных названий подмаренника — «сердечный друг». И тут же, цепляясь одно за другое, как нити в думосбросе, пронеслись чередой далекие от мэнора видения: желтые глаза, перечеркнутые вертикальным зрачком, дешевое огневиски, расплескивающееся по деревянным столам, забытые костры, расплескивающиеся по густому подлеску, вытягивающий жилы вой, измазанные кровью волчьи клыки, вседозволенность и всемогущество… Может быть, и иллюзорные, но все же. Он снова усмехнулся, показывая зубы, задумался… — Госпожа! — эльф с привычно испуганным видом появился на пороге малой гостиной. — Там сэр Уолден… спрашивает хозяина. Что ему сказать, госпожа? — А почему ты спрашиваешь об этом у меня? — Нарцисса нахмурилась. — Предупреди хозяина о визите… — Его нет, госпожа, — эльф склонился так низко, что уши болтались по полу, когда он мелко-мелко тряс головой. — Нигде нет, ни в спальне, ни в кабинете, ни в парке… — Хорошо, — сказала Нарцисса, поджимая губы и вставая с кушетки. — Скажи сэру Уолдену, что я сейчас выйду к нему. Уолден МакНейр мерил шагами просторный холл, выхватывая наметанным глазом новые роскошные безделушки — китайскую напольную вазу, расписанную в гамме «черного семейства», настенный плафон определенно работы Робусти, кашмирский ковер ручной выделки на ступенях лестницы. Сочеталось все это довольно… эклектично, но выглядело так, как того и требовалось — то есть очень, очень дорого. Так же, как и Нарцисса Малфой, спускавшаяся по лестнице. — Уолден! — воскликнула она со сдержанной радостью, протягивая ему руку для поцелуя. — Ты хотел видеть Люциуса? Какая досада — буквально четверть часа назад он аппарировал в Гринготтс. Мне так жаль! Глаза МакНейра сощурились — он не заставал Люциуса «буквально на четверть часа» уже в пятый или шестой раз подряд. — Я, пожалуй, догоню… — начал было он, но Нарцисса, будто не заметив этого, мягко перебила: — Может быть, ты не откажешься выпить со мной чаю, Уолден? Я не хочу весь день корить себя за то, что упустила такого прекрасного собеседника, как ты. И улыбнулась уголками губ, следя за драмой, разыгравшейся в душе Уолдена. Проследить за Люциусом, поймать его на вранье, попытаться выяснить правду? Или выпить чаю вдвоем с великолепной и неприступной Нарциссой Малфой? Впрочем, вывести на чистую воду этого прохвоста можно всегда, а вот на чай в другой раз могут и не пригласить… «Хорошо же, — думала Нарцисса, улыбаясь МакНейру, косноязычно и громко рассказывавшему о недавнем заседании Визенгамота и разгоревшемся там споре насчет прав «этих паршивых грязнокровок». — Хорошо же. Рано или поздно настанет мой день, и тогда я предъявлю тебе счет за каждое чаепитие, дорогой». Люциус в эту минуту меньше всего думал о Нарциссе. Кровь стучала у него в ушах, заглушая мерный шум леса, губы жгло от поцелуев, и зеленая кровь подмаренника, раздавленного весом двух тел, пахла пронзительно и сладко.