Марафон writober`a. Собрание драбблов.

      Для архидьякона потянулись странные дни, наполненные непрекращающимся преследованием и беспокойством. Пение этой ведьмы стало его насущной потребностью, он должен был вновь и вновь слушать сладкие песни на неведомом языке, священник догадывался, что это был цыганский. Танцы её странным образом волновали кровь, разжигали огонь в застывших венах, Клоду казалось, что он истаивал, находясь рядом с тем пламенем, что исходил от этой девушки. Она так и не открыла лицо, но необыкновенной красоты глаза обещали, что и прочее сокрытое от взгляда исполнено совершенства. Девица меняла цвета нарядов, но неизменной оставалась алая вуаль за которой она скрывала свою красоту. Но от кого? Неужели от него или от сотен тех мужчин, что каждый день глазеет на неё? Неукротимая злость опаляла сознание, заставляя судорожно сжиматься кулаки. Он ненавидел её, он жаждал её смерти, лишь бы прекратилась сладкая мука, лишь бы освободиться от рабского подчинения восхитительному голосу. Он преследовал её, следил, жадно ловил обрывки разговоров.       Девчонку звали Эсмеральда, лет ей было около шестнадцати, дочь цыганского барона, за ней всегда следовали два рослых и сильных парня для охраны, плюс симпатичная вертлявая цыганка по имени Джали. Эсмеральда танцевала на грани бесстыдства, её движения были исполнены сладострастия и призыва. При этом девушка выступала о закрытых нарядах, обычно черных или синих оживленных только блестящим бисером по подолу. Её движения плавные и гибкие, обещали неземное блаженство тому, кто сможет заключить этот тонкий стан в объятья. Клод клокотал, он хотел бы уничтожить всех, кто смеет смотреть на неё с нечистыми мыслями, он хотел бы приручить это пламя, скрыть его ото всех. После танцев она начинала петь и священник умирал от переполняющей сердце тоски, от щемящей грусти заполняющей сознание. После того, как она заканчивала петь он почти против своей воли расставался с мелочью припасенной для этого случая. Она никак его не выделяла, просто обходила толпу с бубном, он едва успевал бросить медяки. Священник все надеялся когда-нибудь подкараулить ей одну, для такого случая он всегда носил с собой острый нож в кожаном чехле. Она должна была умолкнуть эта сирена, или он вонзит нож в себя самого.       Её помощница Джали казалась совершенно бестолковым существом, она показывала различные фокусы и иногда вместо Эсмеральды собирала плату. Священник решил проследить и за ней, он выяснил, что егоза более свободна в перемещениях, её можно было застать на любых из площадей или мостов города. Казалось, она успевала бывать в разных местах одновременно, тогда он заподозрил колдовство, но потом понял, что она дружила со всеми извозчиками, которые с удовольствием подвозили её. Не смотря на свою болтливость девчонка ни разу не сказала ничего про хозяйку. Вскоре Клод отстал от неё, он вновь сосредоточился на Эсмеральде. Ворожея, владычица всех его беспокойных снов, она каждый день спасала себя пением. Его решимость разделаться с ней меркла как только она начинала петь. Унимались в груди ревность и злость. Он становился мягким и нежным как расплавленный воск, все, что он хотел в такие минуты — это прижать её к груди, вдохнуть запах черных как крыло ворона волос. Священник лишился покоя, он все больше худел и прибавилось седины в волосах.       Квазимодо всегда чуткий к настроениям приемного отца бесхитростно допытывался что его беспокоит, но священник бледный и отрешенный хранил молчание. Тогда горбун пристальнее стал наблюдать за поведением хозяина, от Квазимодо не укрылось как преображалось лицо Клода стоило только послышаться бубну и лютне. Тогда священник стремительно покидал свою келью и вскоре оказывался в толпе глазеющих на задрапированную красавицу. Квазимодо следил с высоты за мэтром, он понял, что того гнетет, в один из вечеров когда они вдвоем сидели в келье священника, звонарь решился заговорить.       — Мэтр, давайте украдем девушку? — сказал он еле выговаривая слова. Девка ему была безразлична, но если она может порадовать Клода Фролло, то Квазимодо её добудет.