habent sua fata libelli

Сухие ветки деревьев хлещут раскрасневшееся лицо. Сгущающаяся тьма мешает натренированному глазу искать верный путь, потому что низменные инстинкты служат пеленою и диктуют мышцам двигаться быстрее, преодолевать агонию и жжение, ведь остановка ознаменует смерть. Охотник стал добычей; человек, испокон веков служивший мясом на убой для хищников с человеческим лицом, стал добычей. Пустые склянки с пояса давно выброшены по пути — не звенят колоколом на бёдрах, зазывая тварь, следующую за запахом крови, как гончая за неразумным скотом, отбившимся от стада. Автоматический арбалет был сломан в щепки рукопашной борьбой, для защиты имеется только кинжал из серебра с рубином на рукоятке. Серебро не действует на вампиров. Насмешливые комментарии хлыстом гонят дальше; он играет в пресловутые кошки-мышки, когда охотник потеряла связанное с охотой и стала кроликом, норы которого находятся в совершенно противоположном направлении. Всё глубже в чащу, всё дальше от испуганных людей, где не найдут свежее тело, только сломанные кости через несколько десятилетий. Если повезёт быть найденной вообще. Этот маньяк напевает исключительно вампирскую молитву перед трапезой, как в старые времена, когда велась полноценная охота на людей, как ведётся охота на диких кабанов сейчас. Больной ритуал, закопанный в песках времени, но хранимый в памяти консервативных особей и убийц. Тодороки Тойя, чей род кровью высечен в истории, предпочитает называть себя Даби и чтить мёртвые традиции в угоду своему уязвлённому эго. Простой заказ обернулся катастрофой. Раскат грома и корень на пути обернулись катастрофой. Ладони саднят мелкими царапинами и незначительными ушибами, однако ошибка совершена: смерть с именем возвышается, молния очерчивает фигуру и выделяет пронзительный голубой, настолько чистый, что в нём утонуть — как дышать. — Охотник, загнанный в угол, — мелодичный голос скрипит запоздалым звуком, — каково чувствовать себя на месте всех тех, кого ты убила? — он проворачивает собственную стрелу в твоём плече, стимулируя новые потоки крови. — Я вырву твой язык и сожру на твоих глазах, если не ответишь, — и давит глубже, из-за чего непроизвольно сокращаются мышцы и дёргаются пальцы. В мыслях все Боги услышали мольбы о прощении и принятии в ряды бессмертных, наблюдающих за жизнью за завесой эфира. — О нет, дорогая, — глаза закатываются, но пощёчина возвращает размытый фокус на белокурые локоны. Его шёпот как разъедающий кости яд, его прикосновение как многовековой лёд, его зубы острее потерянного в бегстве кинжала с небольшим рубином; его шёпот звучит громче непогоды и наполняет сердце страхом, как заполняются ливневые ямы в сезон дождей. С самого рождения клеймо неудачи горит на ключицах — именно там шрамы первых укусов Тойи; именно там рвёт кожу Даби и стирает неудачника Тойю из полотна ваших судеб. И никто не спасёт.