Рипсалис

      Сидеть за широком подоконнике Сереже всегда нравилось. Здесь он проводил все свое время: рисовал, играл, читал с отцом книжки, просто смотрел в окно, за которым всегда играли соседские дети. С высоты третьего этажа можно было даже лица рассмотреть. Когда Сережа вырастет, он обязательно будет играть вместе с ними, будет ходить в школу, учить уроки за столом, который отец вот-вот купит, но до этого еще целый три года. А пока что можно наслаждаться счастливым деством.       На звук открывающейся двери Сережа реагировал моментально. Чтобы войти в квартиру надо было потрудиться, а поэтому у мальчика было немного времени, чтобы слезть со своего места и выбежать в коридор. — Папа! — закричал Сережа так громко, что в ушах у мужчины зазвенело. Омежка кинулся к нему в объятья, даже не дав раздеться. — Уже проснулся? — Виктор присел на корточки, чтобы крепче прижать сына к себе. — Я ждал тебя, — Сережа потерся носом о холодную дубленку, собирая опавшие на плечи снежинки, тут же таявшие на его горящих щеках. — Иди на кухню, завтракать будем, — отец шутливо похлопал Сережу по спинке, и тот отлип, убежал на кухню.       Виктор вздохнул. Сережа рос чудесным ребенком, быстро учился и развивался, уже более-менее умел читать и сам просил учить с ним десткие стихи. Временами, мужчина ловил себя на мысли, что его сын заслуживает лучшей жизни, которую он сам при всем желании не мог бы ему обеспечить. Виктор работал на производстве, брал обычно ночные смены, за которые платили больше. Да и удобно это было — уложил сына спать, ушел на работу, утром вернулся, а Сережа уже проснулся. Омежка быстро привык просыпаться в одиночестве — никогда не жаловался во всяком случае. Зато весь день они могли проводить вместе.       Правда, скоро все, наверное, изменится… Было глупо думать, что Виктор не попадет под сокращение. Человека, за которым всю жизнь водится прозвище «психопат», не стали долго держать на одном месте. Было чудом, что его вообще взяли на работу. — Пап, ты скоро? Я есть хочу! — послышалось с кухни, и Виктор быстрее снял с себя мокрые ботинки и зашел за Сережей на кухню.       Тот уже сидел за столом в ожидании еды. Забрался сам на стул, к которому веревкой были привязаны несколько толстых книг, позволяющих мальчику есть на равных с отцом, достал чистые вилки из ящика потрепанного кухонного гарнитура — до тарелок он еще не дотягивался, даже стоя на табуретке. — Яичницу? — в ответ последовал твердый кивок.       Виктор подошел к маленькому холодильнику, открыл дверцу и предсказуемо увидел путые полки. Хорошо, что все-таки нашлесь три яйца, которые тут же были отправлены на разогретую сковородку.       Сережа с восторгом наблюдал за тем, как отец готовит, как шипит масло на огне, вдыхал запах вкусной еды, смотрел, как быстро зажглась газовая конфорка, на котрой тут же оказался чайник с водой.       Все действо заняло не больше десяти минут, но даже этого Сереже было достаточно, чтобы успокоиться после тревожного сна. Он всегда плохо спал, когда папы не было рядом, а папа вообще-то редко был рядом. Ночью мучали кошмары, страшные, темные, в них с Сережей разговаривала мама… Она говорила странные вещи о том, что он никому не нужен, что было бы лучше, если бы он умер. Папе об этом рассказывать не хотелось — он и без того всегда какой-то грустный. Проблемы на работе, из-за которых в квартире периодически оказывались бутылки с надписью «Пиво» и иногда «Водка». После них папа не шел на работу, а ложился спать, и его было невозможно разбудить на утро.       Отставив сковододку с готовой яичницей на свободную конфорку, Виктор повернулся к Сереже. Тот по-детски похлопал своими длинными светлыми ресницами, глядя на него в ответ. — Сереж, — мужчина подошел к сыну и опустился перед ним на колени, — ты же знаешь, что ты у меня самый лучший? И заслуживаешь ты только самого лучшего, потому что ты самый прекрасный ребенок на свете. — А ты самый прекрасный папочка, — Сережа нагнулся, чтобы обнять отца за шею, пока тот прильнул к нему щекой, прижимая к себе, медленно гладил по спине. — Не говори так, лисенок, — усмехнулся Виктор. — Я совсем не тот отец, который у тебя должен быть…       Сережа тут же нахмурился, оттолкнул от себя родителя. Он не знал, что сказать, но чувствовал, что папа говорит глупости, как обычно. Он говорит, что можно было бы жить лучше, но кто знает, что значит это «лучше»? Может, лучше уже и не будет, поэтому Сережа был поосто рад каждой мелочи и очень расстраивался от таких папиных слов… — Меня с работы уволили, лисенок, — грустно улыбнулся мужчина, почти тут же зарылся лицом в десткую футболку, утирая ею слезы.       Если честно, Сережа не совсем понимал, что это для них значит, но… может быть, это и к лучшему.

***

      Звук волковского будильника заставил Сережу вздрогнуть всем телом, вырвав его из тяжелого сна. На часах 5:55 — Олег всегда вставал чуть раньше, чтобы и в душ успеть, и завтрак приготовить, и собираться хоть немного, потому что Разумовский всегда приводил себя в порядок в дикой спешке, сбивая все на всем пути. И обычно Олег быстро выключал будильник, чтобы не тревожить омегу. А сейчас Олега нет.       Просыпаться в одиночестве в кровати было странно и неприятно. Особенно после почти полугода их совместной с Олегом жизни, где они все время дома были рядом. Было странно тянуться через всю постель к часам, стоящим со стороны Волкова, странно ощущать холод по правую сторону от себя, а не альфу, от которого всегда было жарко.       Сережа лег на спину, тупо глядя в потолок. Слишком рано, чтобы вставать на пары, слишком поздно, чтобы искать Олега и вымаливать у него прощение. Бытрые дородки слез скатились по вискам, щекача уши, но омеге было на это так плевать. Это же несколько нелепые и обидные вещи он говорил Волкову, что тот даже уехал… Верить во все произошедшее не хотелось, настолько это было все глупо и обидно.       Молодой человек сел, утер слезы, от которых лежать на подушке стало слишком мокро, закрыл лицо руками. — Идиот, какой же ты идиот, Разумовский, — шептал он, раскачиваясь из стороны в сторону.       Как уснул вчера — не помнил. Просто было очень больно и обидно. Сначала Сережа долго сидел, не двигаясь с места, даже мыслей не было в голове, а потом его накрыло осознанием того, что только что произошло. После долгой истерики, которую тоже сейчас уже было не вспомнить, он лег в кровать. Снова плакал, уткнувшись в подушку, а потом провалился в сон.       На часах 6:18 и Сережа более-менее успокоился. На бедрах он заметил свежие порезы, которые сделал, видимо, вчера, и их надо было обработать. Медленно ступая по холодному полу, Разумовский заметил, что ничего в квартире не было повреждено, что уже было отличным знаком. Он взял онемевшими руками аптечку, нашел там перекись — больше ничего не было, так что и она сойдет, — и вылил приличное ее количество себе на бедро. Порезы тут же неприятно защипали, но омега даже не обратил на это внимание. Просто быстрее заживёт, если сразу обработать. Раньше он и без этого справлялся, в детском доме не было никакой возможности взять нужные медикаменты без подробного разъяснения того, зачем они нужны, а это глупо — по пять раз на неделе объяснять, что ты «поранился».       Правда, Олег так не считал. Он вообще всегда заботился о Сереже, его здоровье и безопасности. Это было приятно, но постоянные вопросы и режим заботливой мамочки у Волкова периодически раздражали. Сережа вообще не привык к такому и не смог привыкнуть за те восемь лет, что они вместе. Он всегда сам за себя, ему по-хорошему не нужна такая опека… ну если только временами.       Посмотрев еще пару секунд на содержимое аптечки, Сережа достал упаковку успокоительного. Его пила Любовь Вячеславовна, но и ему сейчас не помешает. Как и душ, в общем-то.       Утреннее мытье головы слегка отвлекло от беспокойных мыслей, потому что затекшие руки бесили немного сильнее, чем мысли о том, где ночевал Олег. Хотя Сережа предположил, что Волков отправился в общагу к Диме, но… что, если нет?       Быстро сварить себе кофе, удостовериться, что Любовь Вячеславовна еще не вернулась домой и, наконец, окунуться в повторение материала к парам.       С одной чашкой в руке, с глазами, бегающими по строчкам учебника, Разумовский старался раствориться в этом облаке, где для него нет ничего непонятного, где он один из лучший и знает все на свете. К парам по мат. анализу Разумовский готовился с особой чщательностью, потому что преподаватель очевидно придирался к нему из-за вторичного пола. К нему и к еще одному омеге в группе. Аргумент был один — омеги не созданы для точных наук, тем более, для математики в любом ее виде. Каждая заминка в ответе соправоддалась десятком слов об умственном превосходстве альф и бет над омегами и женщинами, что порядком раздражало.       Сережа вообще терпеть не мог, когда к нему придирались, тем более по тупым вопросам, а тут ситуация была возведена в какой-то жуткий абсурд. Возможно, это повсеместная практика, просто Разумовский столкнулся с этим впервые в своей жизни. Еще никогда не было такого, чтобы его не воспринимали всерьёз просто из-за пола.

***

— Да как он смеет?! — врзмущался Разумовский, сидя вместе со своим единственным омегой-однокруппником в столовой. — «Всем ставлю автомат, а вы, мальчики, будете все у меня сдавать». Да чтоб он подавился своим зачётом! — Очедидно же, что завалить хочет, — Миша тяжело вздохнул, смотря куда-то в широкое окно. Ему все эти возмущения Сережи были по боку, но омегу это ни разу не останавливало. — Ага, сейчас. Так и не терпится со стипендии слететь, — Сережа насупился. Не нравилось ему это все. Мало того, что Волков так и не объявился — вдруг, вообще помер где-то — так еще и вся эта история с преподавателем ему вылилась в такой стресс.       Видите-ли, Константин Павлович решил, что все, кроме, конечно, нежных созданий, могут расчитывать на автомат, а вот «наши хрупкие мальчики еще должны показать свои знания, если у них не получается это сделать на парах». И ехало болело ему то, что Разумовский всегда лучше всех готов, что он первый знает ответ, что запнулся он всего один раз на первых занятиях, потому что ему перебил какой-то идиот! — Ну ты-то сдашь… наверное, а как я буду сдавать — это тот еще вопрос, конечно, — Миша нервно отстукивал дробь ногтями по столу, закусывая щеку. — Сдадим как-нибудь. Просто это неприятно, — Сережа потер глаза ладонями, вздохнув от бессилия. — Хоть на работу сегодня не надо… уже хорошо.

***

      На часах было около шести вечера, когда Сережа пришел с учебы. Он тут же сел за проект, поэтому смутно представлял, сколько показывают стрелки сейчас, — Любовь Вячеславовна так и не вернулась, а Олег и не думал звонить. Разумовский то и дело поглядывал в сторону телефона, надеясь, что на экране появится родное «Волче», но ничего не происходило. Этого следовало ожидать. Видимо, Олег слишком сильно на него обиделся, и ему нужно время, чтобы подумать. Сережа не мог его осуждать, но почему-то было как-то противно и гадко от мысли, что Волкову правда нужно настолько много времени, чтобы принять решение касательно их отношений. Неужели они для него ничего значат?       Живот неприятно скрутило тупой болью — Разумовский не ел с самого утра, — скудный салатик в столовой, который он смог в себя впихнуть, никак не спас ситуацию. Он всегда плохо ел, когда нервничал, так что не удивительно, что и сейчас забыл о еде. Разумовский сохранил черновик проекта и пошел на кухню, чтобы хоть как-то избавиться от чувства голода.       В холодильнике стоял приготовленный Олегом еще на выходных суп в большой кастрюле, который Сережа и выбрал в качестве своего ужина. Микроволновка мерно зашумела, разогревая еду, и омега сел за стол в ожидании. Опутил голову на сложенные перед собой руки и глухо застонал от усталости. Перед глазами плыло то ли от недосыпа, то ли от того, что последние несколько часов он без перерыва напряженно работал за ноутбуком, то ли от всего вместе взятого. Мелодичный звонок оповестил о том, что блюдо готово, но Разумовский пока не был в состоянии поднять голову. Нужно вот так посидеть пару минут, и тогда все снова будет в порядке — рабочая схема, Сережа проверял. Позволить мыслям остановиться, на несколько мгновений побыть в тишине, чтобы успокоить беспричинно колотящаеся сердце, выровнять дыхние…       Сережа вздрогнул, резко подняв голову на шум из коридора. На звук ключа в замке не похоже, больше напоминает будто кто-то капошится в клодовке. Та, как назло, была в самом тёмном углу, куда свет люстры не дотягивался. Разумовский встал и, как в глупых фильмах ужасов, пошел на звук, который только усиливался. Стоя перед закрытой дверью, он пару раз моргнул, чтобы сбросить с себя остатки сонливости, помотал головой из стороны в сторону для надежности. Мир перестал быть размытым, но звук никуда не ушел.       Голос в голове фоново шептал «открой, открой, открой, открой…» и противиться этому было невозможно. Как обычно, ласковый женский шепот доносил до него самые темные мысли и толкал на безумные вещи. Ладонь омеги легла на гладкую круглую ручки двери в клодовку, и копашения внутри прекратились. Кто-то там его заметил? — Любовь Вячеславовна? — громко, насколько мог, спросил Сережа. — Господи, если это она, то я ее точно придушу.       Дернув дверь на себя, Разумовский отпрянул назад, неудачно оступившись и рухнув на пол. Привычных полок с коробками и пакетами внутри не было, но было что-то совершенно иное. Оно издавало противный трекс, как от старых приемников, было повернуто в омеге спиной. Он смотрел, не смея отвести взгляд от существа, как оно медленно поворачивается в его сторону. Десяток глаз смотрели на него, раздирая изнутри своим противно-желтым светом. По мере того, как существо с множеством голов становилось перед Сережей во всем своем ужасном великолепии, треск становился громче, заглушал все звуки вокруг. Повернувшись к омеге целиком, монстр закричал так, что Разумовский, кажется, почувствовал, как из ушей потекли теплые струйки крови. — Беги, — послышалось из их с Олегом комнаты, и, не раздумывая, омега бросился на женский голос.       Захлопывая на собой дверь, Сережа видел, как существо вышло из своей каморки и стало принюхиваться своими птичьими клювами, ища его по запаху. Разумовский ринулся к дальней стенке, осев между рабочим столом и диваном, закрыл лицо руками, тихо всхлипывая и глотая слезы от страха. Сердце выпрыгивало из груди, дыхание сбилось окончательно, так что Сережа заполошно втягивал воздух, но успокоиться не получилось даже через полчаса.       И все снова закончилось. В квартире было тихо, в коридоре больше не чувствовалось присутствие страшной твари. Омегу все еще трясло от страха. Руки и ноги не слушались, когда он попытался встать с пола, судорожно хватаясь за подлокотник дивана. На столе рядом стояла бутылка с водой, до которой Сережа кое-как дотянулся и осушил полностью в пару глотков. Пережитый ужас еще больше заставлял желудок ныть, а так как за пару минут поисков чего-нибудь съедобного во всех рюкзаках и сумках Разумовский так ничего и не обнаружил, ему все же пришлось осторожно приоткрыть дверь.       В коридоре никого не было. Сережа наконец-то вздохнул полной грудью, успокоившись и, будто ничего и не произошло, ушел на кухню, чтобы все же поесть. Суп на удивление все еще был темным, хотя по ощущениям прошли несколько часов с его готовности.       Привычка сидеть в телефоне во время еды у Сережи появилась относительно недавно. В детском доме такие выкрутасы были запрещены — если ешь, то ешь нормально — а сейчас у Разумовского было слишком мало времени на все, поэтому минимально листать новости во время обеда стало привычным делом. Что-то из криминала, политика, наука, сфера IT — этому разделу Сережа уделял достаточно внимания и без еды, — какой-то сфабрикованный соцопрос о политактивности граждан, данные которого заставляли только улыбаться. Глаза быстро бегали по строчкам статьи, улавливая лишь темный коридор на фоне. И в этом темном коридоре будто бы стояла чья-то тень.       Именно тень. Просто темная фигура без четких очертаний, которую Разумовский даже не заметил бы, если бы инстинктивно не улавливал любое изменение в квартире начиная с сегодняшнего дня. Все больше отвлекаясь от экрана и всматриваясь в фигуру, Сережа понял, что помимо малозаметных волос, которые шевелились на манер огня в костре, у нового чудовища была пара янтарных глаз, непрерывно наблюдающих за ним. И да, это было определенно новое создание, почему-то кажущееся знакомым и от того опасным. Будто Разумовскому было наперед понятно, что подходить к тени не надо. — Уходи, — сказал он одними губами, поглядывая на тень. Та будто отрицательно качнула головой. — Уйди. Мне надо работать, а пока ты там, я не могу пройти.       Силуэт еще како-то время постоял, будто размышляя, но в конечном итоге растворился в воздухе. В квартире словно тут же стало чуточку светлее и теплее. От супа осталась одна лишь пуская тарелка, на часах было уже достаточно позднее время, а вот садиться за работу почему-то не хотелось. Скорее, хотелось уйти куда-нибудь и подальше от этого места.

***

      Олег был настроен решительно. Настолько решительно, насколько может быть человек, принявший решение за одну бессонную ночь под влиянием алкоголя, обиды, отчаяния и остального набора юного авантюриста. А авантюра было та еще.       Поблагодарив Диму с утра, Олег поехал в универ, чтобы все же отчислиться. После вчерашнего оставаться в одном городе с Разумовским казалось невыносимым испытанием, которое Олег не переживет. Ему нужен отдых, но сидеть и ничего не делать нельзя. Прикинув все «за» и «против», Волков пришел к выводу, что служба по контракту — то, что ему нужно. Точнее, это было самым оптимальным решением. Поэтому сейчас он ехал на троллейбусе в квартиру матери, надеясь застать там Сережу и, наконец, нормально поговорить. Только вот простояв под дверью около тех минут, Олег понял, что квартира пуста. В их с Разумовским комнате были разбросаны вещи, вывернуты все сумки и рюкзаки, будто по ним кто-то рыскал, на столе беспорядочно лежала небольшие запасы сережиной косметики, а, позвонив омеге, Волков услышал лишь автоатветчик.       Он присел на край дивана, размышляя, что делать дальше. Сережа ушел, а значит, разговора не выйдет. Ждать его здесь — затея первоначально глупая, кто знает, насколько тот решил уйти. Оставалось написать записку и перебраться на время в ту комнату, откуда они так скоро съехали. Взяв бумагу и ручку, Олег вывел аккуратно и не с первой попытки следующее: «Я уезжаю. Пришли номер карты, чтобы я смог тебе посылать деньги. Оставайся жить здесь, с матерью я договорюсь. Олег.» Записка осталась лежать посреди косметического урагана на столе, а ее автор решил ненадолго остаться и хотя бы перекусить.       Пока чайник закипал на плите, Волков открыл окно и закурил, невольно всматриваясь в силуэты проходящих людей в поисках желтой куртки или ярко-красной заколки матери, которую было видно издалека. Как вдруг в замочной скважине кто-то неудачно попытался покрутить ключом, и когда дверь не открылась, звонок пронзительно запел на всю квартиру. Олег спешно потушил сигарету и бросился к входной двери. — Привет, мам, — поздоровался он. Женщина скорчила недовольное лицо и отпихнула сына, освобождая себе путь.       Она стянула с себя пальто и туфли, ушла на кухню, где уже закипел чайник. Волков проследовал за ней, выхватил из рук кружку и, взяв себе еще одну, залил кипятком два пакетика чая. Они молча сели напротив друг друга, из открытого окна дул холодный осенний воздух. — Мам, мне нужно тебя кое о чем попросить, — начал Олег. — Я уезжаю… — Вместе с этим? — Любовь Вячеславовна кивнула в сторону коридора, намекая на Разумовского. — Один. Поэтому я хочу попросить тебя не выгонять его, — женщина вскинула свои тонкие брови и замолчала в оцепенении. — Нет. Я не собираюсь терпеть психа в своем доме. — Мам… — Он вчера чуть не задушил меня, Олег! Я эту тварь видеть не хочу! — она оттянула ворот водолазки, демонстрируя синяки на шее. — Если бы ты здесь жил, то я бы еще подумала, но терпеть какую-то рыжую тварь здесь я не хочу.       Волков потупил взгляд. Весомый аргумент — попытка убийства, — и сказать нечего. Любовь Вячеславовна тяжело дышала, приказала Олегу закрыть «ебаное окно», из-за которого сидеть тут невозможно и снова затихла, молча допивая чай. Ее руки мелко нервозно дрожали, а глаза были опухшими, будто она всю ночь не спала, а рыдала. — И как ты будешь жить, если и я, и Сережа уедем? — Олег неохотно подносил кружку к губам, делая мелкие обжигающие глотки. — Так же, как и раньше, — женщина пожала плечами. — На работу устроишься? — и тут она нахмурилась. — Ты уедешь, деньги рыжему будешь посылать? — Да. Я же служить пойду по контракту, надеюсь, так что зарплату буду ему отсылать, — в глазах Любовь Вячеславовны промелькнула какая-то искра, давшая Волкову небольшую надежду. — Половину мне. Нет, семьдесят процентов. И Сережа твой остается тут жить. По рукам, — она протянула худую кисть через стол. — По рукам, — Волков пожал ей руку, неотрывно глядя в глаза. — Только ты его не трогаешь. Можешь просто не замечать и делать вид, что его здесь не существует. — Как я и собиралась, — Любовь Вячеславовна довольно улыбнулась.

***

      После пары шотов Сереже было явно плохо. Его начало мутить, мир плыл перед глазами, а временами казалось, что он сейчас свалится с барного стула. Омега просто старался не смотреть вокруг, вцепившись взглядом в дерево барной стойки, и не замерил, как ближе к ночи здесь скопилось достаточно много людей. Музыка перестала быть такой громкой на фоне чужих голосов, перекрывающих все посторонние шумы, но, на удивление, они не так уж сильно бесили. Скорее, избавляли от чувства одиночества. А быть одиноким в этот вечер не хотелось.       Компания нашла Разумовского сама без каких-либо его усилий. Клуб был не из элитных, скорее средний ценовой категории, но сегодняшним вечером в него занесло богатых персон. Высокий молодой человек — может, на год или два старше самого Сережи — резко распахнул дверь, обходя охранника. Его взгляд скользнул по всем присутствующим и уцепился за омежью фигуру за барной стойкой. Кирилл привычным жестом убрал светлые волосы назад и, крикнув что-то из серии «развлекайтесь, ребят» своим спутникам, направился прямо к Сереже. — Один здесь? — парень согнал девушку с соседнего стула, улыбнулся Сереже и, дождавшись утвердительного ответа, сказал. — Не против, если я составлю тебе компанию?

***

— Блять, — протянул Гречкин, вцепившись тонкими пальцами в рыжие спутанные волосы, — ты можешь взять глубже? Хули ты как девственник?       Разумовский недовольно посмотрел на альфу снизу вверх. — Уж прости, что я такая плохая шлюха, попочка, — выпустив член изо рта, съязвил он. — А по-моему отменная, только брать в рот нормально не умеешь. Ничего, сейчас научу, — рассмеялся Кирилл, и когда Сережа снова обхватил губами головку, резко надавил, взяв голову омеги обеими руками, заставил заглотить член до основания.       Разумовский тихо застонал от непривычного ощущения чужой плоти настолько глубоко в своей глотки, но постарался расслабиться. Оперевшись спиной на кафельную стену туалетной комнаты, Гречкин принялся медленно двигать бедрами, трахая омегу в рот, пока тот не заскулил жалобно, отстраняясь. — Ну вот, видишь? Уже неплохо. Практика нужна, прак-ти-ка, — Кирилл снова засмеялся, наблюдая за тем, как Разумовский откашливается и пытается восстановить дыхание. — А теперь давай сам, а то уже заебался тебя учить.       Гречкин закинул одну руку за голову, а второй взял Сережу за подбородок, подтягивая к собственному члену. Тот вяло принялся облизывать голову, периодически снова пытался взять глубже, но все попытки заканчивались вновь подступающим рвотным позывом. Поэтому, активно работая языком, Разумовский просто надеялся, что его не заставят снова заглотить плоть целиком, и его не стошнит.       Как непринужденный разговор за барной стойкой перетек в минет в туалете того же бара, Сережа не знал. Да и не хотел знать, если честно. Когда в голове немного прояснилось от шока, что он сидит перед чужим альфой на коленях, чувство вины перед Олегом не покидало его. Фонило где-то в груди, не давая спокойно дышать. Мозг отчаянно пытался спасти ситуацию, подсказывая, что Волков сам виноват — он не пришел ни утром, ни днем, даже не написал коротенькую смс-ку, пока Сережа сидел в баре и каждые полминуты смотрел в экран телефона. Стало быть, не нужен он, Сережа, ему. Значит, нашел себе занятие поважнее простого разговора с обоюдными извинениями. — Ну, Сереж, ну так не пойдет, — цокнул языком Кирилл, вновь ухватившись руками за волосы омеги с обеих сторон. Принялся резко вдалбливаться в глотку под отчаянное мычание Сережи.       Омега со всей силы бил его по бедру, но это, видимо, только больше заводило Гречкина, и он еще более остервенело вгонял член глубоко в горло, доводя себя до разрядки. Он довольно выдохнул, заполнив спермой сережин рот, вытащил все еще стоящий член и, пока Разумовский склонился над унитазом, не сдержав рвоту, кончил второй раз. — Хорошая сучка. Позвони мне, когда в следующий раз станет грустно и одиноко, — молодой человек достал из заднего кармана джинс Разумовского телефон, быстро забил свой номер и отдал его обратно владельцу, который, шмыгая носом, утирал рукой грязный рот.       За Кириллом захлопнулась дверь, и Сережа быстро закрыл ее на щеколду. Попытался вздохнуть полной грудью, что только вызвало слабую боль в груди. Он растер ладонями лицо, размазывая остатки простенького макияжа, мещая его с чужой спермой, и, прижавшись спиной к холодной стене, заплакал. Ему ужасно было обидно и больно от того, что только что произошло. О том, что Гречкин повел себя, как мудак, Сережа даже и не думал, а вот о том, что он, как последняя шлюха отсосал первому встречному — очень даже.       Вдруг Олег ждет его дома, изводит себя, думает, где там его лисенок запропастился, а лисенок делает минет какому-то придурку, купившему ему коктейль. Нужно было идти домой. Разумовский открыл дверь и, не обращая внимание на других омег, презрительно поглядывающих на него, умылся и привел себя в порядок, насколько это было возможно.       Транспорт уже не ходил, поэтому добираться пришлось пешком. Благо, всего одна станция метро до дома.

***

      Квартира встретила его молчанием, хотя чужое присутствие было очевидно. В прихожей стояли туфли Любовь Вячеславовны, а на вешалке аккуратно висело пальто, хотя та обычно бросала его на пуфик. Наверное, Олег повесил, когда пришел. «Олег!» — осенило Сережу. Он, не разуваясь, бросился в комнату. Открыл дверь, но там никого не оказалось. Из изменившегося — только листок бумаги лежал поверх палетки теней.       Пробежавшись глазами по тексту, Сережа выпустил записку из рук. Этого не может быть. — Уехал он. Сегодня. Написано же, не видишь? — Любовь Вячеславовна покрутила перед лицом Разумовского листком, когда он с ним пришел к женщине за разъяснениями — Пришел, а тебя нет. Договорились, что поживешь здесь, пока сам не сможешь жилье снимать. Ой, только не надо мне тут реветь.       Она захлопнула дверь, всучив записку обратно Сереже в руки. — Уехал… — бездумно, будто в трансе, повторил Разумовский, присев на их с Олегом диван.